На краю бездны

Он замолчал.





* * *


Мойра вывела на экран картографию GPS Ван Юня. По-прежнему никаких сигналов. Что случилось? Интересно, где сейчас Джулиус, Регина и Туве? Ветер в ставнях свистел все сильнее и сильнее.

Она склонилась над экраном и пристально вгляделась в линию перемещений Ван Юня, словно в них содержался ответ. Но ответ на что? На какой вопрос? Это произошло около полудня, когда она кропотливо анализировала жизнь «Черного князя боли», монстра, прячущегося под личиной ребенка. Что-то не складывалось; ее одолевало сомнение, сидевшее где-то в далеком уголке сознания. Ей не доводилось прикоснуться к этому сомнению, но что-то в воспоминаниях о первых днях в Центре ее смущало.

Мойра знала, что пропустила что-то важное. Каков был мотив? Она совсем не разбиралась в особенностях убийц, но ей всегда казалось, что ни у насильника, ни у спонтанного убийцы нет другого мотива, кроме удовлетворения своих инстинктов… А что тогда делать с саботажем DEUS’а? Что за этим стояло? Месть? Приступ внезапной агрессии, согласно наблюдениям доктора Капур? Мойре казалось, что она рассматривает неполную картину. Чего-то не хватало. Она перебирала в памяти все, что удалось найти.

И вдруг от ужасающего гула и грохота дом пошатнулся, а свет мигнул и погас на несколько секунд. Она вздрогнула. Ей в жизни не приходилось слышать таких звуков. Можно было подумать, что вокруг жужжат миллиарды насекомых. Мойра чувствовала, как завибрировал дом, – и мужество изменило ей. Она глядела на компьютеры, которые снова включались один за другим: наверное, после отключения электричества сработали реле резервного аккумулятора. Сердце у нее пустилось в галоп. Чудовище… Оно уже здесь… Ставни на огромных окнах так стучали и стонали, словно с улицы какой-то дикий голодный зверь стремился сорвать их с петель.

На этот раз чудовище уже явилось. Спасаться бегством поздно…

Стол дрожал у нее под пальцами, словно дом попал в зону землетрясения. Но Мойра пыталась успокоить себя: это низкие частоты, стены вошли в резонанс с бурей. Волноваться нечего… Дождь ударил в ставни с такой силой, что возникло впечатление, будто это пожарные брандспойты направили струи воды прямо на дом. Она подумала, что находится в худшей части здания: лицом к морю, а из моря появлялся Левиафан. Она не особенно увлекалась библейскими сказаниями, но тут вспомнила и все истории Апокалипсиса, и скончание времен, и десять казней египетских, и Гога с Магогом…

Грохот кругом стоял действительно адский. Но Мойре удалось сосредоточиться на экранах – и на тех сомнениях, что ее смутили. На двух лицах Ван Юня. А может быть, это все-таки одно лицо? Что еще? Его геолокации… У нее мелькала какая-то мысль по поводу этих передвижений в GPS, но мысль поднималась из глубин сознания и не успевала достигнуть поверхности. Что же там с его геолокациями? Почему она каждый раз дергается, когда о них думает?

Мойра осознала, что думает не о самих геолокациях, а о тех данных, которые кто-то удалил в день и час преступлений. Что же ее так тревожило? Что она пропустила?…

И вдруг она поняла. Это пришло, как озарение. Как бывало всегда. Она увидела себя в обществе Ван Юня, когда они в пустом отделе обсуждали возможности распознавания цифр. Это было как раз перед тем, как одна из разладившихся «Бешеных собак» нагнала на нее страху на пляже. Ван Юнь уехал из Центра, потому что у него не было разрешения оставаться после десяти чесов. Мойра снова перебрала одну за другим все локации GPS и сравнила их с информацией, которой располагала о последней жертве, Кристи Сью. Судя по всему, ее похитили из Центра, о чем говорил анализ следов почвы и растений, найденных на месте преступления. А затем перевезли в портовый контейнер, где замучили до смерти. Это сведения из прессы. По данным полиции, она скончалась между десятью вечера и полуночью, но более вероятно – в начале этого отрезка времени. А это означает, что похитили ее около девяти часов. Фактически данные GPS о перемещениях Ван Юня были удалены из компьютера совершенно точно между девятью и одиннадцатью часами, а потом он появился около одиннадцати тридцати в Вань-Чае. Для того чтобы доехать на метро от порта до дома, ему был нужен час. Казалось бы, удаленные данные только подтверждают его виновность, если б не одна деталь: в этот вечер, ровно в десять, Ван Юнь как раз распрощался с Мойрой. Конечно, он мог выехать из Центра в десять, похитив Кристи Сью чуть раньше, и убить ее в контейнере около полуночи. Но, во-первых, он не успел бы доехать до дома к половине одиннадцатого. И, во-вторых: зачем было ему удалять данные между девятью и десятью часами, если именно эти данные обеспечивали ему алиби, поскольку он был с Мойрой?

Объяснение может быть только одно: данные стер кто-то другой, чтобы подставить Ван Юня.

И этот кто-то ничего не делал наполовину: он стер данные GPS Ван Юня как раз в то время, когда сам похищал, мучил и убивал Кристи Сью. Он прекрасно знал, что вне работы Ван Юнь был одиночкой и общался с людьми только по необходимости. Он не ходил ни на какие праздники или вечеринки, не бывал ни у кого в гостях, и на него практически никто не обращал внимания. Кто-то стер данные Ван Юня специально, чтобы привлечь к нему внимание Мойры.

Она ткнула пальцем в небо.

Но если это не Ван Юнь, то кто тогда?

И вдруг ответ всплыл в мозгу сам собой. Очевидный, логичный. Единственно возможный… Он возник, как предчувствие, с того самого вечера, когда в баре Чань рассказывал ей о «Черном князе боли», о монстре, который убивал женщин, а перед тем насиловал и мучил. С этого момента где-то в дальнем уголке сознания притаилась уверенность, что это он. И его надо обезвредить. В конце концов, разве не за этим она приехала в Гонконг? Еще не зная, что он сделал с девушками? Чтобы доказать его виновность в другом деле двадцатипятилетней давности. И сделать так, чтобы разразился скандал. Ну да. Конечно. Человек, которого она разыскивала, не только удалил все данные GPS о Ван Юне в день и час преступления, чтобы подставить парня как виновного. Он знал, что она рано или поздно найдет эту информацию. Ведь он сам дал ей доступ ко всем файлам и сам попросил найти виновного. Мин Цзяньфен… Мин догадывался, что она информирует полицию, он на это даже рассчитывал. Мин знал, что она в контакте с полицией Гонконга. Мойра вдруг уверилась в этом. Полиция была у него на службе. Ван Юня теперь арестуют, станут допрашивать. Из-за нее… Картина стала ясна, словно все фрагменты пазла встали на место. Теперь она могла отдать руку на отсечение, что Мин уже внедрил неопровержимые улики в компьютер парня или еще куда-нибудь. Возможно, его ДНК появится на месте преступления, или без его ведома в его компьютер занесут какие-нибудь фотографии или файлы. Что-нибудь такое, что утопит его окончательно.

Для этого только и надо было, что найти человека, который бросил бы кость следствию. Для такой цели Мин выбрал Мойру. Но при этом допустил маленький просчет: он удалил GPS данные Ван Юня с девяти часов вечера – с того времени, когда убивал и насиловал – вместо десяти.

Нет человека, который не допускал бы промахов.





* * *


Чань вглядывался в экран и думал, что Игнасио Эскуэр был классным программистом. Инспектор совсем не разбирался ни в программировании, ни в информатике, но то, что он видел сейчас перед собой, было, по всей видимости, результатом блестящей пиратской акции. Мадридцу удалось забраться в сверхзасекреченный компьютер того, кого он полагал «Черным князем боли».

Ему удалось забраться в компьютер Мина Цзяньфена.

Однако, должно быть, он дал себя засечь.

Потому что это стоило ему жизни.





* * *


Мойра…

Чань уже дважды пытался с ней связаться. И оба раза – один и тот же ответ: не в Сети. Он выглянул на улицу. Линия небоскребов на том берегу залива была почти не видна из-за ливня. Мрак все надвигался. И в голове ходили мрачные мысли. Мойра сейчас отрезана от мира на полуострове вместе с человеком исключительно опасным… С «Черным князем боли», прямо в его логове…

Одна. И до нее не добраться.

Дьявол! Мозг его зашелся криком. Надо срочно что-то делать! Должно же быть хоть какое-то средство! Чань стал перебирать всё. Взять вертолет? Но в разгар тайфуна не сможет вылететь ни один. Связаться с комиссариатом Сай-Кун? Но нигде нет связи, весь полуостров вне зоны доступа. Сеть была у Элайджи, но он на звонки не отвечал. Оставалось одно: ехать на машине… С риском получить по голове деревом. Дороги очень скоро станут непроезжими. Каждый раз после тайфуна они были завалены сломанными ветвями, деревьями, всяким мусором, а иногда и кое-чем покрупнее. Чань попытался в третий раз позвонить Мойре. Теперь не до предосторожностей, соблюдения секретности и всяческих уловок. Надо действовать быстро. Предупредить ее об опасности. Нет сети… Да что ты будешь делать!.. С досады он двинул ногой по металлическому шкафу. За окном между небоскребами виднелось разбушевавшееся море и высоченные столбы брызг от бьющих в набережную валов. А рев ветра было слышно даже сквозь заклеенные окна.

Чань ринулся к лифтам. Надо рассказать все суперинтенданту Жасмин У и запросить подкрепление. Немедленно. Добиться ее согласия любыми средствами; пусть задействует все свои связи, свое высокое положение. Надо срочно бежать на парковку, хватать машину и мчаться… Полиция Гонконга ничем не отличалась от других административных единиц. Пока хоть что-то сдвинется с места, пока мобилизуют специальное дежурное подразделение, прозванное «Летучими тиграми» за то, что они лезли по фасадам небоскребов, спускаясь с вертолетов на веревках, и другие силы, пока они получат разрешение, да еще в такую погоду, пройдет много часов. Медлить нельзя ни минуты.






* * *


Элайджа грезил. Он снова вернулся в Город, Обнесенный Стеной[62]. Наркотик перенес его в мир, где все было красивее, проще и понятнее. И каждый раз этот мир был новым. Отмытым от грехов и пороков. Здесь везение, талант, усилия и оценки мало что значили. Зато каждый, без всяких различий, мог наслаждаться счастьем и душевным спокойствием.

Его телефон звонил уже дважды. Он посмотрел на экран. Чань. Отложив телефон в сторону, Старик вернулся в «город за стенами», где счастливы были все, как в самых невероятных утопиях. Поскольку у героя была возлюбленная, перед которой все мужчины были равны: богатые и бедные, храбрые и трусы, гении и идиоты. Вот почему все, кто хоть раз был ее любовником, следовали за ней послушной свитой.

Элайджа грезил, и в нем снова возникали чувства, которых он старательно избегал, – эмоции, связанные с детством. Да, без всяких сомнений, это было лучшее время его жизни: детство в Коулун-Уоллд-Сити, легендарной цитадели, разрушенной в 1994 году, похожей на крепость, пронизанную окнами, где жилые дома налезали друг на друга, залезали друг в друга, без плана, без замысла архитекторов, без интервалов между зданиями. Этот гигантский бетонный монолит был так переполнен всяческими вставками и надстройками, что дневной свет с трудом проникал в него.

В те времена «город за стенами» был прибежищем всяческих банд, домов терпимости, опиумных курилен, контрафактных ателье и подпольных казино, однако большинство его обитателей жили мирно, сами налаживая жизнь квартала. Они не подчинялись никаким законам: не зависели ни от Гонконга, ни от Китая, который о них позабыл. И полиция никогда не заглядывала в город-крепость. Жители существовали, подчиняясь только самим себе, не признавая над собой никаких авторитетов, и сами организовывали свою жизнь. А отсутствие общественных служб компенсировали системой «помоги себе сам». Гигантское, безумное нагромождение обветшалых домов здесь было настолько плотным, что мальчишки предпочитали передвигаться по крышам, а не по узким и темным, как туннели, улочкам, где на голову все время, даже в солнечные дни, откуда-то капала грязная вода, а дорогу часто перегораживали кучи отбросов, кишащие крысами.

В этом городе вы волей-неволей все время оставались в форме: из трехсот пятидесяти домов только в двух имелись лифты, а потому, чтобы пройти по городу, надо было преодолеть сложную систему множества лестниц, проходов и коридоров, соединяющих дома друг с другом. Прыгать, бегать, взбегать наверх и сбегать вниз, курить, воровать, хохотать, драться и увертываться от ударов, пробираться мимо нелегальных зубоврачебных кабинетов, парикмахерских салонов и мясных цехов, где обрабатывали и свинину, и кошатину, – Элайджа и его братья жили этой восхитительной, анархической и свободной жизнью. Если они не помогали отцу разносить письма – он служил почтальоном, а Элайджа помнил, что, например, на Квон-Мин-стрит номера домов шли с 1 по 43, а потом сразу перескакивали на 35, поскольку адреса в «городе-крепости» тоже были свободолюбивы, – то присоединялись к маленьким чертенятам, обитавшим в квартале. О да! Это было счастливое время. Единственный по-настоящему счастливый момент в его жизни. А все остальное было всего лишь долгим трауром по этим волшебным годам.

В последнее время, когда Элайджа думал об этих детских годах, на глаза у него наворачивались слезы. «Это старость», – думал он. Однако под воздействием героина воспринимал эту жизнь еще блистательней, еще живее и интенсивнее, чем когда-либо. Это было его детство, это было детство всех на свете и жизни всех на свете.





52




Мин Цзяньфен не стал закрывать ставни в Ренессансной гостиной. Высокие, застекленные на французский манер двери выходили на террасу с противоположной от моря стороны, более защищенной от ветра, и ему не хотелось потерять ни секунды этого зрелища. Исмаэль и начальник охраны уговаривали его закрыть все ставни, но он категорически отказался и отослал их заниматься своими делами.

И не прогадал.

Зрелище поломанных деревьев, полегшей травы, словно укатанной невидимым катком, и полнейшего хаоса в небе повергло его в состояние, близкое к экстазу. Он чувствовал себя напрямую соединенным с этими первозданными силами; буря наэлектризовала его, и заряды, пробегая под кожей, покрывали ее мурашками и доходили до самой мошонки. Ему вдруг отчаянно захотелось полюбоваться на свою коллекцию. Для этого настал самый момент. Шикарный момент. Мин Цзяньфен прошел по гостиной до книжного шкафа, что находился справа от экрана, достал телефон и нажал на иконку, представлявшую собой ключ. Шкаф открылся, и показалась стальная бронированная дверь. Она весила больше тонны и с четырех сторон была снабжена системой замков, которые автоматически захлопывались при любой попытке проникновения, и камерой видеонаблюдения. Мин приблизил лицо к распознающему аппарату. Система была устроена так, что, если в помещении, кроме Мина, находился еще кто-нибудь, неважно, сколько человек, их тут же распознавали камеры, закрепленные в углах, и дверь не открывалась. Но как только дверь открывалась до ширины 70 сантиметров, у входящего было лишь полторы секунды, чтобы миновать ее. По истечении этого времени тяжелая бронированная дверь в стене из сверхпрочного бетона восьмидесятисантиметровой толщины, вызывающая в памяти комнаты-сейфы швейцарских банков, сразу закрывалась, и в течение суток никто не мог ее открыть. Это была гарантия того, что в святилище мог входить только он один. Само собой разумеется, что сам Мин мог выйти оттуда в любое время: внутри находилась чрезвычайная кнопка, которая сразу же открывала дверь, если он на нее нажимал. Мин старел. Хотя все результаты медицинских обследований говорили, что здоровье его в прекрасной форме, он соблюдал осторожность. А созерцание сокровищ бункера всякий раз вызывало у него ни с чем не сравнимые эмоции, что могло быть опасно для сердца.

Он спустился по винтовой лестнице, ведущей глубоко вниз. Вмонтированные в ступени светильники освещали бетонные стены. Кроме него сюда входили только рабочие, строившие бункер, архитектор, который его проектировал, и грузчики, вносившие туда самые тяжелые экспонаты. С ними он щедро расплатился. Экспонатов никто из них видеть не мог, потому что во время их визитов все они были тщательно задрапированы.

Только ему было дозволено любоваться своей огромной коллекцией. И если на свете существовал круг ада, в который не удалось заглянуть Данте, то он располагался здесь, в подвале виллы. Скрупулезно и трудолюбиво Мин стаскивал сюда сокровища всех возрастов со всех уголков планеты.

Здесь была подлинная ацтекская рукопись, написанная на бумаге из смоковницы, датированная XVI веком и стоящая на пюпитре из темного дуба. Тонкий луч света, падавший с потолка, создавал вокруг нее нимб. Рукопись была открыта на развороте, изображавшем человеческое жертвоприношение во славу Шипе Тотека[63], бога растительности и обновления, которого ацтеки называли еще «Божеством с содранной кожей». На рисунке жрец ножом делает надрез на теле жертвы, перед тем как содрать с нее кожу; а содранную (якобы сброшенную) и уже с запахом оболочку он вынесет через несколько дней, чтобы возвестить начало весны. Вокруг жреца соплеменники празднуют весну, предаваясь каннибализму и поедая сердце, печень и внутренности жертвы.

Мин знал, что многие музеи дорого заплатили бы за эту рукопись, но ни один хранитель или специалист был бы не в силах оценить ее так, как ценит он.

На соседнем пюпитре располагался еще один уникальный экспонат: письмо Лаврентия Берии, «сталинского Гиммлера», адресованное генеральному секретарю ВКП(б) и датированное 5 марта 1940 года. На нем стоял гриф «совершенно секретно», и касалось оно «Катынского дела». В лесу под Катынью было расстреляно четыре тысячи человек (на самом деле, несомненно, намного больше) польской элиты: студентов, врачей, инженеров, учителей[64]. Их методично и хладнокровно расстреляли сотрудники НКВД, хотя СССР долго утверждал, что это было дело рук германских нацистов. Мин откопал письмо (при помощи звонкой монеты) в публичных российских архивах[65]. Но оно не шло ни в какое сравнение с тем, что находилось рядом: с фрагментом газовой камеры, вывезенным из лагеря уничтожения в Треблинке. Прежде чем осесть в этом бункере, экспонат прошел через много рук. Мин до сих пор не был уверен в его подлинности: тот, кто продал ему этот раритет, владелец сталелитейного завода в Руре, такой же жирный, как и жадный, был впоследствии пойман на крупном мошенничестве и посажен в тюрьму.

Зато в подлинности следующего экспоната сомнений не было: высокий, массивный деревянный стул, снабженный ремнями на подлокотниках и на сиденье и обрамленной каучуком розеткой на спинке. «Старый франт», как его называли, пятьдесят два года служил электрическим стулом для камеры смертников в тюрьме Хантсвилл в Техасе.

Мин перешел к своей любимой вещице: обыкновенному велосипеду. Такими пользовались миллионы китайцев. Но это был велосипед особенный: он принадлежал Ян Синьхаю, «убийце на велосипеде», которого признали виновным в шестидесяти семи убийствах – мужчин, женщин, детей – за период с 2000 по 2003 год. Ян Синьхай ездил на велосипеде по китайским деревням, заходил в дома и убивал людей целыми семьями. Действовал лопатой, молотком и топором. Велик и молоток: сама простота. Но какая эффективность!

«О да, если и существует круг ада, о котором позабыл Данте, то он здесь», – думал Мин, подходя к следующему предмету: к лезвию гильотины, все еще со следами засохшей крови. Лезвие посверкивало в ярком свете, и кровавые потеки образовывали причудливый черный рисунок. Этот экспонат привезен из немецкого музея. Продавец из-под полы обзавелся кучей сертификатов за подписями ушлых историков и специалистов, подтверждавших, что кровь принадлежит Петеру Кюртену, легендарному «вампиру из Дюссельдорфа», казненному там же 2 июля 1931 года. Уже на эшафоте Кюртен попросил: «Скажите, пожалуйста, когда мне отрубят голову, смогу ли я хоть на миг услышать, как хлынет кровь из шеи? Это было бы моим последним наслаждением…» Те, кто увлекается кинематографией, знают, что благодаря Кюртену появился «М», персонаж, сыгранный Петером Лорре[66], но Мин готов был поспорить, что оригинал гораздо интереснее копии.

Дальше шли ярко освещенные витрины с уникальной коллекцией предметов, принадлежавших серийным убийцам и купленных через Интернет или на официальных распродажах для фанатов.

«Ну и мир у нас… ну да уж каков есть», – сказал себе Мин.

Всего экспонатов было около ста, и принадлежали они весьма известным и кровавым Джону Уэйну Гэси, Джеффри Дамеру, Теду Банди, Анатолию Оноприенко, Армену Майвесу, «каннибалу из Ротенбурга», а еще Джоу Юпину, «певцу караоке из Чанша-Сити»… В коллекцию входили шифровки, отправленные убийцей «Зодиаком» в «Сан-Франциско кроникл».

Последний раздел, самый обширный, занимали бюсты римских императоров, полотна и гравюры старинных мастеров со сценами казней и насилия. И среди них – похищение сабинянок и Ганимеда и офорты Жака Калло «Казни», датированные 1634 годом.

«Поскольку жестокость и непреодолимое влечение к Злу возраста не имеют, – размышлял Мин, идя по бункеру, – то с самой эпохи античности, канувшей во тьму времен, они свойственны человечеству. Однако Зло в самом его чистом виде прячется чуть дальше».

На столе со стеклянной столешницей, освещенном ярким светом. Там, где стоял компьютер «Мин» последней модели. Он сам снабдил его новейшей системой поиска и сам терпеливо отрегулировал и настроил на величайшую из тайн. Эта система поиска постоянно отслеживала в огромной мировой паутине все, что имело отношение ко Злу. Во всех его проявлениях. Благодаря Интернету Зло распространялось по миру с невероятной скоростью. Оно заражало даже самые правильные и недоступные мозги. И не только «Зло садистское», творимое теми, кто, как и сам Мин, совершает его сознательно, или «Зло спонтанное», которое совершают те, кто не в состоянии усмирить свою ярость. Есть еще «Зло утилитаристское»; его творят те, кто думает, что великое светлое будущее оправдывает насилие и разрушения, производимые сегодня. Или вот еще «Зло виртуальное»; его творят инквизиторы, революционеры и террористы, убежденные, что таким образом созидают добро.

Эту поисковую программу Мин планировал постепенно закачивать в DEUS и уже приступил к этому. Скоро DEUS станет виртуальным помощником убийц, педофилов, палачей и диктаторов, террористов, воров и мошенников, торговцев наркотиками, насильников, сектантов и всех преступников, желающих уйти от полиции и правосудия и, повысив свою эффективность, укрепиться в преступных ремеслах. Дети начнут без конца хулиганить по глупости, а подростки – протестовать против ценностей отцов, и миллионы людей смогут извлечь из этого пользу. Кроме того, DEUS станет постепенно прививать наиболее уязвимым и восприимчивым умам, по преимуществу молодым, вкус к преступлениям, к вранью и обману, недоброжелательству, беззакониям и жестокости. Зло с небывалой скоростью станет распространяться по миру, и он, Мин, ему поможет. В этом состоит его миссия. Время сейчас самое подходящее. Современные технологии предоставляют ему неограниченные возможности распространения и аудиторию, о которой раньше и мечтать не приходилось. И человечество, вне всякого сомнения, движется по пути к новому веку мрака.





* * *


Едва выехав с защищенной парковки, Чань понял, за что взялся: машина тряслась под порывами ветра, дворники не справлялись с мощными струями ливня, бьющими в лобовое стекло, а вокруг кузова летали обломки всех калибров. На улицах и на залитых дождем скоростных трассах вообще было очень мало машин, разве что несколько смельчаков да кареты «Скорой помощи». Муниципальные отряды перекрыли для городского транспорта въезд в туннель Харбор-кроссинг, но пропускали вспомогательные бригады и силы порядка.

Внутри туннеля было спокойнее, но, как только Чань выехал на ту сторону залива, в Коулун, та же катавасия началась с удвоенной силой. По шоссе несся поток воды глубиной не меньше сорока сантиметров, а с неба лились и лились нескончаемые струи, размывая контуры пейзажа. Ветер еще усилился. Чань увидел какого-то отважного любителя приключений, который пытался перейти Ватерлоо-роуд в верхней ее части. Дело кончилось тем, что он приземлился на пятую точку и покатился, как на санках с ледяной горки. Еще чуть дальше на земле лежало дерево, корнями приподняв бордюр тротуара, а кроной продавив крышу строительного барака. На автомобиль сыпался целый дождь разных обломков, и Чань был вынужден вцепиться в руль, чтобы не съехать в кювет, когда мимо пролетало что-то крупное. Обломки в основном были пластиковые, но попадались и листы кровельного железа, острые, как нож гильотины, и вырванные из земли колья, которые могли стать снарядами не хуже дротиков. Сквозь потоки и завихрения воды на лобовом стекле инспектор еле различал башни жилых высоток, бамбуковые леса, которые словно сотрясали чьи-то невидимые руки, и орды черных туч, что обрушивались на город, как гунны на столицу древней китайской империи.

На подъеме и виражах возле туннеля Лайон-Рок, с горы, украшенной султаном туч, низвергался поток грязи и обломанных веток, грозя перегородить улицу. А молнии тем временем зигзагами прорезали макушку султана, и Чань дважды чуть не потерял управление под сокрушительными ударами ветра. К тому же ему приходилось рывками уворачиваться от тяжелых бетонных блоков, скользивших по щебню.