Мои 99 процентов

– Я…

– Не надо говорить, что ты все исправишь. Я накосячил, мне и исправлять. Если об этом узнает Джейми, мне конец. Он всю жизнь будет мне это припоминать.

– Какая тебе вообще разница, что о тебе думает мой брат?

– Твой брат-близнец. – У Тома дергается щека.

Мы так близко, что я смотрю на его губы. Бросаю быстрый взгляд. Очередной порыв ветра пронизывает меня сквозь одежду, и Том крепче обнимает меня.

– Почему ты так на нас вкалываешь?

– Потому что не хочу оставаться на улице. Больше никогда в жизни. – Его взгляд полон искренности. – Я сделаю все, чтобы быть достойным того доверия, которое мне оказали. Если ты помнишь, однажды я уже оказался недостаточно хорош.

– Ты всегда был ровно таким, как надо. Я сравнивала с тобой всех мужчин, которых встречала. До тебя не дотягивал ни один. И это уже давно меня пугает, потому что как быть, когда ты не можешь заполучить мужчину своей мечты?

Том ничего не говорит, но внутри у него бушует пожар, я чувствую это.

– Ты – идеальный, Том Валеска. Идеальный для меня. Ты хочешь быть со мной, несмотря на то что я этого не достойна?

Вспыхивает молния.

– Я хотел быть с тобой всю свою жизнь.

– Тогда возьми меня. Выбери меня.

Он делает последнюю попытку отпугнуть меня:

– Я все провалил. Я не такой, каким ты меня считаешь.

– Плевать!

Его незабываемые глаза – последнее, что я вижу перед тем, как он приподнимает меня на цыпочки и накрывает мои губы своими. В вышине над нами грохочет гром, а потом во всем мире наступает оглушительная тишина.

В параллельной вселенной мы с ним всегда стояли тут, на пороге, с того самого злополучного вечера, когда я, восемнадцатилетняя идиотка, ответила ему: «Я знаю». Там, в этом другом измерении, он проглотил свою гордость и решил в самый последний раз проявить терпение. Он постучался в дверь дома судьбы, накрыл мои губы своими, и все это время мы не отрывались друг от друга.

В той альтернативной реальности мы продолжали существовать, подсвечиваемые грозами и погожими летними днями. Праздничные фейерверки озаряли наши лица. Мимо неслись года, свет дня уступал место ночной тьме, а тьма – свету. Мои волосы отросли до самой земли. Нас по щиколотку засыпало осенними листьями, и сезоны сменяли друг друга по кругу с бешеной скоростью, как в калейдоскопе.

Мы никогда не знали больше ничьего прикосновения и никогда не вынуждены были расстаться. Там всегда существовало мое настоящее сердце, там оно билось ровно и безупречно, и ему ничего не грозило, потому что оно было с ним.

И вот теперь нас сквозь тонкую пленку неудержимо затягивает в это измерение, и мы оказываемся в этих постаревших телах. Все остальные поцелуи в моей жизни были неправильными. Я всегда это знала.

Вот почему с другими мужчинами я никогда не остаюсь на ночь, никогда не сплю и никогда не люблю.

Он отрывается от моих губ и с изумлением спрашивает:

– Так вот как ты целуешься?

Прежде чем я успеваю что-то ответить, он раздвигает коленом мои бедра и, пристроив меня чуть повыше, вновь приникает к моим губам с хриплым стоном. Я понимаю, что обнаружила нечто неизмеримо более восхитительное, чем сахар, и это вызывает у меня мгновенное привыкание. Хуже, я подсела, как наркоманка. Всю свою жизнь я вынуждена была довольствоваться его мимолетными взглядами, и теперь, узнав, каковы на вкус его губы, немедленно понимаю, что намерена делать, чтобы он никуда больше от меня не делся. Я бы на его месте уже начинала бояться.

От первого прикосновения его языка колени у меня становятся ватными, но, к счастью, он крепко меня держит. У меня вырывается прерывистый вздох. Он вдыхает его, чуть изменяет угол наклона головы и выдыхает обратно мне в легкие. Воздух лучше из его легких. Жизнь лучше с его поцелуями.

Он – мой, и мне необходимо как можно скорее до него это донести.

Теперь его язык вторгается в мой рот, и это не расчетливый ход, призванный соблазнить. Меня пробуют на вкус. Его зубы закусывают мою губу, щетина царапает мой подбородок. Потом он на мгновение замирает, и я чувствую, как по всему его телу волнами пробегает дрожь наслаждения. Моя кожа впитывает ее, как пустыня влагу. Меня попробовали на вкус, и я оказалась ровно такой, как надо.

Похоже, хороший мальчик еще пытается трепыхаться в помраченной части его разума, которая отвечает за логику – этот поцелуй слишком влажный, слишком жадный, слишком животный для первого раза, проверь, не отвратил ли ты ее, – и он пытается оторваться от моих губ, слегка сжав мою талию.

– Даже не думай! – рычу я. – Не смей меня жалеть!

Он мгновенно подчиняется и с видимым облегчением возвращается к моим губам. Потом бесстыдно прижимается ко мне бедрами, и я ахаю от силы его желания. Что я там говорила про жалость? Кажется, эту ночь я запомню надолго.

– Никто другой больше не будет тебя целовать, – выдыхает он, не отрываясь от меня. – Твои губы принадлежат мне.

Эта мысль – больше, чем он может вынести; и вот мы уже теребим друг на друге одежду, а поцелуй превращается в безмолвный диалог – мы разговариваем все громче и громче, перебивая друг друга. Послушай меня! Нет, это ты послушай меня!

И в унисон: Я убью любого, кто к тебе прикоснется.

Мы изменяем небо и влияем на воздух. Когда туча над нами прорывается и дождь начинает лить сильнее, я едва это замечаю. На нашей одежде начинают оседать микроскопические капельки воды.

Я так хрипло дышу, как будто пробежала марафон. Кажется, я так очень быстро доведу себя до полного изнеможения, но меня это не пугает: мужчина, с которым я целуюсь, позаботится обо мне.

Ну же, сердце, не подведи!

Эта мысль выбивает меня из ритма, и Том проводит кончиками пальцев по моей шее. Накал слегка ослабевает, и исступление уступает место пронзительной нежности. Эта передышка дает мне возможность слегка прийти в себя и унять сердцебиение. Я вновь обретаю способность слышать звуки; дождь льет уже всерьез, барабанит по жестяному козырьку крыльца.


Слышится оглушительный раскат грома, но оторваться друг от друга нас заставляет дрожащий тоненький собачий вой. Мы переглядываемся и хором произносим:

– Патти!

Нам уже плевать на беспорядок, это кратчайший путь, поэтому мы, спотыкаясь, несемся в темноте по разгромленному дому. Каждый раз, когда я спотыкаюсь, его руки не дают мне упасть. Очутившись перед задней дверью, мы, недостойные, эгоистичные людишки, на мгновение задерживаемся и снова целуемся, чтобы собраться с духом перед тем, как выскочить во двор, который дождь превратил в мутный селевой поток. Его язык обещает мне продолжение, если я найду в себе силы добраться до студии. Если бы понадобилось, я переплыла бы даже Ла-Манш.

К тому моменту, когда мы, скинув обувь, захлопываем за собой дверь студии, на нас обоих нет ни одной сухой нитки. Свет не включается, дисплей моего электронного будильника не горит, и Патти нигде не видно. Диана, сидящая на шкафу, презрительно смотрит на нас, потом спрыгивает и вновь устраивается в своем ящике из-под яблок.

– Патти, девочка, иди сюда, – виноватым голосом зовет Том, и она высовывает мордочку из-под кровати. – Мне ужасно стыдно.

– Ты же не знал.

Еще с минуту мы пытаемся выманить ее из-под кровати, пока она наконец не выбирается оттуда на полусогнутых лапках и семенит к своей лежанке. Я накрываю ее одеяльцем и плотно закутываю. Мы выпрямляемся, в этот миг сверкает молния и Том получает возможность хорошенько меня разглядеть. Я успеваю заметить только влажную рубашку, облепившую его тело. Мы обмениваемся одинаково похотливыми взглядами, но тут комната вновь погружается в темноту, и мы как по команде вздыхаем. И немедленно начинаем смеяться друг над другом.

– И ты все это время скрывала внутри себя этот поцелуй?

Том принимается расстегивать свою рубашку, торопливо и бездумно, словно собирается нырнуть в бассейн. Терпения у него хватает только на половину пуговиц, и он, сдавшись, делает шаг в мою сторону. Еще несколько секунд без меня для него слишком невыносимы.

– Кажется, мне нужно внести в мою страховку кое-какие изменения.

– Тогда лучше позвони им сию секунду.

Он смеется прямо мне в губы, потому что мы уже снова целуемся. Мои лопатки упираются во что-то плоское; я прижата к стене. Лишь пальцы моих ног касаются пола. Золотой пузырь туго натягивается и обнимает нас со всех сторон, точно вторая кожа. Когда моя голова склоняется набок и его губы скользят по моей шее, я вижу, как над его влажными плечами поднимается пар. Мотор в его груди работает на износ.

Я столько лет не сводила глаз с губ Тома, когда он говорил, что точно знала, какими будут его поцелуи. Искренними, страстными и первобытными. Испытующими, потому что он пытается понять, что мне нравится, но быстро понимает: мне нравится все, что бы он ни делал. Нежными, медленными, с языком и зубами. Напористыми и требовательными. Дополнительные очки за ладонь на моей шее. Том слегка сжимает мою ягодицу, и по всему моему телу пробегает дрожь, а кожа становится вдруг невыносимо чувствительной; швы на одежде начинают казаться лезвиями ножей. Безо всякой жалости Том продолжает исследовать мое тело. Когда моя грудь оказывается в его ладони, он замирает, ощутив прикосновение к коже холодного металла в соске.

– В постель! – приказывает он своим альфа-голосом, и в моих трусах лопается резинка.

Тогда на кухне я сказала ему ровно то же самое. Интересно, он тогда почувствовал себя так же, как я сейчас?

– Ну наконец-то до тебя дошло, чего я от тебя хочу.

Я перемещаюсь в сторону постели спиной вперед без усилий со своей стороны. Мои ноги ощущают провода осветительной аппаратуры, но я о них не спотыкаюсь. Он несет меня.

– Я разгромила кухню и прямым текстом потребовала от тебя пойти со мной в постель, а ты взял и…

Том укладывает меня на кровать.

– Я компенсирую тебе моральный ущерб, обещаю, – произносит он с улыбкой в голосе.





Глава 19




Его колени проминают матрас – сначала одно, потом другое – по обеим сторонам от моих лодыжек. Ладони – сначала одна, потом другая – по обе стороны от моей головы. В следующее мгновение я ощущаю тяжесть его тела, и его дыхание щекочет мне шею.

– Скажи, что я правильно пахну, – требую я в потолок.

Он улавливает неуверенность, кроющуюся под этим безапелляционным приказом.

– Ты пахнешь единственно правильно.

– Ну, слава яйцам! – выдыхаю я, потом поднимаю руки, и он стягивает с меня майку.

– Твоя любовь к кружевам свела меня с ума. Ты знаешь, что твой лифчик всегда бросается в глаза, под любой одеждой? Такое впечатление, что твоя одежда не слишком-то хочет исполнять свои обязанности. – Он целует меня в шею, но поцелуй очень быстро превращается в чередование посасывания и покусывания. – Ты прямо как самоочищающийся банан.

Я начинаю смеяться:

– Ну что поделать, если я так себя чувствую в твоем присутствии.

– У меня просто крышу сносит, когда ребята смотрят на кружева на твоей коже.

Эта мысль побуждает его вернуться обратно к моим губам, и ревность добавляет его поцелую перца.

Я знаю, какие чувства он испытывает. Я намерена не выпускать его из рук до конца жизни, чтобы ни у кого не возникло никаких сомнений, кому он принадлежит.

Том укладывает меня поперек тусклой полоски света, пробивающейся сквозь щель в шторах. Он восхищается моими кружевами, не жалея комплиментов, трется о них щекой, после чего метким броском отправляет в темный угол. И его жесткие ладони человека, не боящегося никакого труда, принимаются исследовать каждый уголок моего тела.

Мой проколотый сосок немедленно вызывает у него жгучий интерес. Он опирается на локоть и принимается играть им, и я наконец осознаю весь потенциал металла, вставленного в столь чувствительный комочек плоти. Другие мужчины пытались настраивать меня, как радиоприемник, Том же безошибочно знает, что делать. Он изучает мои реакции, и по всему моему телу разбегается дрожь.