Мои 99 процентов

– Я делаю.

– Как мне донести это до тебя, чтобы ты поняла?

Том подходит ко мне сзади и обхватывает меня руками. Его пальцы скользят между моими, и он поднимает мои руки до тех пор, пока камера не оказывается приблизительно на уровне моих глаз.

– Ты можешь делать свою работу в таком состоянии?

Я навожу видоискатель на коридор, и в это мгновение он дергает нашими сплетенными руками. Я делаю кадр, который, разумеется, никуда не годится.

Пытаюсь вывернуться из кольца его рук, но он придвигается ко мне практически вплотную, и его губы скользят по моей шее сбоку. Те самые губы, которыми он пил кофе из моей кружки, давая понять каждому самцу в помещении, что я занята и посягать на меня не стоит. Та темная лесная чаща, где мы играем, все еще не отпускает его. Он ведет носом вдоль моей шеи, вбирая мой запах. Его щетина слегка царапает мою кожу в ложбинке между шеей и плечом, а в задницу мне крайне интригующе упирается что-то твердое. Я чувствую себя как волчица, которую сейчас медленно и игриво прихватит за загривок ее самец. Может, его зубы даже оставят на моей коже отметины. Когда он наконец делает выдох, который все это время сдерживал, его теплое дыхание щекочет мою кожу в вырезе майки.

– Я очень много чего сделал бы, если бы только мог, – произносит он.

Я отталкиваю его:

– Не вижу никакого смысла мне об этом рассказывать.

Том Валеска – несчастный лжец. Он меня хочет. Просто у него кишка тонка. Мой пульс морзянкой выбивает горячечное: в постель, в постель, в постель. И я разочарована его неверием в меня. Ну да, кому под силу преуспеть, когда под ногами у него путается чокнутая Дарси Барретт. Всю свою жизнь я только и делала, что была помехой. Головной болью.

Я пытаюсь сделать еще один кадр, но он снова дергает мою руку:

– Примерно так я себя и чувствую, когда пытаюсь сделать что-то в твоем присутствии. – Его голос у меня над ухом превращается в низкий рык. – А сейчас мое дело – этот дом и этот ремонт. Не вмешивайся ни во что больше.

– Отойди от меня. – В моем голосе звучит горечь. – Так будет безопаснее, ты не забыл?

– А ты все еще злишься?

Телефон у Тома вновь начинает звонить. Я уже готова зашвырнуть его в жерло действующего вулкана.

– Думаю, ты не совсем поняла, что я имел в виду.

– Ну разумеется, поняла, я же не дура, – огрызаюсь я и изо всех сил сосредоточиваюсь на картинке в видоискателе.

– Я просто был… – Он умолкает так надолго, что я уже решаю, что он вышел, и делаю несколько кадров. – Ошарашен, – заканчивает он. – Я не знал, что ты так про меня думаешь.

– Не был ты ошарашен, ты был травмирован. Я прекрасно слышала, какой у тебя был голос. Все, с этого момента мы ведем себя так, будто между нами ничего нет и не было. Делаем ремонт, продаем дом, а там увидимся на Рождество. Может быть. В Корее как раз примерно в это время проходит один фестиваль, на котором я всегда хотела побывать.

– Можешь сказать, зачем ты это сделала? – (До меня доносится скрип половиц под его ногами.) – От одиночества? Со злости? Потому что хотела за что-то мне отомстить?

До него так и не дошло, что я хочу его просто ради его самого, хочу сильнее, чем воду или еду.

– Ни хрена я тебе не скажу! – отвечаю я, потому что знаю: такой ответ больше всего его взбесит. – Хотя, может, как-нибудь и скажу – когда нам будет лет по восемьдесят.

Я щелкаю камерой и смотрю, что получилось. С реальностью трудно спорить, и она передо мной. Эта комната, как и мои потенциальные отношения с Томом, представляет собой вовсе не ту идиллическую картинку, которая все это время была у меня в голове. Дом перестал быть красивым, а Том стал для меня недосягаемым. Я осталась у разбитого корыта.

Телефон у него снова звонит.

– Мне нужно ответить.

Он идет к выходу, но я останавливаю его.

– То, что ты сделал тогда в кухне… – Я щелкаю еще пару кадров. – С моим кофе. Не смей так больше делать!

– А что я сделал?

Он вскидывает глаза от пиликающего телефона и замирает с уже занесенным над экранчиком пальцем. Брови его недоуменно сведены к переносице. Он действительно не помнит.

– Ты забрал у меня чашку и сделал из нее большой глоток. Теперь твои ребята считают, что мы… – Я не могу заставить себя закончить фразу.

У Тома хватает совести изобразить на лице смущение.

– Наверное, не все кувалды созданы равными. – Он отвечает на звонок. – Том Валеска.

Надо идти и делать свою работу, пока не ушел этот свет оттенка клубничного мороженого.

Я спускаюсь к пруду и подношу камеру к глазам. Я, наверное, год не занималась уличной съемкой, и то, что руки у меня трясутся, тоже делу не помогает. Да что ж это такое?

– Не знаю, что снимать, – произношу я в воздух, ни к кому в отдельности не обращаясь.

Теперь, очутившись в одиночестве, я начинаю испытывать давящее чувство в груди. Снимать этот дом… На меня наваливается безжалостная реальность. Это будут фотографии того, чего мне в самом скором времени предстоит лишиться.

– Снимай все подряд, – подает голос какой-то парень, занятый установкой раскладного металлического верстака. Крякнув, он взгромождает на него циркулярную пилу. – Потому что здесь все изменится.

– Попробуй сделать хотя бы один кадр, – шепотом уговариваю я себя и обхожу дом по кругу.


Первое нажатие на кнопку дается мне сложнее всего. Я практически не смотрю в объектив.

Принимаюсь за съемку, механически отщелкивая кадр за кадром, как снимала бы любой другой объект недвижимости, но вскоре уже расслабляюсь настолько, что начинаю обращать внимание на мелкие детали. Сугубо для себя самой, чтобы сохранить их в памяти навсегда. Прислоняюсь к изгороди и фотографирую погнутый флюгер в виде мчащейся галопом лошади. Не помню даже, когда он вращался в последний раз.

Это не то, чего хотел от меня Том, но я фотографирую мох и плющ, карабкающийся по стене сбоку, и клонящиеся к земле ветки жимолости, осыпающие все вокруг желтой пыльцой. Я фотографирую этот дом, как невесту. Как бы мне ни хотелось, чтобы он навечно остался стоять в застывшей картинке из сказки посреди розового куста, я понимаю, что пришло время с ним расстаться. Если бы не сознание того, что я передаю его в руки Тома, не знаю, что бы я делала.

Время уже поджимает, поэтому я иду внутрь и принимаюсь щелкать все подряд. Снимаю обои, потом приближаю изображение и снимаю вновь, на этот раз уже крупным планом, один цветок в украшающем их узоре из азалий. Наверное, я выгляжу как ненормальная, но я фотографирую и кафельную плитку, которую Лоретта заменила в ванной, – одинокий новенький квадратик цвета лососины посреди моря растрескавшихся кремовых cтаричков.

Я спешу уложиться в отведенное мне время, и ребята расступаются передо мной, уважительно умолкая, когда я отхожу подальше, чтобы сделать портрет камина. Я не позволю ни одному листу наждачки коснуться этой каминной полки.

Ну почему я не сделала этого раньше? Почему не позаботилась о том, чтобы не спеша запечатлеть и заархивировать свою память об этом доме? Я совершенно забыла, что владею ремеслом, которое можно использовать не только для зарабатывания денег, но и для чего-то еще.

Снаружи слышится грохот, как будто в этот оазис застывшего прошлого пытается грубо вломиться внешний мир.

На съемку у меня по ощущениям уходит минут двадцать с хвостиком, и я чувствую себя слегка обессиленной. Нужно поскорее перекинуть фотографии на мой компьютер. Смотрю на часы. Я настолько погрузилась в процесс съемки, что не заметила, как прошел целый час. Наснимала две с лишним сотни фотографий. Когда успела?

Я ошеломленно поднимаю глаза и встречаюсь взглядом с Томом. Что-то мне подсказывает: никакого вебсайта у него нет.

Он не улыбается, но я вижу, что он доволен мной. Может, не все еще потеряно?

– Молодчина, Дарси! А теперь надевай перчатки и принимайся за работу.



Я валюсь с ног от усталости, а ведь еще только среда. Как выдержать три месяца такой жизни? Три месяца постоянных окриков «С дороги!», спотыканий о провода, оседающей на все строительной пыли. Вдобавок вчера вечером я выходила на смену в бар, а еще только что закончила съемку для Трули. Кажется, сегодня я пойду спать в шесть вечера.

Просматриваю фотографии обтянутых трусами задниц, когда мне звонит Джейми. В кои-то веки я отвечаю на телефонный звонок с выскакивающим из груди сердцем. Он наверняка при смерти. Что еще могло сподвигнуть его позвонить мне после такого долгого молчания?

– Что случилось? – светским тоном осведомляюсь я.

– Королева голосовой почты Дарси впервые в жизни берет трубку сама. Вот что случилось.

Даже когда мой телефон не плавает в унитазе, я не слишком люблю отвечать на звонки. Большинство людей любят свои телефоны, как родных детей. Я же с большим удовольствием оставила бы свой на ступенях церкви.

– Все когда-то случается в первый раз.

Джейми какое-то время соображает, как разговаривать со мной дальше.

– Я кое-что знаю.

– Это, наверное, необыкновенное ощущение, – отвечаю я, продолжая прокручивать фотографии, которые только что отсняла. – На твоем месте я бы сообщила об этом твоему работодателю. Он будет вне себя от счастья, что приобрел такого ценного сотрудника. – Я ухмыляюсь, слыша в трубке оглушительный вздох.

– Как продвигается ремонт?

Похоже, он перепутал меня со своими подчиненными.

– Кажется, ты сейчас чувствуешь себя, как я в детстве, когда смотрела, как вы с Томом стригли соседские газоны и гребли деньги лопатой.

– Мы трудились в поте лица! Вкалывали под палящим солнцем, как мулы. Радуйся, что могла на законных основаниях отсиживаться под кондиционером.

– Я хотела делать то, что делали вы, но вынуждена была смотреть на вас из окна. Прямо как ты сейчас. – Не особенно надеюсь, что он поймет, о чем я и почему мне кажется настолько важным довести дело до конца. – С ремонтом все идет по плану. Мы с Томом держим руку на пульсе.

– Я знаю, что ты в курсе. Про Тома и Меган.

– А-а, ты об этом. Ну разумеется. – Я щелкаю мышью на файле и перетаскиваю его. – Мы же приятели. У него нет от меня секретов.

Это небольшое преувеличение. Я только и делаю, что все порчу.

– Да конечно, – с нескрываемым сарказмом тянет Джейми. – А теперь послушай меня. Оставь его в покое.

– Что ты такое…

– Свои сказки ты можешь рассказывать кому-нибудь другому. Когда он находится в одном с тобой помещении, у тебя разве что слюна не капает. Много лет причем, и это до боли всем очевидно. Поэтому он не хотел ничего тебе говорить. – Джейми подтверждает, что то, на что я начала было надеяться, на самом деле было жалким заблуждением с моей стороны. – Ты его позоришь. Он никогда не ответит тебе взаимностью.

Только Джейми способен произнести слово «взаимность» с таким выражением, как будто держит коровью лепешку щипцами для салата.

– Ну, насчет слюны ты слегка преувеличил, но да, согласна, мужик он роскошный. А я люблю все роскошное. Я все-таки фотограф. – Ненавижу себя за этот небрежный тон. Сводить Тома к лицу и телу кажется мне недостойным. – А ты разве не западаешь на красивых женщин?

– Я западаю на женщин из своей лиги, – с нажимом произносит Джейми, – а не на друзей детства. – Он издает негромкий смешок. – У меня просто в голове не укладывается, что нам приходится вести этот разговор. Ты и он? Да никогда в жизни! – (Пауза.) – Значит, ты решила, что ты опять фотограф?

Эту тему я поддерживать не собираюсь.

– Он сказал мне, что между ними все кончено. И выглядел при этом на удивление спокойным.