Наблюдательница

– Мама… она… она…

И я снова испытываю то самое чувство, которое посещало меня прежде столько раз, в разных жизненных ситуациях, с самыми разными людьми. Тут что-то кроется.

– Какая? Какая она?

Лео медленно поднимает лицо, мы смотрим друг другу прямо в глаза. Что-то мелькает в его взгляде, но так быстро, что я не успеваю истолковать, осмыслить это.

– Сложно объяснить, – бормочет он и опускает глаза. – Она странная.

– В каком смысле? Приведи пример.

Я понимаю, что зашла слишком далеко, и открываю рот, чтобы как-то сгладить свою бестактность, но Лео успевает раньше.

– Я помню, – бормочет он, – когда мне было лет пять или шесть, мы с мамой шли по мосту и она внезапно швырнула сумочку в реку. Вот так просто. Не знаю, откуда мы шли и куда, но помню, я тогда подумал, что странно идти так близко к краю. Она держала меня за руку, я что-то рассказывал, но она смотрела не на меня, а на воду внизу. Потом она подняла руку и швырнула сумочку через перила. Вместе с кошельком, ключами, телефоном и всем остальным. Прохожий попытался нам помочь. Он пытался подцепить сумку длинной веткой, но ему это не удалось. И сумка ушла на дно. Позже, когда мама объясняла папе, что случилось, она сказала «уронила». Я сильно удивился. Я же знал, что она нарочно выбросила ее. И не мог понять, почему она не рассказала правду даже папе.

Тикают кухонные часы. Лео сжимает костяшки пальцев до хруста. Я сижу в ошеломлении. Не знаю, чего я ждала, но не таких подробностей их личной жизни. Ведь он видит меня второй раз в жизни.

Я чешу бровь.

– Иногда взрослые совершают поступки, которые кажутся странными на первый взгляд. Но это не означает…

Лео поднимает голову.

– Это только одна из историй. Я мог бы рассказать и другие. Похуже этой.

– Связанные с твоей мамой?

– Да, с ней.

Мне вспоминается увиденное пару дней назад. Вероника с ножницами в руках. Безумная ярость, с которой она набрасывается на цветы. Другие истории? Похуже? Я подавляю любопытство и смотрю на соседа. Не странно ли мальчику его лет так легко открываться незнакомцам? Почему он доверился мне? Я качаю головой, прогоняю вопросы. Причина не важна. Лео молод и неосторожен, это моя ответственность как взрослого не пользоваться его наивностью.

Я меняю тему разговора, и вскоре Вероника возвращается домой. Мы видим ее в окно. Лео молча смотрит, как она отпирает дверь. Затем он поднимается, благодарит за угощение. Я выхожу за ним в прихожую, смотрю, как он просовывает ноги в кроссовки, не утруждая себя развязыванием шнурков. На ум мне снова приходит записка. Слишком уродлив, чтобы жить. Может, осеняет меня, ребенку больше не к кому обратиться за помощью. Может, поэтому он позвонил мне в дверь. Может, поэтому рассказывает подробности личной жизни родителей. Может, он в отчаянии, не знает, что делать с этими эмоциями, и не знает, кому можно довериться.

Я поднимаю рюкзак и протягиваю Лео.

– У тебя есть кто-то, с кем можно поговорить? Друг? Взрослый, которому ты доверяешь?

Лео принимает рюкзак и смотрит мне прямо в глаза. Воцаряется тишина.

– Спасибо, что пригласили зайти, – благодарит он и выходит.

Вернувшись на кухню, я смотрю ему вслед через окно. Интересно, что ждет его дома? Вероника. Кто эта женщина на самом деле? Что прячется за маской холодности и элегантности?





15

Муж




Расстройство приспособительных реакций.

Такой диагноз поставили моей жене после того, что случилось с ней в юности. Наверно, она объяснила мне, что это означает, но я плохо помню тот разговор. Слишком много всего одновременно, сложно было уловить все детали. Что касается медицинского аспекта, я понял только, что речь шла о непропорционально сильной реакции, эмоциональной или поведенческой, на определенное событие.

Наконец восемь или девять месяцев назад моя жена рассказала мне всю правду – описала свою реакцию и свои поступки. Только тогда она почувствовала, что готова довериться мне, сказала она. Рассказывая, она не плакала, спокойный тон голоса резко контрастировал с чудовищностью слов. Я хотел бы сказать, что воспринял все спокойно. Я хотел бы сказать, что услышанное не изменило моего отношения к жене.

Мы лежали в постели, и я чувствовал, как меня мутит. Я потрепал ее по голове, сказал, что съел что-то не то. Сказал ей никуда не уходить, что я сейчас вернусь. Я бросился в ванную, и меня вырвало. Ноги дрожали, я не мог подняться – мешало сильное головокружение. Когда я наконец вернулся в спальню, она лежала, раскинув волосы по подушке. Жена заснула. Мне стыдно это говорить, но я испытал облегчение, потому что мне не нужно было ничего говорить, утешать ее, заверять в неизменности своих чувств. Потому что я не смог бы.

В последующие недели и месяцы она вела себя так, словно ничего не изменилось. Словно она была прежней, словно я должен был относиться к ней по-прежнему. Но она от меня отдалилась, или, точнее, я от нее и взглянул на жену по-новому. Между нами возникла непреодолимая дистанция. Я больше не знал, кто она на самом деле. А может, и никогда не знал.

У нее были планы, когда-то наши с ней общие, она много говорила о будущем. Но у меня земля уходила из-под ног. Я сомневался не только в жене. Я начал сомневаться и в себе тоже. Как я мог жениться на женщине, о которой ничего не знал? Как мог довериться собственным суждениям? Как мог так ошибиться в человеке, которого любил?

Любил? Люблю?

«Я не знаю, – хочется закричать. – Не знаю, не знаю». Все, что я принимал как данность, исчезло, я лишился опоры. Меня швыряло вперед и назад, и не за что было ухватиться. Не за что и не за кого. Пока из пучины меня не выхватила Анна.

Анна. Я знаю, то, что мы делаем, неправильно. Тайные разговоры, тайные послания. Встречи тайком. Поездки, которые с каждым разом все чаще и все длиннее, и это не просто командировки. Это побег. Возможность провести время с Анной в чужом городе и вне стен спальни или гостиничного номера.

Поначалу встречи с Анной были передышкой, спасением от того, что сжимало мне грудь и звенело у меня в ушах. Но сейчас все изменилось. Так больше не может продолжаться. Я больше не могу обманывать и скрываться, я должен всем рассказать правду. Я принял решение. Я расскажу жене о моем отчаянии, о сомнениях, буду с ней честен, скажу, что я чувствую с тех пор, как узнал ее секрет. И расскажу о ней Анне. Другого выбора у меня нет. Или пан, или пропал.


Сегодня вечером.

Бейся, мое сердце, бейся. Сегодня вечером все решится.





16




Вечер, когда она узнала.

Она приготовила его любимое блюдо. Выставила на стол лучший сервиз. Нарядилась, хотя они ужинали дома. Распустила волосы, потому что знала, что ему это нравится. Муж вернулся. Наложил себе в тарелку баранины с картофельным гратеном и поблагодарил за старания.

В тот момент она подумала, что теперь все наладится, все снова будет хорошо. «Не о чем волноваться, – думала она, – он любит меня».

А потом грянул гром. Он сказал, что встретил другую, что изменил ей. Мир рухнул. Она ушла в себя. Как это уже произошло однажды в прошлом.

Дни и ночи она проводила в постели в попытке осознать, что произошло. Но под конец правда проникла ей под кожу, разъела плоть. Измена стала реальностью. И прошлое вернулось. А может, оно всегда было с ней.

Хотя муж знал, что причинил ей страшную боль, он не выказывал сожалений, не просил прощения. Как и тогда в прошлом.

Острые шипы вонзились в плоть, разбередили старые раны, и из них начала выделяться вонючая вязкая жижа. Она заполнила вены, заполнила всю ее. Нет, она не испытывала ненависти, она сама превратилась в ненависть.

Мужчина, сказавший, что любит ее, заставивший ее довериться ему, обещавший защищать ее от любых невзгод. Мужчина, обещавший любить ее, пока смерть не разлучит их.

Этот мужчина.

Внезапно она осознала: что бы ни случилось, он не может продолжать жить как ни в чем не бывало. Или вообще жить. Она этого не допустит.





17

Элена




После ухода Лео я долго не могу успокоиться. Я чувствую, что во мне что-то изменилось или скоро изменится. Последний месяц я провела в полубреду, опустошенная, равнодушная ко всему на свете. Но теперь я начала медленно возвращаться к жизни. Глубоко запрятанные мысли и чувства снова вырываются наружу. Я ничего не успеваю сделать, но часы все равно уходят.

Вечером Вероника появляется на кухне дома напротив. Она готовит ужин. На этот раз волосы не убраны в высокий конский хвост, а распущены. На ней темно-красное платье без рукавов, губы накрашены помадой в тон. Она всегда одета элегантно, но сегодня превзошла саму себя. Я решаю, что семья Сторм ждет гостей, но выясняется, что все это затеяно ради Филипа. Лео не видно, но его слова не выходят у меня из головы. Рассказ о сумочке, выброшенной в темную воду под мостом. Это только одна из историй. Я мог бы рассказать и другие. Похуже этой.

Вероника открывает духовку и нагибается за формой, которую ставит потом на стол. Пока Филип накладывает еду, она разливает вино по бокалам. Со стороны сцена кажется романтичной. Похоже на свидание, но тем не менее что-то идет не так. Все происходит стремительно. Они едят, разговаривают, и вдруг Вероника зарыдала. Я не вижу слез – только тело, сотрясающееся от рыданий. Она трет глаза и нос руками, прикладывает к лицу салфетку. Филип сидит неподвижно и смотрит на жену, потом подвигает стул ближе и обнимает ее за плечи. Она скидывает его руку, вскакивает, выбегает из кухни и не возвращается. Филип остается один на кухне. Он сидит и вертит в руках салфетку.

А в доме напротив сижу я с погашенным светом. Тень среди теней. В том, чему я только что стала свидетелем, нет ничего подозрительного. Обычный ужин, обычная супружеская ссора. Но у меня плохое предчувствие. Я чувствую что-то еще, что-то нехорошее, что-то пугающее. Я закрываю глаза и снова вижу черное пламя в глазах Вероники, когда она смотрит вслед Филипу. Гнев, ненависть. Филип этого не видит. Но, может быть, тоже чувствует.

Этой ночью я снова брожу между гостиной и кухней. Меня посещают странные мысли. В доме напротив темно, но я смотрю на фасад, пытаясь представить Веронику, Филипа, Лео в своих постелях. И когда я представляю спящую Веронику, она внезапно открывает глаза и смотрит прямо на меня. На моих глазах она встает и обходит большую двуспальную кровать. Она одета во что-то белое. Она движется бесшумно. Филип не слышит ее приближения.

Мне хочется сделать шаг вперед, крикнуть: «Осторожно», но из горла не вырывается ни звука. И с каждой попыткой сдвинуться с места меня втягивает в Веронику, засасывает в то, что бурлит у нее в жилах. Всё, что она скрывает за безупречным фасадом, все те чувства, которых она не показывает, всё это я чувствую, всё это мне понятно и близко.

Внезапно я оказываюсь на кухне дома напротив. Лео рядом со мной. Я протягиваю руку, чтобы погладить его по волосам. Материнский жест, я его мать. Но Лео уклоняется от прикосновения, и я снова я, бездетная я.

Кончики пальцев зудят, зуд переходит в боль, в острую тоску. «Это не для тебя», – говорит голос. Это мой голос, но слова исходят из уст сестры. Потом я слышу и ее голос: «Знаешь, можно жить счастливой жизнью и без детей». Я плачу, кто-то тянется ко мне, чтобы утешить. Сначала я думаю, что это сестра обнимает меня, но потом понимаю, что это мама. И рыдаю еще сильнее.

Мама обнимает меня, прижимает к груди, она моя сила и опора. Мне не верится, что это действительно она, что она вернулась, я мягко отстраняюсь, чтобы увидеть ее лицо. Это она, моя мама, освещенная слабым светом, такая же, как всегда. Точнее до того, как ее сломила болезнь. Такая, какой она была все те годы, когда прижимала к себе мое непокорное слабое тело и шептала, что я не одна, что все будет хорошо и что она всегда будет рядом.

Я замечаю тень рядом с нами. Тень кого-то, кто отворачивается от нас, точнее от меня, и понимаю, что это папа. Я знаю, куда он направляется. Я всегда это знала, и когда я снова поворачиваюсь к маме, она уже лежит в постели, больная и исхудавшая. «Работа – лучшее лекарство», – говорят они с сестрой в один голос. Мама исчезает, но кто-то остается лежать в постели. Это Филип Сторм.

Он спит и не замечает, что Вероника подходит все ближе. Она встает у изголовья и смотрит на него. У нее бледное лицо, губы вытянуты в тонкую линию. Вероника заносит руку, и что-то блестит в свете луны, что-то холодное и острое. Кухонные ножницы? Нож? У меня перехватывает дыхание. Она поднимает глаза, наши взгляды встречаются, Вероника видит меня, понимает, что я там, рядом. «Это случится, – слышу я ее мысли. – Не сейчас, не так, но скоро».

Тебе меня не остановить.

Ее голос у меня в горле, ее слова срываются с моего языка. Слишком поздно я понимаю, что попала в расставленную ловушку, оказалась втянутой в ее мрачные тайны. Она поймала меня, связала, и назад пути уже нет. Меня все глубже и глубже затягивает на дно. Черная жижа проникает в каждую пору, залепляет глаза и рот, грозит поглотить меня. Я не могу дышать, скоро все кончится. Скоро все кончится. Если я этого хочу.

Я просыпаюсь от собственного крика.