Мир миров

Их сопровождал волчий эскорт, а также Мочка верхом на Волке Ветролапе. Одержимый не разговаривал с Кутшебой и даже не смотрел на него. «Он уже мой, – проинформировал Кутшебу епископ в самом начале. – Они оба. Вам нечего их бояться. Ни один волк, даже волшебный, не сможет сопротивляться моим приказам. А этому ребенку нужен покой!»

– Для меня всё просто, – не согласился Кутшеба. – У меня есть цель. И ничего, кроме цели, для меня не существует.

– Ты сам знаешь, что это не так, сын мой. Эту темноту в тебе постоянно осветляют какие-то огни. Даже твой личный демон это видит. Ты не так самостоятелен, как тебе кажется, как тебе хотелось бы. К сожалению, как и я.

– Ты? Ты – Бог. Наиболее близкий к идее единого, всемогущего Бога, из всех кого я встречал.

– Еретик! – епископ улыбнулся, но в этой улыбке было что-то хищное и угрожающее. – Не говори таких вещей, сын мой. Я – христианский епископ, ожидающий нового пришествия Господа.

– Не для Диких Полей. Здесь тебя почитают как Бога.

– Какой из меня Бог! – епископ махнул рукой. – Все те, кто почитает меня – и местные, и из других городов, намешали во мне столько верований, что, по сравнению со мной, этот несчастный ребенок, в которого силой втолкнули разные души, – воплощение абсолютного Порядка. Я предводитель волков, потому что много веков назад меня сделали волчьим пастырем, вместо какого-то старого демона. Я владею каким-то клочком этой несчастной страны, потому что местные простачки верили в меня почти как в Бога. Всё это меня связывает, сковывает. Я не древний бог и не ортодоксальный христианин. Во мне нет настоящей силы, сын мой, ты должен это осознать, чтобы понять, что я сделаю для тебя. Выслушай меня, дитя, терпеливо и внимательно. Я не поведу своих солдат против твоих врагов. У них карабины с серебряными пулями, способными убивать ожившие легенды. И автоматы, которые ранят моих волчьих детей быстрее, чем те доберутся до них. Слишком многими смертями я бы заплатил за такую битву. Старый бог смеется над этим, а епископ плачет.

– Я знаю, что в тебе говорят легенды. Как ты ударом посоха разбил врата какого-то замка. Революция придет за тобой так или иначе.

– Во-первых, это легенда не обо мне, а о настоящем епископе. Я – только очередной дух. Не путай грешного с праведным. Ты думаешь, я тот самый бог, которого просят о помощи моряки? Мы носим одно и то же имя, но ни один из нас не настоящий. А есть еще и третий… И в каждом из нас есть сила, и мы бы легко одолели этот, относительно небольшой, отряд Революции. Но я не хочу потерь, которые мы могли бы понести.

– Значит, не поможешь нам?

– Более того, сын мой. Я передам тебя в их руки.

Мара сжалась в Кутшебе. Она с удовольствием разорвала бы горло епископу, однако понимала, что не может навредить тому, кого еще перед Пределом в Украине называли последователем Бога. Ее удивило также спокойствие Кутшебы.

– И ты говоришь мне это, потому что…

– Потому что знаю, что для тебя ничего не значат союзы с теми, кого ты поклялся убить, и если нужно будет, ты повернешься даже против друзей, когда они станут на твоем пути. Несмотря на обстоятельства, ты попытаешься убить великого сенатора. А я хотел бы, чтобы, воспользовавшись случаем, ты добыл для меня дирижабль. Он мне понадобится в ближайшие годы. Ты же знаешь, что у меня уже есть капитан для него.





* * *


Дирижабль прибыл двумя часами позже. Волки завыли, увидев его, а казаки направили в небо два трофейных тяжелых автомата. Все не сводили глаз с корабля, величественно приземляющегося на поляне.

Темный, еще с гербом Якубовского и символами Галицийских железных дорог, но с красным флагом, развевающимся на корме рядом с галицийским флагом, дирижабль опускался рядом с людьми, духами и зверями как пришелец из другого мира – уверенно и спокойно. Целые толпы народу вышли ему навстречу. Только Волка Ветролапа и Мочки нигде не было видно.

– Просто прекрасно, – проворчал Грабинский при виде сходящего по трапу чародея, которого сопровождал одноглазый гном. – Мы сами спешим в лапы врага.

– Ты можешь остаться, – вид Кунтца беспокоил Кутшебу. У гнома были с ним личные счеты. Почему его не расстреляли за проваленную миссию? Разве не такой конец ждал всех, кто подвел Революцию?

Он снова задумался, не лучше ли попытаться сбежать. Они позволили казакам затащить себя прямо в ловушку, и этого факта не отменяли заверения епископа, что их связывали общие цели. Корыцкий был прав, когда говорил, что одно дело – когда сильные мира сего убивают, и совсем другое – когда ввязываются в политику. Каждая новая их цель оказывалась труднее предыдущей. Чтобы убить пятого, ему придется развязать войну?

Всё оружие они должны были отдать казакам, которые очень обрадовались таким подаркам. Епископ благословил трофейные пистолеты и карабины, чтобы они не подводили новых хозяев. Сабли и ножи он не захотел принять – сказал, что белое оружие обладает душой, которая умирает только со смертью владельца. Отобранное силой у живого хозяина, оно будет мстить, как будто наделено собственной волей.

– Узнаешь меня, Океанский? – гнома прямо распирало от мстительной радости. – Не ожидал, негодяй, правда? Ох, я приготовлю тебе место в аду, предатель!

Кунтц приказал заковать всех, включая женщин. Епископ уговаривал Ванду остаться с ним, однако на это не соглашались ни Шулер, ни сама девушка. «Где они, там и я!» – решила она, неизвестно, думая при этом об отце, любимом парне или обо всей компании. Шулер в свою очередь сказал епископу прямо в глаза, что ему не удастся сделать из его дочери монашку и заковать ее в кандалы одной религии. У епископа заблестели глаза; казалось, два бога сейчас начнут проверять, кто из них сильнее, но Ванда не позволила этого. Она встала между ними, обняла их и прошептала что-то, что могло быть и просьбой, а могло и благословением. Что бы она ни сказала, они оба пришли в замешательство и отошли друг от друга.

– Я никого здесь не предавал. – Кутшеба дернулся, когда на него надевали кандалы. Он оглянулся на епископа и плюнул в его сторону.

Кунтц рассмеялся. Демонстративно улыбаясь, он подбежал к епископу с протянутой рукой. Старец неохотно пожал ее.

– Вы мудрее, чем ваша погасшая религия! – похвалил его гном. – Вы понимаете, за кем будущее! Я бы даже выпил с вами за начало плодотворного сотрудничества, но время поджимает! Этого там уже ждут. Ну, бывайте, товарищ! Простите, что я не жду от вас благословения в дорогу…

– Дурак, – казак, стоявший рядом с епископом, по-волчьи оскалился, наблюдая за взлетающим дирижаблем. Они еще до его прибытия правильно рассчитали дальнейший курс корабля, когда отправляли в путь Волка Ветролапа. – Несет свою смерть и радуется этому.

– Ты не знаешь, чем это закончится, Юрек, – епископ положил ладонь ему на плечо. – И даже я не знаю. Послушай меня, сынок. Ты поедешь за ними, но со своими людьми. Осторожно, по-тихому. Если Кутшеба не сможет ничего сделать, не предпринимай никаких действий.

– Я знаю таких, как он, батька. Он мир перевернет с ног на голову, но своего добьется. Даже могила его не сдержит.

– Может, и так. Но мы еще не готовы к войне с Революцией. Мы должны положиться на этого несчастного человека. Ты поможешь ему сбежать, если что, но ничего, кроме этого. И проследи, чтобы дирижабль был наш.

– Слушаюсь, – скривился казак. Его определенно не радовала перспектива поднебесного путешествия. – Благословите меня перед сражением. Если я не вернусь, то хочу, чтобы душа моя была чиста и перед небесами, и перед землей.

Епископ не был уверен, значило ли хоть что-то его благословение для молчаливого Неба, но положил ладонь на голову воина, вызванного равно из степных легенд и из романов. От молитвы у мужчины заблестели глаза. Печать благословения, возможно ничего не стоящая в христианском Небе, на Диких Полях имела свое значение. Епископ мог порой сомневаться в себе, в своей роли и значении, но вся Украина знала, что нет никого святее, чем святой Николай, Бог богов на Диких Полях. Даже земля стелилась под ноги рыцарям, которых он благословлял.

Какое-то мгновение он смотрел на свою левую ладонь, удивленный, что небольшая рана на ней не затянулась так быстро, как он ожидал.

– Я слишком слаб, – прошептал он, когда остался один. – Какой из меня Бог, какой из меня хранитель! Я вхожу в союз с дьяволом и проклятыми людьми, и ни одному из них не могу дать избавления.

Поскольку он считал, что общение с самим собой не свидетельствует ни о мудрости, ни о набожности, а только о том, что в нем до сих пор препираются две натуры – языческая и христианская, он убежал туда, куда всегда убегали от одиночества сверхъестественные создания, – к своим верноподданным.


Он попрощался на православный манер, что всегда помогало ему обрести спокойствие, и пошел править службу для волков и людей.





Глава 9




Июнь 1972 года по старому календарю, пятьдесят седьмой год Предела, двадцатый год Мира, Дикие Поля, лагерь Революции



Они решили устроить целый спектакль, почти что мистерию, чтобы показать, как должны страдать их враги. Однако прежде всего они хотели продемонстрировать поражение человека, который так долго вызывал у них страх.

– Я бы сразу с тобой покончил, убийца, но нужно еще вытащить из тебя кое-что, – улыбка цвела на устах Кунтца, как гниющая рана.

Гном искусал губы до крови, пытаясь взять себя в руки и не замучить пленника, прежде чем приведет его, связанного, к своим покровителям, в пародии древнего триумфа цезарей. Хотя ему и казалось, что после многонедельных допросов на Лубянке он уже никого и ничего не боялся, всё же Кунтц опасался Брыка, потому что не мог его понять. В человеке, который молниеносно поднимался по карьерной лестнице, скрывалась какая-то тайна и амбиции, недоступные умишке порабощенного слуги, в которого превратили когда-то потрясающего агента. Кунтц хоть и не отдавал себе в этом отчета, сжимался при одной только мысли о Брыке.

А ведь Брык не сделал ему ничего плохого. Он вытащил его из далеких холодных лагерей как раз в тот момент, когда надломленный дух гнома перестал поддерживать силы в измученном теле. От Кунтца уже оставались только самые ничтожные, бездумные инстинкты. Он вставал, потому что все вставали, ел, потому что все ели. А потом работал без отдыха на стройке огромной пирамиды, которая должна была послужить для создания нового могущественного бога. В его глазах не было огня, пока Брык не зажег их обещанием мести.

Кутшебу, которому хорошо досталось уже во время воздушного путешествия, привязали к столбу в одной из землянок. Одна слабая коптилка давала слишком мало света, чтобы Якубовский мог рассмотреть следы избиений на теле пленника, однако он и без того понимал, что Кутшеба сейчас в очень плохом состоянии.

Прежде всего потому, что из него изгнали мару.

Прежде чем сделать это, пленника привязали к колышкам в центре лагеря так, чтобы его разведенные руки и ноги вписывались в контуры нарисованной на земле звезды. В ее верхнем луче разместили голову узника, также обездвиженную благодаря хитрой комбинации кольев и ремней.

– Не бойся, – успел он прошептать своей демонице, а потом ему в рот сунули кол с вырезанными святыми символами Революции. Кунтц содрал с пленника остатки одежды, которая и так сильно пострадала во время предшествующих пыток, после чего педантично закрасил все татуировки, которые Кутшеба делал на протяжении долгих лет. Сперва он хотел выжечь их, но Якубовский и Брык единодушно запротестовали.

– Я отдам вам его целым, товарищ, – пообещал гному старший комиссар. – Но не замучайте его, пока он не скажет всё, что нужно, – и то, что знает, и то, что, как ему кажется, он не знает. Следите, чтобы не переборщить. Революция во второй раз не будет так милостива.

Остальных пленников лишили этого зрелища. Якубовского удивило такое милосердие Брыка, однако старший комиссар просто боялся, чтобы гнев не пробудил силы Шулера. Бога и его товарищей закрыли в землянке, разрисованной шестью магическими кругами и звездой Революции. Ни человек, ни демон не смогли бы их пересечь.

Когда Кунтц покрыл почти всё тело Кутшебы краской из человеческой, звериной и дьявольской крови, чародей Якубовского приступил к изгнанию мары из пленника. Он кружил над мужчиной, попеременно выкрикивая или произнося шепотом какие-то заклинания, а помогали ему два красных шамана, привезенные из приграничья Матушки Тайги. Они осторожно делали надрезы на теле Кутшебы в тех местах, которые считали кратчайшей дорогой к его душе. Мара злилась, сопротивлялась, но они ловко избегали ее ударов, в ответ нанося удары по ее рукам серебряными ножами, так что она аж выла от боли. Кричал и Кутшеба. Он не обещал себе, что не подарит им этого удовольствия, так как хорошо знал возможности опытных палачей. Однако он не думал, что вырвать из него мару будет настолько больно. Ведь она так часто выходила из него сама. Вроде бы – какая разница.

– Мы вытащим ее из тебя навсегда, – засипел ему прямо в ухо Кунтц, как будто читая его мысли. – Искореним и выжжем каждую нить, которой вы были связаны. Ты останешься один, сука!

Потом Кутшеба кричал. От боли и от гнева. И от скорби по потерянной спутнице. Ее тоже замучают в ходе ритуала? Он поклялся, что отомстит и за это, хотя сейчас чувствовал, что одной мести здесь недостаточно. Одно дело – умилостивить кровью память погибших, а другое – прощаться с живыми, не имея возможности им помочь. Он проклинал собственные планы, слишком несовершенные, если они привели ко всему этому, к такой смерти.

Однако нет. Когда они достали мару из Кутшебы и бросили на землю черное измученное тело, как будто она принимала на себя раны, наносимые ее носителю, Кунтц бросился к маре с ножом, но чародей остановил его.

– Ее мне тоже обещали! – прикрикнул на него Кунтц. – Зарежу суку у него на глазах.

– Позже. Сейчас это может убить его.

– Но их уже ничего не связывает, глупый раб! Пусти, говорю!

– Прикоснешься к ней – и я сожгу тебя живьем, гном!

Кунтц замер. Он минуту смотрел на чародея, а потом отвернулся, ища поддержки у своего командира.

– Прислушаемся к профессионалу, – разочаровал его Брык. – Я предупреждал вас, товарищ. Не переборщите.

Они связали мару серебряной нитью, выжгли на ее теле семь печатей с именами вождей и святых Революции, а потом втиснули в клетку из железа. К ней сразу же приставили четырех охранников, которых выбрали из числа комиссаров, хотя она и была не в состоянии сражаться.

Лишенный защиты мары, Кутшеба не мог залечить раны с помощью магии, равно как и не обладал теперь дополнительными силами. Глядя на него, Якубовский впервые за много лет почувствовал наконец, как его покидает страх, этот ужасный страх, подрезавший ему крылья и сковывавший сознание.

С тех пор, как они с сообщниками убедились, что по их следу идет мститель, кто-то, кто знает об их существовании и сговоре, все они жили как в тюрьме. Один по доброй воле закрылся в башне, другой отрекся от своей жизни и имени. Но всё это оказалось тщетно. Якубовский накормил своего покровителя новыми жертвами, а Брык убежал туда, где, как он думал, и сам дьявол не сможет отыскать его. Безуспешно. Кто-то постоянно шел по их следу, они чувствовали, как невидимая петля сжимается вокруг них, затапливает душу и не позволяет жить и действовать. Сколько бы они смогли достичь, если бы не боялись этого проклятого человека! Одного-единственного человека!

Якубовский хрипло засмеялся, но сразу отскочил подальше, потому что Кутшебе еще хватило сил, чтобы плюнуть. А кто знает, что могла содержать слюна такого сумасшедшего!

– Вы уже закончили, товарищ? – Кунтц определенно терял терпение. Он спешил приступить к следующим пыткам. Его абсолютно не интересовали секреты Кутшебы, он только жаждал причинить ему как можно больше боли. Когда его едва ли не силой удалось оторвать от узника, он пошел издеваться над марой, а потом рассказывал Кутшебе обо всём, что сделал с ней.

– Его нельзя убивать, – напомнил ему Якубовский. – Этот проклятый мститель еще не все рассказал нам.

Несмотря ни на что, он сейчас с облегчением покидал землянку, в которой допрашивали Кутшебу. Он не выносил вида пыток и того, что его люди иногда проделывали с пленными. Его тошнило от запаха паленого мяса, вони гниющей крови и смрада экскрементов. Издевательство над другими напоминало ему о собственной смертности. Этим он не отличался от остальных – если бы его отдали в руки Кунтца, он бы тоже превратился в кусок мяса, а его светлый разум наполняла бы только жажда конца. Он был рад кончине Кутшебы, но предпочитал, чтобы его убили быстро и чисто. Жаль, что нельзя было так сделать, пока из него не вырвали последнюю, самую важную тайну.

Кутшебу, как оказалось, не нужно было долго пытать. Он охотно рассказывал о том, как убивал их друзей, на самом деле он хвастался этим. И только под конец первого дня они поняли, что, хоть рассказал он и много, но не выдал никого, о ком бы они еще не знали. Они позволили обмануть себя из-за излишнего усердия Кунтца, который не прекращал пытать узника. В ходе допроса казалось, что Кутшеба действительно признается под действием боли, а не для того, чтобы посмеяться над ними.