Мой самый любимый Лось

— А-а-а-у-у! — завопила Анька, когда он обхватил ее влажные бедра горячими ладонями и прижался жадным ртом к ее животу, а затем ниже, к розовому треугольнику между ее расставленных дрожащих ног. — Лось… А-а-а!

Он не слушал ее; прижав, распластав изнемогающую девушку на прозрачной стенке душа, он целовал и целовал ее мокрое лоно, ласкал его языком, и Аньке казалось, что даже прохладные струи не смывают жара желания с ее кожи. Она запустила ноготки в мокрые волосы мужчины, не отдавая себе отчета в том, что прижимает его к себе все сильнее, поощряя его жестокие ласки, и блаженно откинулась на стенку, поскуливая от удовольствия.

Поддерживая ее под бедра, мужчина заставил Аньку закинуть ноги ему на плечи — сначала одну, потом другую, — и продолжил свою беспощадную, страстную ласку, свои жадные поцелуи, по очереди введя в узкое лоно девушки большие пальцы и осторожно массируя ее изнутри, до хриплых криков, до тонкой дрожи бедер, которую Анька была бы рада скрыть, но у нее не получалось.



Анька металась, упираясь спиной и цепляясь ладонями за скользкие стенки, прохладные струи змеились по ее коже, по лицу, по раскрытым жадным губам, хватающим воздух вперемежку с водой. Все ее существо пульсировало в такт неспешным ласкам, девушка то беспомощно вскрикивала, балансируя на грани ослепительного удовольствия, то жадно двигала бедрами, совершенно откровенно требуя своей порции наслаждения, плавясь от страсти под прохладным душем.

— Пожа-а-алуйста! — провыла она, чуть не плача, когда в очередной раз Лось просто отстранился, ощущая пальцами мягкое сокращение ее тела, предвещающее развязку. — Возьми меня! Пожалуйста! Пожалуйста!

— Хочешь меня? — жарко произнес он, больно куснув ее за мягкую внутреннюю строну бедра, помечая красным пятном свою женщину, свою самку, и Анька затрепетала, схваченная его сильными руками. — Хочешь?

— Да-а-а, — провыла Анька, чувствуя, как в ней снова разгорается всепожирающее желание под его вкрадчивыми пальцами, поглаживающими ее изнутри. — Го-о-осподи… Пожалуйста!

Она твердила это как заклятье, пока он не сжалился над нею и не прекратил мучить. Девушка лишь на миг ощутила подошвами прохладный влажный пол в душевой, а затем Лось снова подхватил ее под бедра, нетерпеливо и грубо, жадно насаживая на свой напрягшийся член, и Анька вскрикнула от его неистового нетерпения.

Вцепившись в его горячую кожу ногтями, она повисла на его плечах, чувствуя, как его нетерпеливые толчки подкидывают ее бессильное тело, и как блаженное, такое желанное наслаждение накатывает на нее снова, поглощая все ее существо.

— Моя, — шептал Лось, поддерживая девушку под бедра, двигаясь мягко, гибко, лаская Аньку сладко и нежно, ловя ее горячие губы своими губами. — Моя любимая… Аня, Аня… Анечка…

— Лосик мой, — бормотала Анька, изнемогая от его страсти и любви, исцеловывая его плечо, на котором удобно устроилась, покусывая в шею, — Анри… Анри… Мой самый невероятный, самый любимый Лось…





Глава 24. Семья




Анька каталась колобком по дому Лося, насквозь пронизанному весенними теплыми лучами. За окном было еще прохладно, но Анька, щурясь и разглядывая пейзаж за стеклом, разгуливала по ковру с длинным ворсом и воображала, что ходит по траве. Май был в разгаре.

— Мишка, — строго говорила она, поглаживая округлившийся животик, — ананас хочешь?

Мишка сохранял спартанское спокойствие и молчание — совсем как Лось, — и Анька сурово кивала головой своим собственным мыслям.

— А надо, Мишка! Надо! — строго говорила она и заглатывала желтый сочный кусочек. — Это, Мишка, витамины!

Поедание витаминов оказалось делом нелегким, и Анька, жмурясь от тепла и солнца, уселась прямо на пол, в теплый ворс ковра, растопырив ноги в белых носочках.

Жизнь с Лосем, такая же неторопливая и спокойная, как сам Лось, оказалась просто сказкой. Анька в свое удовольствие рисовала футуристические, почти космические интерьеры, и Лось, вечером просматривая ее работы, одобрительно хмыкал, замечая, что для современного торгового центра это самое то. Выбираясь в люди, Анька или вела сама машину — яркую, красную, похожую на божью коровку, так не вовремя выбравшуюся на снег, — или принуждала Лосиных мордоворотов отвезти ее в нужное место, по делам или развлечься, словом, ощущала себя хозяйкой все больше. Иногда ей казалось, что на дороге она встречает знакомые лица, то похотливого Винни-Пуха, то Пятачка-бармена. Глядя на их красные носы, шмыгающие от холодного ветра, Анька кровожадно размышляла, а не велеть ли мордоворотам принести ей ружье, и не открыть ли сафари на плюшевых негодников, мстя им за неуважение, оказанное ей, ныне Анне Виртанен, но вовремя унимала в себе эти хищные порывы. Лось мог не одобрить ее гонок за визжащим Винни-Пухом по пересеченной местности. И дробь в его заднице — тоже. Принципиально.

А вечером, когда Лось возвращался домой, Анька важно несла ему свое пузо, требуя поклонения, и Лось послушно поклонялся. Обнимал ее округлившийся животик обеими ладонями и прислушивался к жизни, растущей внутри ее тела.

— Лосенок, — важно говорила Анька, и Лось целовал ее, долго-долго, обмирая от сбывшегося счастья.

«Это рай!» — думала довольная Анька, загорая под майским солнышком на своем пушистом ковре. И потому появление Акулы на своей личной территории восприняла как вторжение злобных инопланетян — как минимум.

— Какого блядского черта тебе снова надо?! — проорала Анька, пыхтя и поднимаясь на ноги, не сводя тревожного взгляда с паркующейся у дома знакомой машины.

Акула нечасто бывал теперь у Лося. Совсем нечасто. За три месяца, что Анька тут провела, он был всего пару раз и не более пяти минут. Анька даже не успевала спуститься сверху, чтобы поприветствовать его своим злорадным клекотом; а потом и клекотать желание отпало. После ее эпохальной речи Акула вдруг как-то побледнел, притих, даже порядком похудел. В нем осталась острота и хищность, но ушла ленивая беспечность и вальяжная неторопливость, в светлых глазах появилось какое-то новое — неутолимое и голодное, — выражение, словно Акула о чем-то мучительно долго размышлял, и никак не мог найти ответа на мучающий его вопрос.

«Давно тебя выпороть было надо, — всякий раз недобро думала Анька, провожая его взглядом, тайком наблюдая из-за занавесок, как Акула спешно садится за руль и уезжает — так быстро, словно за ним кто гонится. — Акула, Акула… вроде, ведь взрослый мужик, а на деле-то мальчишка балованный! И раза хорошей порки хватило на то, чтобы мозг на место встал. Лось, интересно, почему тебя не драл, как собаку? А, Лось же младший. Типа, уважение!»

Нину Акула теперь тоже всегда таскал с собой, она стала его неизменной спутницей, и казалось, что Акула твердо решил исправить даже эту сторону своей жизни — личную, — остепениться, и то ли жениться, то ли просто обзавестись постоянной подругой. Может, таким образом он отдавал Нине долг — все-таки, она его освободила и не отреклась от него в тот нелегкий для него час, когда над ним потешалась вся Москва. Может, просто не мог избавиться, подсознательно ища у нее поддержки, или же она прилипла, как банный лист, а ему уже не доставало сил, чтобы взбрыкнуть и оттолкнуть ее, как прежде цинично бросить в лицо «прощай!». Но, так или иначе, а Нина теперь была с ним. Она похорошела, стала вальяжной и не такой дешевой.

Всякий раз, когда Акула приезжал к Лосю, он оставлял Нину в машине, не позволял ей сопровождать его. И всякий раз она ослушивалась — из машины выходила и долго рассматривала Лосиный дом, вызывающе нажевывая жвачку и выдувая из нее пузыри. Нина то ли знала, то ли просто надеялась, что Анька ее видит. Делала небрежный вид, рассматривала сверкающие на солнце окна в их с Лосем спальне и нахально улыбалась, откидывая с чистого красивого, по-кукольному гладкого лица темные пряди. Ее взгляд был взглядом победительницы; в нахальных темных глазах светилась решимость идти дальше, и у Аньки мороз пробегал по коже всякий раз, когда она думала, что эта красотка захочет оседлать ее, Анькиного, северного оленя, и завладеть домом, где Анька была так счастлива.

— Да вот шиш тебе, — зло пыхтела она. — Шиш! Лось на тебя даже не посмотрит! Он мне любовь до гроба обещал!

На этот раз Акула тоже оставил Нину в машине и спешно пошел к дому, оправляя на себе одежду так, будто шел на собеседование. Анька, рассматривая его поджарую фигуру, поймала себя на мысли, что Акула заметно волнуется.

— Чего это он, — пробормотала Анька озадаченно, поспешив к лестнице.

И уже самым краешком глаза она заметила, что Нинка, эта пластмассовая дешевая стерва, вылезла из машины и решительно направилась вслед за Акулой.

Когда Анька спустилась, Акула был в холле, непривычно молчаливый и напряженный.

— Анри дома нет, — сухо и неприветливо произнесла Анька, беспокойно поглаживая круглое пузо. — Зачем ты пришел?

Со времени ее свадьбы с Лосем они с Акулой не разговаривали вообще. Тот или боялся ее, как огня, или стыдился; в любом случае, ее злые слова, ее страшная правда и злое, издевательское наказание отбили у него всякое желание общаться.




Но сегодня Акула, видимо, все же насмелился вылезти из своего безопасного уголка. Старательно пряча от Аньки свои глаза, скрывая волнение, которое так и норовило выписаться огромными буквами на его холеной физиономии, Акула выдохнул с шумом воздух и выпалил:

— Это хорошо. К нему самому я побоялся обращаться, поэтому хочу попросить тебя…

Он поднял на Аньку полный стыда, умоляющий взгляд и продолжил:

— Мне нужна работа.

— Во как, — удивилась Анька, сползая с лестницы. — Неожиданно. Чего так? Живешь же на дивиденды, чем плохо? Или стало мало? — она с насмешкой кивнула на прозрачные стеклянные двери, за которыми маячила фигура Нины.

Акула отчаянно тряхнул головой — нет, нет! — и Анька смягчилась.

— Да ладно, — великодушно произнесла она, — чего на пороге говорить. Пошли в дом, что ли…

Она провела его к тому самому бару, где они давно — уже почти пять месяцев как! — повстречались снова, жестом указала на высокий стул, предложила виски, но Акула снова отрицательно кивнул головой, всем своим видом показывая, что настроен на серьезный разговор.

— Так чего вдруг работать потянуло? — поинтересовалась Анька, устраиваясь рядом. — Чего, не хватает? Или влез в долги, или что-то купить вздумал? Ну да, теперь у тебя тоже почти что семья…

— Не в этом дело, — глухо ответил Акула. — На все хватает. Но я… пойми правильно, — он мучительно потер лоб, — я просто хочу… чтоб все было по-настоящему. Чем-то заниматься хочу. Не прожигать жизнь, а участвовать в ней. Что-то делать. Созидать. Я ведь много умею, многое могу…

— Ага, — сказала язвительная Анька, — девчонок соблазнять!

Акула внезапно покраснел, и Анька с удивлением поняла, что он серьезен с ней, и честен в своих желаниях.

— Вот видишь, — горько сказал он, — ты знаешь обо мне только это. А ведь я учился!.. Я много знаю, я был лучшим!

— Феерично просрал карьеру, — подытожила Анька, тяжко вздохнув. — Ну да ладно, кто старое помянет, тому глаз вон. От меня-то чего надо?

— Поговори с Анри, — оживился Акула. — Попроси за меня. Тебе он не откажет! Скажи, я готов и согласен на любую должность!

— Ты просишь меня поручиться, — тоном заправского крестного отца проговорила Анька, — но знаешь, чему меня папа учил? Не поручаться за раздолбаев. Никогда. Потому что в этом случае пострадает моя репутация.

— Не поручайся, — глухо ответил Акула. — Просто… скажи ему о моей просьбе.

— А сам чего? — уже с жалостью произнесла Анька.

— Боюсь, — откровенно сознался Акула. — Боюсь, что он не воспримет меня серьезно, боюсь, что не поверит, боюсь… что откупится, кинув мне пачку денег. Как обычно. Как подачку. А я подачек не хочу! — в голосе Акулы послышалась страсть, какой раньше не было, и Анька уважительно кивнула. — Я хочу сам зарабатывать, своим умом, своими руками!

— А, это да, — протянула она. — Ну, хорошо. Я ему намекну. Но и только; никаких поручительств, никаких просьб. Я не знаю, что ты там придумал, я не знаю, на сколько хватит твоих благих намерений, так что…

— Надолго, — горячо заверил ее Акула. — Я много думал… теперь работать вместе с братом, помогать ему и приносить ему пользу — это меньшее, что я могу дать.

— Искупаешь? — понимающе произнесла Анька.

Акула кивнул.

— Да, — просто ответил он. — Ты… ты тогда была права. Я ведь ничего не знал, ничем не интересовался. Я просто брал то, что мне хотелось, используя все подручные средства. Ингрид? И Ингрид тоже. Я не думал о том, что там… такая трагедия.

— Махом научился думать, — оценила Анька. — Ладно, проехали. Спрошу я у Лося, чего он думает по этому поводу. Лось добрый; может, тоже оценит твое перевоспитание.





Глава 25. Семья. Вместе




Акула отошел позвонить.

Анька, сидя у барной стойки, крутя в руках не понадобившийся бокал с почти растаявшими в нем кубиками льда, вслушивалась в его бормотание, улавливая какие-то обрывки слов, что-то про старые связи. Он говорил о каких-то активах, и Анька дотяпала, что свои денежки он не прогуливал, а то ли складывал в кубышку, то ли накупил ценных бумаг — и с толком. Готов вложиться в общее дело. Готов принести пользу.

Похоже, Акула действительно не врет — исправился. Поумнел. В его голосе появилась уверенность, напор, словно он долго плыл, и вдруг нащупал ногами спасительное дно. И теперь можно идти к берегу; спасение близко. И он выплыл, хоть и помотало его знатно.

«Хорошо, — умиротворенно подумала Анька. — Правда, было бы очень хорошо, если б они помирились, а Акула уже перебесился бы и стал человеком. Лось был бы рад. Любит же эту шершавую шкуру, этого проходимца… брат, все-таки».

— Чувствуешь себя победительницей? — раздался за ее спиной насмешливый голос Нины, и Анька, все еще пребывая в радужных мечтах, обернулась, не совсем понимая, о чем идет речь.

— Что?.. — переспросила она, и смолкла, наткнувшись на холодный взгляд бывшей подруги.

Нина улыбалась; прикусывала идеальными белоснежными зубками пухлую губку, недобро глядя на Аньку исподлобья, и та почувствовала себя неуютно — домашняя, мягкая, — под этим колючим взглядом намарафеченной красивицы.