Мистическое кольцо символистов

– А так обиделась ты, разве нет? Вон, губы трясутся, того и гляди заплачешь. Ну что, родная, завтра утром отважишься выгнать Веру Донатовну?

– А если она не придет меня будить?

– Придет.

И тут меня осенило.

– Подождите, Борис Георгиевич, это вы ее ко мне подослали?

– Надо же тебя выводить из состояния виктимности. Я не доктор Белоцерковская, я не буду с тобой церемониться.

– Опять вы наезжаете на Ладу Валерьевну. При чем здесь она?

– Ни при чем. Вообще ни при чем. То есть абсолютно.

Он развернулся и, скрипя рассохшимися половицами, прошелся по коридору до запертого на замок чулана, и, вернувшись ко мне, с напором заговорил:

– Сидела твоя Лада Валерьевна у себя в кабинете и смотрела, как ее пациентка пособничает в убийстве пожилого человека. А ведь Белоцерковской не хуже, чем другим специалистам нашей области, известно, что люди, сознательно или бессознательно избирающие роль жертвы, охотно идут на преступления. Что предполагает роль жертвы? Правильно! Установка на беспомощность. Прямо как у тебя, Софья, ты не находишь? А также нежелание изменить собственное положение без вмешательства извне – это не о тебе ли? Не говоря уже о низкой самооценке и прочих виктимных стереотипах, от которых хороший психиатр должна была тебя избавить. Твоя предрасположенность быть жертвой базируется на бессознательном чувстве вины и желании быть наказанной. Признайся, Соня, ты ведь хочешь быть наказанной?

– Что вы ко мне пристали? – едва сдерживая подступившие к горлу слезы, глухо проговорила я, непроизвольно отступая назад.

– Ну вот, опять обиделась! – обрадовался Карлинский. – Прежде всего, научись дистанцироваться от эмоций. Вместо того чтобы злиться или обижаться, сосчитай до пяти и скажи себе: «Я успокоилась. А теперь я поступлю так, как будет лучше для Сони Кораблиной». А пристал я не просто так. Нравится тебе или нет – я буду применять к тебе, Софья Михайловна, индивидуальный подход.

– Можно подумать, Лада Валерьевна не применяла.

– Я тебе открою тайну. Доктора, как правило, ставят диагнозы по произвольным критериям, полагаясь на свои субъективные суждения, исходя из того, что считать нормой. Мне отчего-то кажется, что мои критерии кардинально отличаются от критериев доктора Белоцерковской. Ты уж поверь психиатру с многолетней практикой – здоровых людей не бывает. Бывают недообследованные.

Из ванной вышел невысокий чисто выбритый шатен, тот самый, что пришел поздно вечером и, подслеповато щурясь и протирая очки уголком полотенца, без интереса проговорил:

– Доброе утро, Карлуша. Что это у вас? Сеанс психоанализа?

– Утро доброе, Витюш. Можно и так сказать.

Ну да, конечно. Витюша. Виктор Цой. А противный какой! Сразу видно, что понимает о себе слишком много. Думает, все станут восторгаться его удивительными именем и фамилией, но не на ту напал. Я из принципа не стану этого делать. Я отодвинула заносчивого очкарика в сторону и, заходя в ванную комнату, холодно проговорила:

– Доброе утро, Виктор. Простите, я могу умыться?

– Ну вот, уже лучше, – удовлетворенно кивнул дядя. – Добавь в голос сталь, и будет совсем хорошо.

И, закрывая за мной дверь ванной, усмехнулся, дернув уголком жестких губ.

– Хотя «простите» явно лишнее.

Умывшись, я пришла в общую комнату. За столом собралось нас четверо. Верховодила трапезой Вера Донатовна, заботливо расставлявшая на столе тарелки, чашки и раскладывающая приборы и салфетки.

– Ну как, Сонечка, напоминаем мы кадры из старого советского сериала про Шерлока Холмса? – заулыбалась она. – Я – миссис Хадсон, Витюша – Ватсон, а Борис Георгиевич – Холмс.

– Ага, похоже, – мрачно согласилась я.

Дядя уже приготовился к выходу и красовался в льняных штанах, должно быть, от вчерашнего пиджака, и свежеотутюженной рубашке.

– Девочки мои, как же вы похожи! – ласково проговорил он. И, встретив мой недоуменный взгляд, пояснил: – Вы обе мыслите образами кино.

И хотя я в конан-дойлевскую идиллию не вписывалась, все равно уселась на приготовленное для меня место. Напротив игриво настроенного Карлинского похлопывал чайной ложечкой по столу противный Виктор в дурацких роговых очках и мятой синей прокурорской форме. Рассматривая его, я поняла, кого он мне напоминает – актера Рыжакова в роли капитана милиции Люсина из «Ларца Марии Медичи». Был такой старый, еще советский фильм. Прав дядя, мыслю я образами из виденных когда-то кинолент. Вот и Виктор казался гостем из прошлого, по недоразумению попавшим в наши дни.

Завтрак включал в себя все ту же вчерашнюю ветчину и яйца всмятку, а также крепчайший кофе, больше походивший на нефть. Ситуацию не спасал даже сахарный песок, щедро насыпанный в чашки Верой Донатовной всем без разбору. Я морщилась, но пила.

– Что, Софья, невкусный кофеек? – усмехнулся наблюдательный дядюшка.

– Я не люблю сладкий кофе.

– Вот и скажи об этом Вере Донатовне.

– Вера Донатовна, я сладкое не ем, – извиняющимся тоном проговорила я, но, встретив суровый взгляд Карлинского, собралась с силами и сухо выдохнула в лицо сидящей рядом старушке:

– Очень прошу вас, Вера Донатовна, больше никогда мне сахар в кофе не класть. И в чай тоже.

– Не буду, если не любишь, – миролюбиво откликнулась соседка, облупливая ложечкой яйцо, и я удивилась, до чего легко быть твердой в отстаивании своих прав.

Наблюдающий за происходящим Виктор усмехнулся, поправил очки и, обращаясь к дяде, осведомился:

– Так что там, Борь, с Владиславом Яковлевым? Ты что-нибудь придумал?

– Придумал, – приосанился Карлинский, закуривая сигарету, придвигая к себе отвергнутый мною кофе и неспешно начиная его пить. – Я трудился всю ночь, перерыл интернет и обнаружил на сайте Академии Энергетических Практик Ангелины Цатурян фрагменты уроков, которые ведет тренер Яковлев. Для тех, кто не в курсе, поясню. – Он оглядел нас с Верой Донатовной. – В настоящий момент Виктор ведет дело об убийстве Ильи Панаева. Думаю, никому не надо рассказывать, кто это такой.


– Целитель, кажется, – неуверенно протянула Вера Донатовна.

– Не целитель, а биоэнерготерапевт, – со знанием дела поправила я.

– Панаев жив и здоров, и вместе со своей первой женой Ангелиной Цатурян инсценировал собственное убийство.

– Зачем? – удивилась старушка.

– Делал себе рекламу. Для этого Панаев и Цатурян использовали Земфиру Аюшеву.

– Каким же образом использовали?

– Мистифицировали. Уже после своей гибели Панаев приходил к Земфире и говорил, что смерти нет. Девушка оказалась впечатлительная, и эксперимента над психикой не перенесла. Хотя Панаев и сам стал жертвой хитрой твари – Цатурян не собиралась оставлять бывшего мужа в живых, заблаговременно позаботившись о том, чтобы панаевское имущество досталось ее сыну. Когда Панаев об этом узнал, согласился помочь взять мерзавку с поличным. Планировали задержать Ангелину Юрьевну в тот момент, когда Цатурян и ее сообщник Яковлев обнаружат свои преступные намерения и начнут Панаева убивать, но экстрасенс испугался и все испортил. И Цатурян теперь останется безнаказанной. А этого допустить никак нельзя. С Панаевым все ясно, он сам во всем виноват и получил по заслугам.

А вот Земфиру Аюшеву я никогда им не прощу. Она вся там, в Серебряном веке. Ей Гумилев и Цветаева гораздо ближе и понятнее, чем мы с вами. Земфира очарована тем временем и теми людьми. Нашей кроткой Земфире Аюшевой даже перверзный нарцисс Брюсов люб и приятен. Обидеть ее все равно что ударить ребенка. Поэтому я приложу все силы, чтобы наказать Ангелину Викторовну. И нахожу, что наиболее удобно это сделать при помощи ее приятеля Яковлева. Владислав Александрович преподает в Академии Цатурян первую ступень, что для нас является несомненным плюсом. Нам необходим свой человек, способный привести Владика сюда, ко мне, для профессиональной беседы.

– О чем собираешься с ним говорить? – отодвинул тарелку Вик, вытирая губы салфеткой.

Попивая кофе, дядя расслабленно откинулся на стуле и, помахивая папиросой, вдохновенно начал:

– Ну-у, я спрошу молодого коллегу, почему, по его мнению, так бодрят и вдохновляют динамические практики Ошо? Занятия йогой? Гурджиевские танцы? Суфийские кружения? Тенсегрити Кастанеды? Тантра и прочие так называемые духовные практики? И, будучи человеком образованным – все-таки закончил рязанский педагогический институт, – Владислав Александрович мне, скорее всего, ответит, что все эти упражнения служат для достижения двух состояний. А именно – наполнению энергией и впрыску дофамина. Как мы знаем, скажет мне господин Яковлев, дофамин естественным образом вырабатывается в больших количествах во время положительного, по субъективному представлению человека, опыта. Если говорить совсем уж простым языком, все любят как следует трахнуться и вкусно покушать.

Появление этого гормона в организме вызывает состояние блаженства, расслабления, любви. Мы ощущаем прилив могущества, значимости и сопредельности с божественным. Мы как бы чувствуем рядом с собой непонятную силу. Силу неизрекаемую и невидимую, но тем не менее остро ощущаемую, мистическую и реальную, словно волшебная палочка. Яковлев мне скажет, что это своего рода наркотик, на который подсаживается огромное количество людей. Вступая в секту йоги, или в ошовские саньясины, или куда-то еще, мы пытаемся поймать состояние блаженства. Отсюда все эти затратные поездки в Индию, на Бали или в Непал.

А я ему возражу, что подобное состояние легко можно достичь курсом ноотропов. Вон, Софья не даст соврать. – Дядя кивнул на меня. – Очень советую фенибут. Также неплохо зарекомендовала себя камера сенсорной депривации. А уж о листьях коки, побегах марихуаны и ЛСД и говорить нечего! Я соглашусь с господином Яковлевым, что с медицинской точки зрения все понятно. Состояние покоя и расслабленности позволяют жизненной энергии течь сквозь наш разум и тело мощным потоком. Однажды уловив его, мы перестаем мечтать о чем-то большем. Ибо все мы стараемся избежать страданий и боли и мечтаем обрести любовь и гармонию.

И, как следует из всего вышесказанного, дать нам это могут либо наркотики, либо такие вот учителя, как Панаев и Цатурян. Однако за наркотики грозит реальный тюремный срок, а на духовные практики лишь ропщут беззубые сектоведы вроде старины Дворкина. Об этом мы с Владиславом Александровичем и поговорим. Не ошибусь, если скажу, что приглашение посетить наш скромный дом должно исходить от девушки с хорошим приданым. Приданое должно, по меньшей мере, являть собой просторную квартиру в Москве или в Питере – другие женщины господину Яковлеву неинтересны. И, к счастью, такая особа имеется.

Пустившись в рассуждения, дядя не отрывал пристального взгляда от моего лица. И, следуя его примеру, остальные сотрапезники тоже сверлили меня глазами. Мне сделалось не по себе, и я раздраженно выдохнула:

– Что вы на меня так смотрите?

– Родная, они смотрят на тебя так, потому что уже догадались, что ты отправишься в Академию обучаться энергетическим практикам под чутким руководством Владислава Александровича. Ты у нас девушка богатая – имеешь квартиру в самом центре Питера и стабильный доход в виде заработка кружковода – это не считая премии за архив. В общем, невеста ты хоть куда, и представляешь несомненный интерес для любителя легкой наживы, каковым и представляется господин Яковлев. Для большей привлекательности мы украсим тебя фамильными драгоценностями Веры Донатовны. Вера Донатовна, вы же ничего не имеете против того, чтобы одолжить нам свои бриллианты?

– Вот еще, придумали тоже, – фыркнула наша миссис Хадсон. – У меня на Софью другие планы. В Доме культуры началась неделя открытых дверей. Идет запись в кружки, все кружководы с десяти утра будут в холле записывать желающих, и место Сонечки за столом кружководов.

Дядя затушил окурок в пепельнице, сделал последний глоток кофе и оптимистично пробасил:

– Вот и отлично! Сегодня Софья будет записывать детей в кружок, а завтра к восемнадцати ноль-ноль поедет на «Маяковку» к Яковлеву.

– А меня кто-нибудь спросил? – возмутилась я, чувствуя в себе силы бороться.

– Что это ты вдруг разговорилась? – изумился дядюшка. – Когда надо – молчишь, а когда не надо – вдруг голос подаешь.

– Да, и впредь собираюсь подавать. – Я хмуро посмотрела на Карлинского. И обернулась к старушке, твердо зная, как будет лучше для Сони Кораблиной. – Вера Донатовна, перед тем как приступить к записи в кружок, хотелось бы взглянуть на киноархив.

– Ой, Сонечка! – смутилась она. – Там сам черт ногу сломит. Пошли, покажу, если уже позавтракала. Только предупреждаю – не пугайся. И куртку захвати, в архиве холодно.

И, поднявшись из-за стола, проговорила:

– Витюша, ты отнеси тарелки на кухню. Я потом посуду помою.

– Я сам помою, ладно? – доедая бутерброд с ветчиной, пробубнил сосед.

Вера Донатовна пожала плечами и поспешила к выходу из комнаты, задержавшись в дверном проеме и дожидаясь, когда я ее догоню. Потому что Виктор вдруг украдкой посмотрел на меня, и, невероятно смущаясь, заговорил:

– Соня, я очень вас прошу, помогите в расследовании. Выполните просьбу Бориса – запишитесь на курсы. О расходах не беспокойтесь. Я оплачу.

Мне стало неловко, и я протянула:

– Да я не против. Если необходимо, я запишусь. Оплачивать ничего не надо, я сама…

– Ну да, ты же у нас девушка богатая, имеешь зарплату кружковода и премию за архив! – скептически фыркнул Карлинский. И строго произнес: – Софья, вспоминай, о чем мы с тобой сегодня говорили! Это Виктору надо, а не тебе. Пусть он и несет расходы.

– Хорошо, Виктор, занятия оплатите вы.

– Огромное спасибо, я ваш должник.

– Да нет, мне вовсе не трудно.

– Да как же не трудно, когда вы мне так помогли! – заулыбался Цой, вдруг сделавшись симпатичным. – С меня торт. Хотя нет, вы же не любите сладкое. Тогда, может быть, орешки?

Симпатичным и беспомощным. Я отогнала наваждение и сухо сказала: