Мир миров

– Я безмерно рад, что Ваше высочество согласились принять мой скромный подарок, – простонал он.

Змей внимательно присматривался к нему золотыми глазками, пока не вздохнул с легким разочарованием.

– Умно, Мирек. Теперь я тебе что-то должен, так? Я мог бы сказать, что, подарив тебе жизнь, я сравняю счет, но не уверен, вписывается ли такой обмен в ваши правила. Я еще не до конца в них разобрался. Ты вообще представляешь, как это бесит: только вырвался из неволи тех, кого вы называете марсианами, как тут же попал в плен ваших правил? Мир основательно и бесповоротно несправедлив. Марчин, оставь нас.

Как только охранник вышел, Змей спустился с каменного трона, подполз ко все еще лежащему под стенкой человеку и обвился вокруг его плеч.

– Я знаю, что сидит в тебе, Мирек, – просвистел он. – Видал я таких. Ты бы хотел, чтобы я изгнал ее?

Когда Кутшеба просто покачал головой, ему было больно.

– Я осмелюсь попросить, Ваше высочество, чтобы вы помогли мне ее насытить.

Свист Змея прозвучал как смех.





* * *


Через неполных восемь лет после этого Кутшеба наблюдал за тем, как Яшек говорит с другим змеем. Поскольку навскидку змей был обыкновенным, Кутшеба ничего не понял из его свиста, но Яшек оказался довольным. Кивал, улыбался и что-то бормотал. Наконец он отпустил ползущее существо и с улыбкой сообщил Кутшебе, что господин Грабинский действительно живет в доме под Железнодорожной Госпожой, возле костела. И что, по мнению змейки, друга его сердечного, будет лучше, если они к нему поторопятся, потому что те господа, которые туда направились, имели души нечистые и мрачные.

Они погнали лошадей, одолженных из конюшни Новаковского. Скакун Яшека стал куда лучше, когда парень поговорил с ним по-своему – по-доброму, искренне. Яшек говорил, что лошадь, которая ему досталась, очень напоминала ему какого-то златогривого сивку, с которым в прекрасных отношениях был его дед, тоже Яшек. Конь Кутшебы оказался куда менее разговорчивым, но хорошо вышколенным и не пытался скинуть седока. А им нужно было добраться до Бежанова быстро и безопасно и вернуться в Краков до сумерек.

Хотя война пощадила старый город, охраняемый могущественными силами, ближайшим деревням повезло меньше. Одна из мифобомб ударила в трех километрах от Бежанова, и в окрестностях разверзся настоящий ад. Поэтому со времен войны здесь ошивались создания, которые днем обычно оставляли людей в покое, если те не подходили слишком близко к разрушенным домам, ставшим их пристанищем. Но после наступления сумерек мир выглядел совершенно иначе.

Здесь даже отстроили железную дорогу, которая соединяла Краков с Величкой, а в самом Бежанове отреставрировали небольшую станцию, которую теперь оберегали заклятия и души прикованных теней. Однако тропы, ведущие к деревне, и расположенные вдоль них поместья, населенные призраками, никто не тронул. Так что сейчас Кутшеба и Яшек ехали среди руин, заросших темной мрачной растительностью, исковерканной враждебными энергиками. Они проезжали мимо уродливых деревьев, которые склонялись над тропами и тянулись покрученными ветвями к путешественникам. Набухшие пни, покрытые неестественно вздувшейся корой, были обвиты густым плющом, который всегда дрожал в воздухе, когда бы ни проезжал мимо него путник. Порой наездники замечали застрявшие в зарослях кости маленьких животных и птиц. Здешняя растительность не пренебрегала мясом.

Но Яшек даже в таком месте умудрялся находить друзей. Он позволил отдохнуть на своем плече усталому дрозду. Они шутили на непонятном для Кутшебы языке, переговариваясь птичьими трелями.

Чем ближе они подъезжали к Бежанову, тем заметнее редел мрачный лес. Появлялись первые отстроенные заново, ухоженные поместья, окруженные высокими деревянными, а то и каменными заборами. Можно было заметить вырезанные в дереве или нарисованные кровью на камнях примитивные рисунки зверей, которых приносили в жертву во время постройки дома, чтобы они оберегали его будущих жителей.

Кутшеба всегда задумывался, как так получалось, что точно такие же знаки украшали и дома с призраками, хотя никто не признавался в том, что наносил их. Возможно ли, чтобы упыри тоже имели своих хранителей? Может, они приносили в жертву людей и зверей, чтобы духи берегли их от охотников? Далеко на востоке дикие племена прибивали к деревьям черепа убитых врагов, связывая их души с границами своих территорий. В городах об этом обычае забыли, хотя во время Упадка пользовались всеми способами, даже порабощали души мертвых родственников. Люди немного эволюционировали, но можно ли то же самое сказать о чудовищах?

Наездники не встретили ни одного человека, хотя заметно было, что деревня возвращалась к жизни. Никто не поинтересовался, зачем приехали путники. В таких местностях чужаки почти всегда означали проблемы. Из-за нехватки людей, у которых можно было уточнить дорогу, Яшек говорил с птицами и насекомыми, пока наконец не встретил хорошо осведомленного змея.

Небольшой одноэтажный домик прижимался к костелу Рождения Пресвятой Девы Марии. После войны в нем правил все тот же ксендз, который каким-то чудом был все еще жив. Кутшеба охотно познакомился бы с энергиками, которые помогали старику, однако, обеспокоенный словами змея, он сперва хотел найти человека, ради которого сюда прибыл.

Дом они застали пустым. Более того, разбросанные поломанные стулья, перевернутый стол и сорванные с петель двери указывали на то, что на хозяина дома напали. Он, похоже, защищался, но безуспешно.

Кутшеба кинулся на улицу – искать следы, а Яшек остался внутри. Он присматривался не к следам борьбы, а к стенам и потолку.

Парень нашел Кутшебу, когда тот безуспешно колотил в дверь костела. Священник либо забаррикадировался внутри, либо убежал.

– Есть следы, но нечеткие, – бросил Кутшеба, увидев Яшека. – А ты что нашел?

– Паук сказал, что приходили трое очень плохих людей. Выбили двери, немного подрались с хозяином, а потом потянули его к Величке. Каких-то полчаса назад.

– Ты что, всех пауков в округе знаешь, что они тебе так помогают?

– Если бы. Они как-то общаются друг с другом. Если вы навредите одному созданию – будь то паук или птица, – остальные об этом как-то узнают и поквитаются с вами, если смогут. Но когда добрый человек им помогает, они об этом тоже как-то узнают.

– Прям как бабы и нищие. Полчаса, говоришь? По коням!

Они настигли беглецов, когда те взбирались на холм, за которым заканчивалась духовная граница Кракова и начиналась власть теней и божеств Велички. Похитители шли пешком, к тому же их сильно тормозила жертва. Связав за спиной руки, его вели на веревке, петлю которой обвязали вокруг шеи; он шел тяжелым шагом, постоянно спотыкался и вообще старался идти как можно медленнее, то ли надеясь на помощь, то ли затрудняя переход тем, кто взял его в плен.

Услышав приближающийся конский топот, похитители остановились и посмотрели на седоков. Они не выглядели обеспокоенными. Кутшеба с Яшеком приблизились к ним без проблем. Только когда остановили коней, лица злоумышленников помрачнели.

– Не на что тут пялиться, – буркнул бородач, обладатель огромного, под стать росту, живота. Хоть был он сгорбленный и уже немолодой, но все еще впечатлял шириной плеч и величиной ладоней, сейчас стиснутых в кулаки. – Езжайте, куда ехали!

Кутшеба не любил словесных перепалок. Прежде чем они успели отреагировать, он вытащил револьвер и застрелил бородача. Один из его спутников потянулся за пазуху, как оказалось, когда обыскивали его тело, – за ножом. Третий, наиболее благоразумный, пытался убежать. Получил пулю в спину.

Узник нервно захихикал.

– Господин… как же так, господин?! – закричал пораженный Яшек. – Так не годится!

– Если бы мы их отпустили, они бы вернулись, но уже подготовленные.

– Но убивать людей?! Я с вами дальше не поеду!

– Поедешь, Яшек. Ты вчера подписал бумагу. Тремя крестиками, правда, но это ничего не меняет. Знаешь, какую силу имеет этот документ?


Яшек, как большинство неграмотных и верящих в магическую силу написанного слова, побледнел. Он вдруг осознал, что оказался в руках плохого человека. Парень спрятал лицо в конской гриве и заплакал. Конь фыркнул, утешая его, и послал Кутшебе очень недоброжелательный взгляд. Что-то там фыркнул по-конски. Скакун Кутшебы, к неудовлетворению своего наездника, ответил ржанием, которое прозвучало злобно и подозрительно.

На всякий случай мужчина как можно быстрее соскочил с седла.

– Это были плохие люди, Яшек, – объяснил он, подходя к узнику, который внимательно к нему присматривался. Это был невысокий, уже седой, но когда-то крепкий коренастый мужчина. – Они напали на человека в его собственном доме, связали и потащили к Величке. Думаешь, с добрыми намерениями?

– Но убивать, господин? Убивать людей?!

– Еще насмотришься на смерть, Яшек.

Кутшеба вытащил нож и перерезал веревки.

– Сколько лет, Мирек, – прохрипел бывший пленник. – Но ты прибыл как нельзя вовремя. Водки не найдется?

Глаза у него были зеленые, но как будто бы темнее, чем помнил Кутшеба. На лице прибавилось морщин, но не все они были детьми времени. Часть из них родилась от хлопот, а часть от прожигания жизни. Много изменилось с тех пор, как они виделись в последний раз, но сейчас, как и тогда, в воздухе чувствовался запах пороха.

Тогда они стояли спина к спине – молодой вдовец, который месяц назад бросил службу у князя Чарторыйского, и недооцененный им полноватый железнодорожный инспектор. Кутшеба сжимал в руках пистолеты, добытые у негодяев, которых они настигли, а Грабинский – два одинаковых черных как ночь револьвера. Кутшеба несколько раз промазал, его пули выбивали из стен куски штукатурки, зато каждый выстрел Грабинского попадал в цель. Этот человек, как рассказывали те, кто знал его лучше, словно родился с револьвером в руке.

Вокруг них умирали люди, которые встали у них на пути. Двое мужчин молчали, пока не утихли стоны. Какое-то мгновение они прислушивались, не идет ли кто-то еще. Мара в Кутшебе быстро и тяжело дышала, как после бега, упоенная вкусом первой пролитой для нее крови. Оружие перезарядили четкими, отточенными движениями. Кутшеба считался хорошим стрелком, но скорость, с которой Грабинский опустошил барабаны своих револьверов от гильз, чтобы зарядить его заново, произвела на него впечатление. Плавность и скорость движений работника железной дороги казалась почти неестественной.

– Это работа не для меня, – сказал тогда Грабинский. – Я думал, сынок, что помогу тебе довести дело до конца, но это не для меня. Прости. Я уже стар, у меня жена, двое детей… Я не хочу убивать. Даже негодяев. Не так. Пойми.

Кутшеба, которому еще месяц назад казалось, что он тоже уже не хочет убивать, понял его.

– Вы помогли мне больше, чем остальные. Спасибо. Дальше я сам справлюсь.

– Еще одно, сынок. Та девушка, которую я порой в тебе вижу… Ничего хорошего из этого не выйдет.

– Ничего хорошего мне и не суждено, – ответил он тогда и ушел убивать.

И вот сейчас они стояли на Величском тракте, оба старше на восемь лет и значительно богаче на скверные воспоминания. Рассматривали друг друга без улыбки. Неподалеку блевал и плакал Яшек, а кони все еще нервно фыркали.

– Сколько? – спросил Грабинский, в прошлом железнодорожный инспектор, расспрашивавший тех, кто уцелел после катастрофы, не видели ли они чего-то особенного.

– Еще трое.

– Зная жизнь, полагаю, худшие из худших?

– Никто не знает жизнь лучше тебя.

– И ты хочешь, чтобы я тебе помог?

– А когда я хотел чего-то другого?

– Тогда дай водки!





Глава 4




При взгляде на состояние двоих нанятых Кутшебой помощников на лице Чуса отразилось глубокое недовольство. Яшек всё еще хлюпал носом и бормотал что-то об уважении к жизни, а Грабинский даже в своем лучшем костюме, которому, к слову, было около десяти лет, и с двумя револьверами на поясе выглядел, по мнению слуги, хуже, чем сам Кутшеба. В придачу ко всему, едва прибыв в форт, этот человек сразу потребовал водки и стал всех убеждать, что по крайней мере одна из повозок должна быть загружена исключительно алкоголем.

– Мой господин прислал меня расспросить об успехах. По правде говоря, господин Кутшеба, я не знаю, что ему ответить.

– Всё идет идеально.

– В самом деле?

– Этот хныкающий юноша – живой амулет. Он третий сын. Когда он попадает в беду, само небо опускается, дабы ему помочь.

– Это я понимаю. Сомнения вызывает у меня личность другого вашего коллеги.

– Я не знаю лучшего стрелка. Я предпочту его целому отряду военных. А в придачу ко всему, он очень умный и находчивый человек.

– Прошу простить меня за это замечание, но он производит впечатление немного… неопрятного человека.

– Это только потому, что я целых два дня не пил! – Грабинский посчитал нужным вмешаться. – Поэтому у меня и руки трясутся. И сосредоточиться трудно.

За всю дорогу Кутшеба не согласился зайти ни в один паб, опасаясь, что напуганный Яшек втянет их в неприятности. Поэтому они поспешили в Краков (Кутшеба и Грабинский ехали на одном коне) и по дороге заглянули только в домик Грабинского. Как оказалось, не за водкой, которой не осталось ни капли, а за оставленными револьверами.