Мне тебя обещали

Она вспоминает о Гураме. «Когда у него случалось затяжное плохое настроение, он просто уходил в горы. Недели на две. А когда возвращался, то они целый год не ссорились. Сейчас я смотрю на эту самую гору. Жду, когда он появится, сойдет с каменистой тропы, и все покажется другим. Об этом хорошо Борхес писал: тонкий и сладкий привкус воспоминаний, память о будущем по имени надежда... Тропа пуста, одни камни. Гурам заменил мне отца. Для мамы он был ее противостоянием всему, что не получилось изменить, но так хотелось».



В нас море, много ветра. Я накидываю на голову Водопад капюшон ее куртки, но она сбрасывает его: «Пусть мысли проветрятся». Волосы разлетаются в порывистом теплом вихре.



Вторые сутки без еды. Сегодня вечером мы через силу съели по одному киви. В остальное время — кофе и сигареты. Это выходит естественно — единственное, в чем есть нужда, когда воспоминаний по горло. Только от кофе и сигарет не тошнит. Они заполняют, пропитывают свежестью первых ощущений, будто все только что произошло. Ощущение такое, как когда все главное уже давно закончилось, прошлое оплакано, но вдруг вздрагиваешь от случайного профиля на улице — и все начинается сначала.



— Смогу ли я когда-нибудь думать об этом без боли?

— Конечно, сможешь, Водопад.

— Но когда?!

— Когда доведешь тоску до высшей точки, и все уйдет, правда, неизвестно, с тобой или без тебя. Или когда много раз вернешься, отпуская понемногу. Быстро преодолеть боль невозможно, не получится.

— Знаешь, сейчас так хочется хотя бы на часок такую маленькую карманную фею, как из старого диснеевского мультфильма про спящую красавицу. Чтобы она сказала «бибиди-бабодибум» и все-все сложилось, разгладилось. Вернулось. Пусть не все, но главное.



Фредик, поскуливая, скребется у двери в погреб. Просит открыть ее, чтобы он спустился туда, где так часто бывала его хозяйка. Где все еще запах, заготовки на зиму, хранящие тепло ее рук. Варенье из алычи, айвовая пастила, вина из фруктов, настойки из белой сирени, бутылки с соком незрелого винограда.



— Не знаю, что делать с домом, псом. Со всем, что осталось. Это отчасти и мое, я же здесь выросла, прожила столько лет... Но у меня есть другая жизнь там, в городе. Как бы все то же, но другими словами... Продавать, раздавать не стану, рука не поднимется. Как можно продать себя саму? Во всем этом частичка меня.

— Ты же говорила, что в последнее время тебя тянет сюда?

— Да, но здесь много «но». Точнее, одни «но». Там работа, друзья, устоявшаяся жизнь. Своя жизнь, к которой я стремилась с институтской поры. Когда все свое, приобретенное исключительно своими силами. Так долго я к этому шла. Переехать сюда жить — это потерять все, понимаешь? С другой стороны, я жутко устала от большого города. Жить вдали от шума-гама для меня несбыточная мечта...

— Если это тебе по-настоящему необходимо, то переедешь. Думай, Водопад.



Mне так много хочется рассказать ей про мечту. Что ее нельзя откладывать на потом, что отказаться от мечты из-за «чего-то важного» — это на самом деле отказаться из-за собственной трусости. Не поверить в свои силы, предпочесть привычное теплое болото. Сдерживаюсь. Она должна сама прийти к своему решению. Любой выбор мы делаем сами. Да, он зависит от обстоятельств, знания, возможностей. Но на что бы мы ни опирались, совершая этот выбор, — жить с результатами потом нам.



Я проскальзываю на кухню, пока Водопад открывает дверь Фредику. Ей нужно поесть, хотя бы бутерброд. На холодильнике — заметки тети Эльзы. Часть из них — рецепты. Мелкий почерк, вычурные заглавные буквы. «Клубнично-апельсиновое варенье с ревенем... Ревень очистить, нарезать маленькими кусочками. С апельсина снять цедру, выжать сок. Клубнику порезать на четвертинки...» Под одной из заметок стикер голубого цвета. На нем то, что наверняка адресовано Водопад. «Ты научилась». Хотя, может, это просто неоконченная записка?..





21


Когда-то я был трезвенником времени. Делал ставки исключительно на настоящее. Не задумывался о том, что было хорошо, потому что «хорошо» — это слишком невнятно. Всегда находится что-то лучше, чем то, что есть. Счастье еще, что мы не сразу это понимаем.



Спокойным шагом вдоль берега. Прибой смывает наши следы на песке. Каждый день причащает к чему-то неизвестному. Все происходящее сейчас для меня немного странно, непривычно. Я слишком спокойный, трезвый, словно высвободился из-под гнета того, что еще неделю казалось основой моего характера. Нет цинизма, блядства, отчаяния. Расплетаются буквы — даже получается согреть словами ближнего. Не очень скучаю по большому городу. Зато не покидает ощущение того, что меня там кто-то ждет. Так всегда, когда находишься на расстоянии. Море доносит сигналы с искажениями. Возвращаешься и понимаешь: все по-прежнему.



В воздухе пахнет цветущим лохом. Тетя Эльза называла это дерево дикой маслиной. Заставляла нас с Водопад съедать его маленькие плоды в желто-оранжевой кожуре. «В нем витамина С больше даже, чем в лимоне...» Мы их называли «ватками» за белоснежное мучнистое нутро. До сих пор помню сладко-вяжущий вкус и тетю Эльзу, которая нахлобучивала на наши головы соломенные шляпы. «Солнце не щадит, перегреетесь». Мы их не любили, жесткие, колкие. Да и нам, жителям дождливого мегаполиса, солнца хотелось много-много, чтобы волосы, чуть подсохшие после моря, пахли солью, а кожа наливалась бронзой.



Водопад все еще плачет, но в ее печали с каждой слезой больше света. Четвертый день мы здесь. Гуляем по воспоминаниям, прикасаясь к ним. Отпускаем то, что было. С улыбкой, без горечи утраты.



— Странно. Потеряв самого главного человека своей жизни, я в кои-то веки чувствую, что жизнь наполняется чем-то новым, совершенно неожиданным. Необъяснимое ощущение.



Я обнимаю Водопад, воротник ее ветровки пахнет корицей. Она тихо шепчет:

— Все так запутанно. Но я вижу много света... Что теперь будет, скажи?




Трудно подобрать верный ответ, из глубины нутра будто крылья рвутся с громким сахарным треском. Самому непривычно, такого еще не было. Где моя безнадежная, привычно опустошенная среда?



Я знаю, это шалости моря! Те самые искаженные сигналы. Хотя... Иногда события приближаются так стремительно, что не успеваешь их разглядывать, запоминать. Слова вертятся где-то там, между шестым и седьмым небом, мысленно себе обещаешь — я обязательно про это вспомню, когда будет минусовая температура и завалит снегом, но так и не вспоминаешь. Высушить бы эти дни на солнце, собрать в полотняные мешки и увезти с собой, чтобы использовать их тогда, когда начинаешь хилеть.



Пьем чай на старом шатком пирсе с деревянными кабинками. В них большие окна со скрипучими ставнями, на которых сидят чайки. Водопад угощает птиц бубликами. Она такая красивая, настоящая. Волосы собраны чуть ниже затылка, пахнут ветром, голос шершавый и музыкальный, как звуки давно молчавшего пианино, на запястьях звенят браслеты из мини-кокосов, на краешке верхней губы родинка. Мой близкий человек. Что я сделал хорошего для вселенной, что она так расщедрилась, подарив мне тебя, Водопад? Когда случается что-то плохое, мне хочется к тебе. Выпить с тобой крепкого сладкого чая, покурить на большом, вечно захламленном, подоконнике твоей кухни. С тобой мне удается разорвать крепкую ткань событий, переиначить, перекроить и заново наложить швы. Конечно, они тоже кровоточат, но не так болезненны.

Когда она ушла, пришла ты. Постучалась в мою дверь, шагнула в прихожую, сняла заснеженные угги, намотала свой шарф мне на шею и прошла на кухню. Без единого слова. Вернулась с кружкой обжигающего чая. Тот самый, наш любимый. Много заварки, много сахара. Ты со мной пробыла ровно неделю — уходила утром на работу, возвращалась вечером с работы. На восьмой день ушла, оставив записку на двери холодильника: «Надо идти дальше. Вариантов нет». И с тех пор я иду, прихрамывая, пошатываясь, периодически останавливаясь, но все равно продолжаю путь.



Даже ужасные события имеют свои плюсы. Мы оба, потеряв важные составляющие наших жизней, пытаемся вернуться в жизнь. Нам повезло — с нами море, солнце, чайки и свет от воспоминаний. Осталось удержать факел надежды в руках, не уронить при подземных толчках грядущего.





22


Выходим из очередного здания очередной госструктуры с кипой бумажек. Нам предстоит собрать коллекцию подписей и печатей. Как в компьютерной игре, уровень за уровнем. Чертова бюрократия! Воздух обжаривает мысли до темно-коричневой корочки, все кругом чихают и в один голос жалуются на тополиный пух. Прямо как дети малые, столько лишних слов. Тополиный пух — не то чтобы зло, а просто такой очевидный жизненный факт, как жара летом или снег зимой. Полетает, помучает с недельку, перестанет, зато следом наступит облегчение. И липы зацветут.



А я и Водопад задыхаемся в душных коридорах всяких комитетов, фондов — это намного неприятнее. Люди, работающие в них, угрюмые, грубые как на подбор. Ничего человеческого, ни тени сострадания. Никто не войдет в твое положение, каждый останется в своем. Еще чутьчуть, и я взорвался бы. Но Водопад опередила меня. На раскаленной автобусной остановке, пока ждущие автобуса прячутся от солнцепека в тени лайтбоксов, она возмущается, жгучие слезы бегут по ее щекам, а я стою рядом, прикуриваю для нее сигарету.



— Когда человек ведет себя как последняя свинья — это нормально. Это бывает со всеми, никто от этого не застрахован. Поэтому обижаться бессмысленно. Но когда кто-то ведет себя как интеллектуальная, аристократическая и высокопоставленная последняя свинья — это мертвого выведет из себя! Ну почему нельзя нормально, по-человечески?!



Она не умеет выражаться грубо, это не ее форма выражения эмоций. Но сейчас ее прорывает. Я слушаю, жду, когда она выльет то, что последние часы копилось в ней, а потом кладу руку на плечо подруги. «Прошло, Водопад, прошло».



Она вдруг потерянно озирается, будто выходит на свет из темного склепа, заглядывает мне в глаза, как потерянный котенок.



— Я тебя люблю за это «прошло». Это всегда убедительно. Что бы я без тебя делала, а?!

— Что-что, жила бы! Ну правда, не надо злиться. Это все равно, что разбить сервиз и возмущаться, что он не железный. Кстати, ты знала, что самое большое блюдо в мире жареный верблюд? Он фаршируется бараниной, которая фаршируется курятиной, которая фаршируется рыбой, а та, в свою очередь, заполняется мелко нарезанными вареными яйцами. Представляешь, такую порнографию бедуины готовят на свадьбах!

— Ты к чему это сейчас сказал?

— А давай отложим все эти бумажки на завтра и пойдем нажремся фастфуда? Самого вредного из вредных.

— Из верблюжатины?

— Если встретим верблюда, и его съедим.

Через десять минут мы уплетаем бигмаки, наггетсы, запиваем их ледяной колой. Сейчас не хочется думать, как это вредно. Такие мысли портят все удовольствие. Люди, умеющие отдаваться своим, порой безумным, порывам, знают цену счастью. Мы вспоминаем о том, как в самый разгар летней сессии умудрялись всей компанией ездить на залив. Там — ночи длиной в день, посиделки у костра с гитарами, запеченная в золе картошка, пропахшие дымом волосы и сухой песок в обуви. В воскресенье глубоко за полночь мы возвращались по домам, а в понедельник успешно сдавали экзамен. На целую группу было максимум два «среза». Тогда нам покорялись все вершины, а с них не проглядывалось и возможности поражения.



С годами утрачивается легкость шагов. Не принимая в расчет, что нельзя стать победителем, не научившись проигрывать, — сотню раз измеряем, обдумываем, анализируем, что попросту вредит делу. А полезно напрочь забыть про «можно» с «нельзя», и безо всякой задней мысли радоваться чему-то простому, наслаждаясь вкусом жизни. Временами надо позволять себе увлечься ничегонеделаньем. Без спешки идти мягким шагом под вальс из снежинок, а не бежать сломя голову; просто сидеть на стуле и смотреть в окно, как строят дом напротив; просто не разговаривать, закрыть глаза и обняться.



Мы разучились разглядывать скомканные пролетающими самолетами облака. Мы стали заложниками эгоцентричных теорий, умных слов, описывающих чужой опыт, идей, выдающих общее равнодушие, бесцветных реалий повседневности. Мы больше не всматриваемся в закаты, нам интереснее рекламное предложение в журнале. Надо бы чаще заглядывать в себя. Для этого не нужно денег или особых условий. Все очень просто. Остановиться и аккуратно заглянуть внутрь, где тихое сердце уже отчаялось нас звать... Но нам проще оправдывать свое неумение жить занятостью. Я и сам такой.





23