Мои 99 процентов

Том благоразумно решает сделать вид, что ни о чем меня просить вовсе не собирался. И правильно, зачем ему рисковать тоже лишиться воспоминаний о самом лучшем дне его жизни.

– Может, если бы я оборудовал тебе студию, ты не бросила бы портретную съемку.

Он устремляет взгляд на длинное узкое здание на той стороне пруда, у изгороди. Чем оно только не служило. Когда-то давным-давно это была плотницкая мастерская дедушки Уильяма, и там до сих пор пахнет сосновыми досками. Лоретта любила сидеть в мастерской в раскладном кресле с чашкой кофе в руке и думать о дедушке. Мастерскую предполагалось переоборудовать в фотостудию для меня, а до этого – в гадальную комнату для Лоретты. Однажды летом Том даже облицевал стены изнутри и постелил ковролин, после чего Альдо перебросил его на другой объект, а за ним на следующий и еще на следующий. А моя недоделанная фотостудия так и осталась висеть у Тома над душой.

– Не вини себя, – говорю я, – но, кажется, уже слишком поздно. Тебе было не до того. Я не из-за тебя решила сменить область деятельности.

Ну, то есть, строго говоря, из-за него, но ему знать об этом вовсе не обязательно. Я и до того уже катилась по наклонной.

– Если бы ты позвонила мне, я бы приехал, – с еле уловимым оттенком упрека в голосе говорит он. – Ты ведь знаешь, что приехал бы.

– Не переживай так. Ты оказываешься рядом ровно тогда, когда нужен мне больше всего. Всегда.

Патти стоит на берегу затянутого тиной пруда. Ее передняя лапка поднимается. Я беру ее на руки и целую маленькую выпуклую головку. Из окна хозяйственной комнаты на меня смотрит Диана с таким выражением морды, которое больше всего напоминает кошачью версию «Крика».

Я прижимаю собачонку к себе:

– Патти, ты должна прекратить заигрывать с опасностью.

– И это говорит девушка, живущая в доме с проводкой, которая в любой момент может загореться. – Том протягивает мне свой блокнот и принимается раскладывать стремянку. – В голове не укладывается, что Лоретта жила в этом доме. Почему она не попросила меня отремонтировать его много лет назад? – Он начинает горячиться. – Как можно было жить в доме с таким количеством проблем?

Я против воли начинаю смеяться.

– Ей не нужен был геморрой с ремонтом. Она говорила, цитирую: «Потом сама со всем этим разберешься».

Я пролистываю последние несколько страниц, исписанных его почерком. Я почти уже забыла, как он выглядит: квадратные буквы, четкие прямые линии, интригующие сокращения. Какие-то стрелочки вверх и вниз, измерения, прикидки по стоимости. Страницы за страницами плохих новостей.

– И потом, она считала проблемы изюминками этого дома. Собственно, так оно и есть.

– Ты так похожа на свою бабушку, что это даже пугает. – Том прислоняет лестницу к стене. – Пожалуйста, дай слово, что не будешь прикасаться к розеткам. И предсказывать мне судьбу.

– Я умею управляться с этим домом. Не забывай, бóльшую часть своей жизни я проводила здесь. Каждый лыжный сезон.

Мои родители обожают скатываться с заснеженных горных склонов в одинаковых дутых комбинезонах. Интересно было бы попробовать, каково это.

– Ты меня ненавидела?

Он отправлялся в эти поездки вместо меня. А я оставалась с Лореттой, фотографировала, пока не уходил свет, и читала книжки у камина в обнимку с вазочкой с конфетами. Неплохое времяпрепровождение, но все же не модный горнолыжный курорт.

– Нет, – качаю я головой, – я радовалась за тебя.

Я радовалась, что все вы получали возможность немножко пожить нормальной жизнью, без оглядки на мои болячки.

– Радовалась за меня, потому что я был бедным, – сухим тоном произносит Том, потом окидывает лестницу взглядом и ставит ногу на нижнюю ступеньку. – Радовалась, что твои родители проявляли невероятное великодушие и всюду брали меня с собой.

– Нет, я радовалась, потому что, когда все куда-то едут, а ты остаешься дома, это страшно обидно, и я ни за что тебе такого бы не пожелала.

Лоретта твердила мне: «Да помаши же ты им, ведь они все могут попасть в авиакатастрофу. И тогда ты будешь жалеть, что не помахала им на прощание». Если подумать, это было крайне странное заявление, в особенности учитывая, что исходило оно от женщины, которая зарабатывала себе на хлеб гаданием. «И улыбнись, пусть они отдохнут со спокойной душой».

Истолковать это я могла одним-единственным способом: кто вообще в состоянии расслабиться рядом со мной, бомбой замедленного действия?

– Я радовалась, что вы все могли хоть немножко отдохнуть от переживаний за меня.

– Мы вовсе не отдыхали от тебя, – говорит Том удивленно и начинает подниматься по лестнице. – Лоретта позволяла тебе верить в некоторые вещи, которые не были правдой.

На какую-то долю секунды меня, точно кипятком, ошпаривает страхом: Том в курсе, что я тогда обо всем рассказала Лоретте и она услала меня из города подальше. Но он никак не мог об этом узнать. Я не говорила об этом ни одной живой душе. Он смотрит на меня с лестницы, и в его взгляде нет ни горечи, ни боли воспоминаний.

– Если тебе понадобится в доме что-нибудь включить или выключить, позови меня. Фен твой я спрятал.

– То есть засунул его куда-нибудь повыше, чтобы мне не было видно? Прятальщик из тебя хреновый.

Он забирается еще на несколько ступенек вверх по лестнице, и я любуюсь его задницей.

– Что ты там вообще делаешь?

– Смотрю на всякое-разное.

– О, и я тоже. – Я с невинным видом ухмыляюсь, и он бросает на меня сердитый взгляд с лестницы. – Что?! Меня интересует состояние моего дома.

Раздается какое-то дребезжание. Том дергает за водосточный желоб и примерно на фут отрывает его от крыши. На меня сыплются склизкие листья. Мы с Патти в один голос взвизгиваем, как тюлени.

– Ну ты и свинья!


– Так тебе и надо, извращенка несчастная! – Он снова дергает желоб.

– Оставь ты эту рухлядь в покое!

– Может, сама сюда залезешь, а я пока постою внизу и полюбуюсь на твою задницу? А? Ну, чтобы прочувствовала на себе, каково это?

Ну вот, я опять спалилась. Если он замечает каждый мой взгляд, я пропала.

– Я ничем не лучше тебя, малыш.

– Ты вчера очень долго пряталась в душе. Я и не подозревал, что бойлер в состоянии это пережить.

Том сует руку в задний карман и вытаскивает оттуда отвертку.

– Этому бойлеру место в утиле. Вода под конец была уже совершенно ледяная.

Я просто позволила ей остыть, подставляя тело холодным струям и ощущая, как оно заледеневает до костей и теряет чувствительность, потому что это был единственный способ как-то совладать со странной, не находящей себе выхода энергией, переполнявшей меня изнутри, снизить ее градус до переносимого уровня. Пожалуй, еще ни один мужчина в моей жизни не доводил меня до такого состояния, что мне в буквальном смысле пришлось принимать холодный душ.

Том устремляет взгляд на соседскую крышу, и, глядя на его профиль, я отчетливо вижу, как он сглатывает. Наверное, думает: фу, гадость какая! Дарси Барретт, дрожащая в душе, как крыса под дождем, со своим облепившим череп мальчишеским «ежиком».

Он еще немного приподнимается над краем крыши. Раздается скрежет металла по черепице, и лестница начинает угрожающе крениться. Я бросаюсь к ее основанию и обвиваюсь вокруг нее всем телом.

– Черт! Осторожней!

На лицо мне плюхается еще один мокрый лист.

– Все в порядке, – отзывается Том и начинает спускаться.

На меня он не оборачивается, а долго и старательно снимает лестницу и так же долго и старательно ее складывает. Мне это на руку: может, получится скрыть от него болезненный толчок в сердце.

– Я уж думала, придется тебя ловить, – бросаю я и, повернувшись к нему спиной, направляюсь к прудику.

Сердце готово выскочить у меня из горла. Я снова и снова сглатываю, но оно упорно не желает возвращаться на свое место. Кровь, кажется, сейчас потечет по моим жилам в противоположном направлении.

«Ну что, струхнула маленько, да? – говорит мое сердце. – Круто, сейчас я устрою из этого настоящее шоу!» Так, поехали, начинаем колотиться. Тахикардия, мушки в глазах, все как положено.

Думай о чем-нибудь другом, быстро!

Помимо моей ситуации с сердцем, раз за разом повторяется один и тот же, более скверный сценарий: я, по своему обыкновению, дразню его, он парирует мою колкость, я вспоминаю Меган и сплющиваюсь, как пустая пивная банка. Потом я смотрю на него, и внутри меня растет и ширится ощущение радости, и цикл начинается сначала.

Я знаю, какое решение у этой проблемы, и оно включает в себя такси в аэропорт.

– Не сомневаюсь, что ты бы меня поймала. И в результате… – он вскидывает руки к небу, – превратилась бы в лепешку. Эй! – Том наконец замечает мою молчаливость. – Что с тобой?

– Ничего, – на медленном выдохе говорю я.

Мое сердце пытается выкарабкаться из тела наружу, отчаянно трепыхаясь где-то в районе горла.

Руки Тома ложатся мне на талию.

– Твоя шпулька, – произносит он с глубоким сочувствием в голосе. – Что, болтает ее там, внутри?

– Прекрати. Хватит кудахтать. – Я пытаюсь вывернуться, но он не отстает. – Сейчас отпустит, нужно только отвлечься и не думать о нем. Когда ты меня трогаешь, от этого только хуже.

Он отдергивает руки от моей талии, словно обжегся.

От него пахнет так, как пахло всю жизнь: задутой свечкой с именинного пирога, терпко и дымно. Это тот самый запах, который щекочет ноздри, когда закрываешь глаза и загадываешь невозможное, невыполнимое желание, истекая слюной в предвкушении чего-то сладкого.

– Дыши давай, – требует Том, подбадривая меня точно так же, как это делал бы Джейми.

Когда я позволяю себе бросить один-единственный взгляд на его красивое лицо, напряженное выражение в его глазах напоминает мне, почему в детстве, когда они все улетали, я оставалась в аэропорту. Я – стресс. Страх. Неопределенность.

Я – головная боль.

Заставляю себя демонстративно выдохнуть.

– Не волнуйся. Ничего страшного. Отдых где-нибудь на пляже все это поправит в два счета.

Он отстраняется, и в пространстве между нами воцаряется ледяной холод. Я отхожу туда, где он уж точно до меня не дотянется, потом для надежности решаю отгородиться от него еще и прудиком. И уже там хлопаю себя по груди, как это делают с младенцами после кормления, чтобы срыгнули. Если хлопать с достаточной силой, перестаешь чувствовать противное трепыхание в груди.

Вид у Тома немного несчастный.

– Мне очень стыдно за те мои слова. Ты же знаешь это, правда? Ты вовсе не головная боль. Это твой дом, и ты имеешь полное право участвовать в его ремонте. – Он вновь утыкается в свои записи, но взгляд у него невидящий. – Но я считаю, что тебе не стоит путешествовать. Ты явно не в том состоянии.

– Я много лет в таком состоянии. Не вздумай, – предупреждаю я, и он тяжело вздыхает.