Моя дорогая жена

Я не видел их тел. В полиции мне сказали, что лучше мне на них не смотреть.

А потом выяснилось, что у родителей было намного меньше денег, чем они делали вид. И я вернулся в дом, заваленный закладными. Денег едва хватило на гонорар адвокату по недвижимости – чтобы он все уладил и избавил меня от такого наследства. Мои родители оказались даже не теми, кем я их считал: они оказались обманщиками. Они не могли себе позволить жить в Хидден-Оуксе, лишь притворялись, что могли. А у меня не осталось никакой семьи, пусть даже плохой. А какая она – хорошая семья – я попросту не знал.

Нашу семью выстроила Миллисент. Я говорю так, потому что у меня самого ничего бы не вышло. Я и понятия не имел, как обустраивать домашний быт или собирать всех членов семейства за общим застольем. А Миллисент это знала и умела. Первый раз, когда Рори смог сесть на высокий стул, Миллисент пододвинула его к столу, и с тех пор мы ели всегда вместе. И, несмотря на возрастающее недовольство наших взрослеющих детей, мы до сих пор едим вместе.

Когда жена ходила беременной Дженной, она придумала для нашей семьи свод правил. Я их называю «Заповедями Миллисент».

Завтрак и ужин вместе, всегда.

Никаких игрушек или телефонов за столом.

Разрешения на них можно заслужить, только выполняя хозяйственные работы по дому.

Раз в неделю вечером общий просмотр кино.

Сахар ограничивается и заменяется по возможности фруктами, но не фруктовыми соками.

Все продукты будут натуральными, если позволят средства.

Физическая активность и спортивные тренировки поощряются. Но без принудиловки.

Все домашние дела должны быть сделаны до просмотра телевизора или видеоигр.

Когда я впервые увидел этот список, он вызвал у меня смех. Миллисент посмотрела на меня, и я тут же прекратил хохотать.

К тому времени я уже различал, когда она только притворялась рассерженной, и когда ее гнев был настоящим.

Миллисент вводила свои правила постепенно, одно за другим. Нет, она не превратила дом в тюрьму, она сумела организовать нашу семью. Оба чада занимаются спортом. Деньги они получают от нас, только когда их заработают. Раз в неделю мы все садимся и смотрим кино. Пищу едим в основном натуральную и почти не употребляем продуктов с сахаром. Уроки дети делают еще до моего прихода с работы, и в этом тоже заслуга Милллисент. Той самой Миллисент, которая держала Линдси в заточении целый год и Бог ведает что с ней делала.





* * *


Заснуть у меня не получается. Я встаю и проверяю, спят ли дети. Рори распластался на своей кровати, одеяла валяются на полу. Когда ему исполнилось четырнадцать, он больше не захотел жить в комнате с динозаврами на стенах. Мы сделали в ней ремонт, сменили меблировку. И теперь там одна стена темная, а три бежевые, повсюду наклеены постеры разных рок-групп, на деревянной мебели темные пятна, а окно закрывают светонепроницаемые занавески, когда Рори спит. Этакое детское видение взрослой комнаты: мой сын превращается из мальчика в подростка.

Комната Дженны пока еще остается оранжевой. Она обожала этот цвет почти с самого рождения, думаю, что из-за цвета волос Миллисент. У Дженны на стенах висят постеры с футболистами, музыкальными ансамблями и парой-тройкой актеров. Я их не знаю, но, когда они в телевизоре, Дженна с подружками заходятся в диком визге. Как только дочери стукнуло тринадцать, все ее куклы переместились в чулан. Дженна следит за модой, интересуется украшениями и макияжем (хотя ей пока запрещено краситься). Вместо кукол у нее в комнате теперь стоит несколько звериных чучел, и она, как и Рори, любит видеоигры.

Я обхожу дом, проверяю все двери и окна. И даже захожу в гараж, выискивая глазами следы грызунов, жучков или ущерба, причиненного водой. Затем выхожу из гаража в задний двор и проверяю боковые ворота. То же самое я делаю в переднем дворе, а потом опять обхожу дом, отпирая и запирая все двери.

Обычно это делала Миллисент, особенно после рождения Рори. Мы жили тогда в обветшалом съемном доме, и каждую ночь она обходила его, запирая все двери и окна. Потом присаживалась на несколько минут, после чего снова вставала и повторяла свой обход.

– Здесь нечего бояться, район не криминальный, – сказал я ей как-то. – Никто к нам не залезет.

– Я знаю, – пробормотала Миллисент и в очередной раз поднялась, чтобы осмотреть дом.

А я решил последовать за ней. Я пристроился у нее за спиной и копировал каждый ее шаг, любое ее движение. Сначала меня удостоили взглядом – тем самым, выразительным.

А, когда я не прекратил ее передразнивать, Миллисент залепила мне пощечину.

– Это не смешно, – сказала она.

Я был слишком потрясен, чтобы возразить. Раньше мне не доводилось ловить оплеухи от женщин, меня даже не шлепали, пусть и играючи. Но, поскольку я действительно насмешничал над женой, я поднял руки вверх и извинился.

– Ты извиняешься только потому, что получил затрещину, – сказала Миллисент. И, резко развернувшись, ушла в ванную и заперлась в ней.

Всю ночь я провел, думая, что она меня бросит. Заберет сына и уйдет, потому что я все разрушил. Крайность, конечно, но Миллисент не отличается терпимостью. Однажды, когда мы еще только встречались, я пообещал ей позвонить в определенное время и не позвонил. Так она потом не разговаривала со мной больше недели, даже трубку не брала.

Тогда Миллисент все же вернулась ко мне, но я для себя уяснил: если я ее доведу, она от меня уйдет. И один раз она так и сделала.

Рори было полтора годика, Дженне – шесть месяцев. И мы с Миллисент проводили все дни, нянчась с детьми и крутясь на работе. А однажды я проснулся, так и не отдохнувший, и осознал: мне двадцать семь, и у меня жена, двое детей и ипотека.

Мне нужна была всего лишь передышка, временный отдых от такого бремени ответственности. Я встретился с приятелями и так напился, что им пришлось тащить меня до дома. А, когда я проснулся на следующий день, Миллисент дома не было. Она ушла.

Она не отвечала на мои звонки. Я не заставал ее на работе. Ее родители уверяли меня, что дочери у них нет. У Миллисент было всего несколько близких подруг, но ни с одной из них она не созванивалась и не встречалась. Она исчезла! Вместе с моими детьми.

Через три или четыре дня я стал названивать ей каждый час. Я засыпал ее электронными письмами и эсэмэсками. Я превратился в свою самую сумасшедшую ипостась, попросту обезумел. Но не потому, что волновался за Миллисент. Я бы уверен, что с ней и детьми все в порядке, а потому, что подумал, будто лишился ее… лишился их всех навсегда.

Прошло восемь дней. А потом Миллисент вернулась.

Я заснул тогда поздно, свернувшись калачиком на неубранной кровати, заваленной коробками от пиццы, бумажными тарелками и стаканчиками и пакетами из-под еды. А проснулся от запаха оладий в чистой кровати.


Миллисент готовила на кухне завтрак. Рори сидел за столом, на своем высоком стульчике. Дженна дремала в своей детской кроватке. Миллисент повернулась ко мне и улыбнулась. И это было не видение, это все было в реальности!

– Ты вовремя, – сказала Миллисент. – Завтрак почти готов.

Я бросился к Рори, схватил его на руки, поднял высоко в воздух и держал так, пока он не захныкал. Затем расцеловал Дженну, в недоумении уставившуюся на меня своими темными глазками, и только потом присел за стол, боясь вымолвить слово. Я все еще опасался, что это сон, и не хотел просыпаться.

Миллисент поставила на стол полную горку оладий и, присаживаясь, наклонилась ко мне так близко, что ее рот отказался у моего уха.

– В следующий раз мы уже не вернемся, – прошептала она.

И на протяжении всей нашей супружеской жизни у меня не возникало желания усомниться в ее обещании. И уж тем более проверить его на деле. Хотя… я все-таки переспал с Петрой.

И еще с одной женщиной.





8




Когда я прихожу с работы домой, Миллисент и дети уже там. Рори, лежа на диване, играет в видеоигру. Миллисент стоит над ним, уперев руки в боки; лицо суровое. Позади нее Дженна передвигает телефон взад-вперед, пытаясь сделать селфи перед окном. На всех троих отбрасывает тусклый свет телевизионный экран, на секунду они застывают – сценка современной жизни!

Взгляд Миллисент переносится с Рори на меня, ее глаза сверкают самой темной зеленью.

– Ты знаешь, – говорит она, – что сегодня вытворил наш сын?

Бейсболка Рори загораживает его глаза и почти все лицо, но не скрывает полностью его самодовольно-глупую ухмылку.

– А что наш сын сегодня вытворил? – интересуюсь я.

– Скажи отцу, что ты сделал.

За Рори отвечает Дженна:

– Он жульничал на экзамене с телефоном.

– Ступай в свою комнату, – велит ей Миллисент.

Моя дочь уходит с кухни. Хихикая, она поднимается по лестнице и ударом руки открывает дверь в свою спальню.

– Рори, – спрашиваю я. – Что случилось?

Тишина.

– Отвечай отцу.

Мне не нравится, когда Миллисент указывает сыну, как ему со мной общаться, но я проглатываю.

Миллисент вырывает из руки Рори игровой контроллер. Сын вздыхает и, наконец-то, открывает рот.

– Я вроде бы не собираюсь стать ботаником, и, если мне понадобится узнать про фотосинтез, я почитаю о нем в Интернете, как я и делал сегодня, – Рори смотрит на меня, широко раскрыв глаза и молчаливо вопрошая: «Разве я не прав?»

Мне хочется согласиться, потому что он отчасти прав, но я – его отец.

– Его отстранили от занятий на три дня, – встревает Миллисент. – Нашему сыну еще повезло, что его не отчислили.

В случае отчисления Рори из частной школы его бы перевели в государственную школу. Я не напоминаю об этом Миллисент – она уже объявляет нашему сыну наказание:

– …никакого мобильника, никаких видеоигр, никакого Интернета. И после уроков ты идешь из школы сразу домой. Не беспокойся, я проверю.

С этими словами Миллисент круто разворачивается и цокает на своих шпильках цвета человеческой плоти к выходу в гараж.

Услышав шум заработавшего двигателя, я подсаживаюсь к сыну. У него такие же рыжие, как и у Миллисент, волосы. Но зеленые глаза светлее, и сейчас широко распахнуты.

– Зачем?

Рори пожимает плечами:

– Так было проще.

Я понимаю. Иногда действительно проще двигаться по инерции вперед, чем все разом порушить и начать с нуля.