Минус восемнадцать

— Давай, спрашивай, — пробормотал Теодор.

— А кто такая Грета, позволю себе спросить? — произнес Фабиан в надежде, что это может помочь перевести разговор на другую тему.

— Никто. Во всяком случае, ты в такое не веришь.

— Только опять не начинай об этих привидениях. — Теодор положил себе добавки.

— Никакие это не привидения, а духи, и пока что мы вступили в контакт только с одним.

— А кто это мы? — Фабиан попытался заглянуть Соне в глаза. Ведь это она все затеяла. Но жена, словно официант в переполненном ресторане, отказывалась смотреть в его сторону.

— Матильда, — продолжил он. — Я знаю, что мама утверждала, что в подвале водятся привидения, но…

— Ты, черт возьми, можешь говорить все что угодно, — прервала его Матильда. — Но это так, о’кей?

— За этим столом так не разговаривают. И вообще нигде.

— Ты что никогда не ругаешься?

— Дело не в этом, — ответил Фабиан, гадая, когда его хорошенькая дочурка с косичками, любившая сидеть у него на коленях и бесконечно напевать песенку об алфавите, успела превратиться в несносного взбалмошного подростка.

— Тогда в чем?

— В том, что надо уважать других людей. Соня, ты можешь мне помочь?

Соня посмотрела на него так, словно он говорил на незнакомом иностранном языке.

— Это ты не уважаешь, — возразила Матильда. — Я верю в духов. Хорошо? И у нас в стране свобода вероисповедания.

— Вероисповедания? Я скорее бы назвал это…

— Что бы ты ни говорил, мы вступили в контакт с Гретой, которая знает гораздо больше, чем ты. — Матильда встала из-за стола, хотя съела только половину своей порции.

— Вот как, интересно. Например?

— Например, что мама неверна.

Ответ прозвучал, словно удар плетью. Через секунду дочь ушла, оставив после себя гнетущую тишину.

— Думаю, я закончил. Спасибо за еду, — наконец сказал Теодор и тоже вышел из-за стола.

Как дочь могла узнать? Может быть, она, как и Фабиан, чувствовала это и читала между строк? Понятно, что поэтому она говорила об этом вчера вечером. Но подозревать и чувствовать — это одно. Быть на сто процентов уверенным — совсем другое.

— Вот как… — выдохнул он. — Приятный получился ужин.

— О чем ты вообще, черт возьми, думаешь? — В глазах Сони горела такая злость, что он с трудом встретил ее взгляд.

— Думаю что?

— Ты что, с ума сошел? Рассказывать такое? Что ты себе думаешь?

— Значит, это правда, — произнес он, хотя хотел сказать совсем не это.

— Нет, не правда. Но дело не в этом, а в том, что ты почему-то посчитал уместным втянуть в это собственную дочь. Бред какой-то, понимаешь?

— Соня, я ничего не рассказывал Матильде. — Фабиан сделал усилие, чтобы не выйти из себя. — Я вообще ничего не знал до сегодняшнего дня.

— Ладно. Значит, теперь ты вдруг поверил в ее фокус-покус.

— Поверил, не поверил. У меня были подозрения. Поздние приходы домой и красивое нижнее белье, которые ты никогда раньше не носила. Вот такое несложное уравнение.

— Фабиан, мы вместе работаем. Алекс нанял меня для создания инсталляции, и больше ничего. Конечно, если ты уж так хочешь знать, я считаю его гораздо более привлекательным, чем тебя в данную минуту.

Он хотел ответить встречным огнем и дать сдачи чередой аргументов, показывающих, как она ошибается. Но никаких аргументов у него не было.

— О’кей, но если ты так считаешь, то нам больше не о чем говорить. — Фабиан надеялся, что она что-то возразит и выведет их на свет в конце туннеля. Но жена продолжала молчать. — Но независимо от этого, я должен попросить тебя прекратить с ним сотрудничать.

— Что? Почему я должна…

— Соня, просто постарайся выслушать, — прервал он ее и потянулся через стол к ее руке, но она одернула свою ладонь и скрестила руки на груди. — Мы не обнародовали эту информацию, так что это должно остаться между нами. Ты помнишь Петера Брисе?

— Да, он съехал в воду и утонул, — неохотно ответила Соня.


— Именно, но оказалось, что он был мертв свыше двух месяцев. Заморожен.

Жена сделала все, чтобы не ничего не выдать, но Фабиан все равно заметил. Она заинтересовалась.

— Цель — продать все его активы и инсценировать самоубийство.

— Вот как. И теперь Алекс станет следующей жертвой?

— Во всяком случае, он был в списке возможных жертв, и одной только мысли, что ты находишься рядом, оказалось достаточно, чтобы я поехал к нему. Искренне надеюсь, что ты бы сделала то же самое ради меня, если бы я оказался в подобной ситуации.

— Не пытайся выдать свой поступок за то, чем он не является. Ты поехал туда, чтобы шпионить под предлогом всего этого. Он еще есть в этом списке?

— В данный момент не совсем ясно. Побывав у вас, я поговорил с Муландером. Он как раз проверял, кто из списка недавно поменял водительские права. Оказалось, что Брисе, и на фото четко видно, что это не один и тот же человек…

— Но это не относится к Алексу, так ведь? — прервала Соня.

— Проблема в том, что у него нет шведского гражданства, и он ездит с американскими водительскими правами. Мы послали запрос, чтобы выяснить, не менял ли он их недавно, но на это уйдет время. В худшем случае несколько недель.

— Спрашиваю снова. — Она посмотрела мужу в глаза. — Он остался в списке?

— Нет, сейчас нет никаких оснований считать, что он находится в группе риска. Но я ничего об этом не знал, когда я…

— Но теперь ты знаешь. Так что окажи самому себе и всем остальным услугу и отнесись к этому с уважением. — Она встала из-за стола.

— Хорошо. Ты пошла?

— Поднимусь в мастерскую и поработаю. Ты как никто должен без труда понять мое желание. — Соня достала из сумки черный конверт и протянула его мужу. — Это уже разослали почти всей художественной элите страны.

Фабиан открыл конверт и достал открытку — тоже черного цвета и сложенную посередине. На развороте большими золотыми буквами было написано: The Hanging Box by Sonja Risk[6].

— Так что если ты думаешь, что я собираюсь все бросить, то ты ошибаешься. Мне дали большой шанс, и как бы ты ни ревновал, я не собираюсь его упускать.





31




День обещал быть прекрасным. Солнечные лучи уже начали пробиваться сквозь утреннюю дымку, которая висела над лужайкой с небольшим котлованом, куда все глубже и глубже вгрызались зубья экскаватора.

Невдалеке, окутанный пеленой тумана, лежал лысый мужчина лет тридцати пяти и ждал. Он был одет в бежевые брюки-чинос и белую рубашку, на удивление чистую, если учесть, что он пережил за последние сутки. Еще чище был его правый ярко-голубой глаз, который смотрел прямо в безоблачное небо. На месте левого глаза была только темно-красная спекшаяся масса.

Ковш экскаватора перекинул тело через каменистую землю и перекатил его через край в котлован, где уже лежал черный мешок для трупов. При падении лицо ударилось о большой камень, а зубья ковша случайно вспороли рубашку и живот, когда тело перекладывали на середину. Но после нескольких манипуляций с землей и грунтом тело и мешок для трупа засыпали, и тогда человек в облегающих перчатках, кепке и синем комбинезоне выключил мини-экскаватор и направился к большому серебристо-серому фургону, припаркованному рядом с грузовиком.

Войдя в фургон, человек снял с себя одежду, аккуратно сложил ее и встал под душ. Его обнаженное бледное тело выглядело странно: худое, почти мальчишеское, оно было начисто лишено какой-либо растительности. Человек включил душ и намылился дезинфекционным мылом. Вымывшись, выключил воду, выдавил на ладонь пену для бритья, нанес ее на лицо и голову и стал бриться медленными движениями.

Было понятно, что он делает это далеко не в первый раз, и когда пена на голове закончилась, он принялся обрабатывать брови, лицо и шею. От лезвия бритвы не укрылся ни один волосок. Ни на груди, ни на руках, ни на ногах. Требовалось выбрить абсолютно все. Даже ладони и ступни.

Высохнув, мужчина тщательно намазал тело бальзамом для бритья, натянул пару новых резиновых перчаток, обулся и завернулся в купальный халат. Потом вышел из фургона и спокойно пошел к усадьбе, держа в руках потертый старый чемодан.

В постирочной он открыл чемодан и переобулся в одноразовые тапочки, после чего, насвистывая, двинулся по коридору к большому холлу с открытой кухонной зоной. Достал из холодильника бутылку с пивом, открыл ее и сделал несколько глотков, листая список музыкальных композиций в мобильном телефоне Криса Дауна.

Вскоре из скрытых динамиков на потолке раздалась песня Бон Джови Livin’ on a Prayer. Мужчина сделал погромче и, подпевая вступлению в ток-боксе и пританцовывая, вышел из кухни и подошел к морозильнику, который по-прежнему стоял на полу в холле, включенный в розетку. Мужчина запрыгнул на крышку и отпил несколько глотков пива. Потом отложил бутылку в сторону и принялся барабанить о стенку морозильника в такт музыке.

— Whoa, we’re half way there! Whoa, livin’ on a prayer![7]

Он допел-докричал песню, одним махом допил пиво, закончил длинным рэпом и спрыгнул вниз с морозильника. Достал из кармана маленький полиэтиленовый пакет, положил в него пустую бутылку и прошел дальше в дом под гитарное соло Ричи Самбора.

Мужчина шел по комнатам, расправляя перчатки на руках. Словно только сейчас у него появилось время осмотреться в огромном доме и обратить внимание на то, что висит на стенах и спрятано в шкафах и ящиках. Время от времени он останавливался перед какой-нибудь картиной, осматривал ее более внимательно, фотографировал на мобильный и только потом шел дальше.

На верхнем этаже левого флигеля он обнаружил спальню размером с квартиру средней величины. Пока скромный легкий барабанный ритм из композиции Фила Коллинза In the Air Tonight заполнял комнату, мужчина поставил чемодан на черное ковровое покрытие и осмотрелся. Вычурные обои в спальне были выкрашены в красный, черный и золотой цвета, а в центре возвышалась большая кровать с балдахином и ярко-красным постельным бельем. У ряда окон стояла кушетка, через спинку которой было небрежно перекинуто несколько платьев. По другую сторону кровати находился туалетный столик с большим зеркалом с подсветкой, а также подвесной держатель для украшений, на котором висело множество цепочек.

Мужчина прошел дальше в большую гардеробную, в которой зажглись сотни вмонтированных шарнирных светильников, и огляделся. Тем временем Фил Коллинз запел. Шкафы, ящики и полки. Все доверху забито одеждой, обувью и сумками. Судя по всему, немного меньше половины принадлежало Крису Дауну. Чего здесь только не было — от серой мягкой одежды до чисто сценических нарядов с блестящими бутсами и кожаными брюками с заклепками.

Well if you told me you were drowning, I would not lend a hand.[8]

Гость натянул на себя пару красных боксерских трусов с черепами, темные носки и черные в меру потертые джинсы. Затем встал перед напольным зеркалом и посмотрел на себя в различных ракурсах. Защелкнул застежку и одернул штанины.

I’ve seen your face before my friend, but I don’t know if you know who I am.[9]

Убедившись, что джинсы велики ему как минимум на размер, мужчина решил эту проблему, надев пояс с заклепками и остроносые бутсы на каблуках. Теперь они сидели идеально.