Наследство племени готов

Закончив с водными процедурами, Громов, замотанный в красное махровое полотенце, шлепая мокрыми ногами, прошел на кухню и открыл холодильник, продемонстрировавший ему типичный набор холостяка — пара яиц, остатки масла, неполная бутылка кефира и кусочек колбасы. «Пара яиц — это нормально, — прокомментировал Виталий, обращаясь к самому себе. — А кусок колбасы позволит вполне нормально поесть». Вскоре бедолаги-яйца скворчали на сковороде в компании накрошенной колбасы, а кофеварка возвещала о готовности его любимого напитка.

Среди коллег Громов всегда слыл кофеманом. Он смеялся над теми, кто утверждал, что от свежезаваренного кофе поднимается давление, кружится голова, куда-то исчезает сон.

Виталий ничего подобного никогда не испытывал. Он мог выпить пять чашек с небольшим интервалом во времени, а потом спокойно рухнуть на кровать, чтобы оказаться в объятиях Морфея. Но если Громову по каким-то причинам не удавалось проглотить хотя бы полкружки кофе — настроение резко менялось. Бог сна становился очень назойливым, бедняга полицейский засыпал на ходу, вызывая раздражение товарищей, и они терпеливо ждали, пока Виталий, как они выражались, «возьмет кофейную дозу» и снова станет работоспособным.

Вот и сейчас, запив яичницу двумя чашками крепкого черного кофе, в который не полагалось добавлять ни молока, ни сахара, будущий частный детектив почувствовал себя человеком. Он быстро оделся, радуясь, что на дворе весна и, кроме брюк и рубашки, вполне достаточно легкой кожаной куртки, взял с полки ключ от машины и бодрым шагом вышел на улицу.

Синий десятилетний «Фольксваген», не старый и не новый по российским меркам, являлся предметом его гордости.

Разумеется, в глубине души Громов мечтал о новой машине, грациозной «Тойоте Камри» черного цвета с искоркой и автоматической коробкой передач (такую он видел во дворе соседнего дома), однако зарплата полицейского, не бравшего взяток, позволяла лишь грезить о такой красавице.

«Мечтать не вредно, — философски размышлял Громов, садясь на водительское сиденье. — «Фольксваген» вполне приличная машинка, у многих и такой нет. Вон сосед по лестничной площадке рассекает на старом «Москвиче» и вполне доволен жизнью. Новая машина — дело наживное. Вот пойдут хорошо дела в агентстве…»

Виталий так замечтался, что чуть не проехал на красный свет. Он с раздражением взглянул на светофор, неподалеку от которого красовалось изображение камеры.

«Засекли, — подумал он, злясь почему-то на ГИБДД, — теперь жди «письмо счастья».

Лишние расходы сейчас никак не входили в его планы. Расчетные деньги потратятся быстро, хотя бы на обстановку офиса. Треть из них он уже угробил на рекламы в газетах. А новые поступления… Когда он их заработает? Вот почему за рулем нужно быть предельно аккуратным.

Снизив скорость почти до пятидесяти километров в час, он поехал к дому дяди — аккуратному трехэтажному особнячку из красного кирпича с флигелем, выглядывавшему из-за крепкого железного забора.

От бренных мыслей о трудовых доходах Громов переключился на деда, дожившего почти до девяноста восьми лет, полковника КГБ Сергея Лаврентьевича Воронцова.

Возможно, он прожил бы и дольше, однако, решив отремонтировать крышу, вскарабкался на второй этаж. Под тяжестью старика обломилась гнилая перекладина на видавшей виды лестнице, и он рухнул вниз, ударившись виском о кирпич.

Со смертью деда Виталий почему-то почувствовал себя более осиротевшим. Может быть, дело в том, что быть внуком и сыном — вещи все-таки разные?

Слово «бабушка» звучит более мягко, чем «мама», бабушки и дедушки любят внуков больше, чем любили собственных детей.

К сожалению, бабушку Федосью Виталий помнил плохо. Маленькая, суетливая, она радовалась приходу внуков и всегда готовила что-то необыкновенно вкусное: пирожки с ливером, таявшие во рту, пирог с абрикосом, который называла почему-то «Дамский каприз», самолепные сибирские пельмени и вареники с вишней.

Дети уплетали угощения за обе щеки, приезд к бабушке был для них ритуалом, праздником, который они ждали с нетерпением, как Новый год. Но любая сказка заканчивается, порой печально, хотя этот жанр и не предполагает печальных концов.

Однажды взволнованная заплаканная мама с красными глазами и щеками, захлебываясь слезами, сообщила, что бабушки больше нет. Обширный инфаркт.

Потом Виталий узнал от дяди, что старушку (впрочем, не такую уже и старушку по нынешним меркам — всего шестьдесят лет) погубило людское равнодушие.

Бабушка Федосья отправилась в магазин за содой, чтобы приготовить любимый пирог к приходу внуков, почувствовала себя плохо и присела на скамейку, откинув голову на спинку и закрыв глаза.

Вероятно, вскоре она потеряла сознание, но долгое время прохожие равнодушно сновали мимо, не задумываясь, что, вероятно, требуется помощь бабуле, пока одна из соседок, тоже решившая прогуляться в магазин, не обнаружила ее, уже мертвую, с посиневшими губами.

Смерть жены подкосила деда. Он стал более угрюмым, неразговорчивым, а когда погибли родители Виталия, и вовсе зажил отшельником. На дачном участке за городом вместо одноэтажной хибары Сергей Лаврентьевич выстроил двухэтажный деревянный дом, можно сказать, своими руками, не допуская рабочих и отказавшись от помощи сына, бизнес которого в ту пору пошел в гору.

Закончив строительство, дед предупредил сына и его жену, чтобы его не беспокоили: если нужно, он сам даст о себе знать, и будто откололся, отгородился от семьи, только не железным забором, а стеной отчуждения.

Сергей Лаврентьевич приходил в неистовство, если родной сын являлся без приглашения, внуки вообще были редкими гостями в его келье, и даже, когда дом потребовал ремонта, не взял от Вадима ни копейки, предпочитая с утра до ночи латать, пилить, красить, клепать…

Однако жилище продолжало потихоньку разрушаться, как огромное воронье гнездо с порывами ветра: по бревнышку, по веточке, по черепичке…

Но бывший полковник не сдавался, по-прежнему запретив родственникам появляться в его «лачуге», как он называл дачный дом.

Виталию это казалось странным, но он не считал себя психологом и все списывал на горести, которые его деду пришлось претерпеть в жизни: война, смерть жены, потом дочери с зятем… Тут кто угодно слетит с катушек…

Несмотря ни на что, он любил деда и привык, что остается чьим-то внуком: это по-особенному грело душу. Гнилая лестница изменила его судьбу: теперь Громов не был ни внуком, ни сыном.

Дядя говорил, что ему давно пора жениться, и девушки попадались хорошие, а бывший полицейский все медлил. Кто знает, может, он искал похожую на мать или бабушку?

Недавно пришлось расстаться с Надеждой, врачом-хирургом, довольно симпатичной рыжеволосой дамой, которая поставила вопрос ребром: либо женимся, либо расстаемся.

Громов, как одессит (хотя и в Одессе ни разу не был), ответил уклончиво, «шоб да так нет», но Надежда, как хирург, привыкшая не лечить, а отсекать больные части тела, чтобы потом становилось легче, выбрала второе.

— В конце концов, у тебя есть мой телефон, — отрывисто сказала она и тряхнула рыжей гривой. — Если передумаешь — звони.

Он часто хотел позвонить, но решил, что это лишнее.

Надежда права: лучше сразу отрезать больные части. Женщина ему не подходит, он ей тоже — зачем давать напрасные надежды? Но иногда чертовски хотелось позвонить бывшей возлюбленной, выслушать добрый совет, прижаться к полным губам и почувствовать жар ее тела…

Трудно сопротивляться зову плоти.

В таких мыслях Громов выехал на дорожку, не похожую на другие, обычные городские, гладкую, без единой выбоины — что делать, район тех, кто надежно скрывался от посторонних глаз за оградами и электронными воротами, купаясь в бассейнах с кристально чистой водой и вытираясь полотенцами, чистыми, как нетронутый снег на вершине Эльбруса, — и, подрулив к дому Вадима Сергеевича, остановился возле железного забора. Калитка не была заперта и не охранялась: дядя ждал его.

Он стоял на дорожке, выложенной серым булыжником (говорят, экологически чистым), и улыбался, показывая великолепные зубы.


В свои пятьдесят он выглядел на тридцать пять — сорок, подтверждая рекламу (правда, для женщин), что такие чудеса случаются.

— О, кого я вижу! — Он распахнул объятия, принимая племянника. — Будущий Ниро Вульф! Мне что, на твой день рождения теперь дарить тебе заморские орхидеи?

— Ты же терпеть не мог детективы, — усмехнулся Громов.

— Просто ты многого обо мне не знал, нам некогда было откровенничать, пока ты занимался трупами. — Дядя повел его к машине. — Поедем на твоей.

— Не возражаю, мы же договорились. Как мои брат и сестра? — Виталий бегло оглядел участок и лесенку перед домом, но нигде не увидел Леонида и Светлану.

— О, прекрасно, — отозвался Вадим Сергеевич. — Светка убежала на курсы вождения, устроив мне истерику про мое досадное упущение: все ее подруги давно за рулем. Раньше она была без ума от своего байка и довольна жизнью, теперь подавай авто. А Леонид… В это время он должен был уже подъехать… Кстати, вот и мой сын собственной персоной.

Черный «Мерседес» последней модели, элегантный, как рояль, подрулил к дому, и брат Леонид, такой же высокий и стройный, как его отец, с такими же льняными волосами и зелеными глазами, вышел из машины.

— Привет! — Он радостно пожал руку Виталию и похлопал его по плечу: — Рад тебя видеть. Отец, я сдержал обещание, но к деду не поеду.

Вадим Сергеевич нахмурился. Морщины глубокими колеями залегли на его гладком лбу. Он не любил, когда кто-то не держал обещания.

— Это почему?

— Да потому что… — Зеленые глаза брата сияли, как изумруды. — Потому что я встретил сегодня девушку… Сногсшибательную девушку, какая бывает только в романах. Мне кажется, я мечтал о такой всю жизнь, и сейчас у нас свидание. Надо успеть привести себя в порядок, так что не обессудьте… — Леонид хлопнул в ладоши и озорно улыбнулся: — В ближайшее время я вас с ней познакомлю! — Парень толкнул локтем двоюродного брата. — А у тебя, детектив, почему такой кислый вид? Знаю, ты расстался со своей пассией. Не плачь, вдруг у моей феи есть подруга, такая же необыкновенная, как она?

— Как зовут твою фею? — без интереса спросил Виталий, чтобы как-то отреагировать на эмоции брата. Леонид закатил глаза так, что стали видны синеватые белки:

— У нее прелестное имя — Илона.

— Главное, редкое, — фыркнул Вадим Сергеевич и повел Виталия к машине. — Ладно, обойдемся без тебя. Ты влюблен и потому нам сегодня бесполезен.

— Это верно. — Леонид махнул на прощание и легкой походкой направился к дому.

Отец с любовью понаблюдал за ним несколько секунд.

— Повезло мне с парнем, — с гордостью проговорил Воронцов. — Отличник, в школе и в университете. Прекрасные мозги. Уже сейчас он помогает мне в бизнесе. Да что там говорить? Леня — моя правая рука, несмотря на то, что еще студент. Да и Светка не приносит мне огорчений. — Он уселся рядом с Виталием. — Правда, в отличие от своих братьев не такая разборчивая в связях — через день новый парень, и каждый последующий хуже предыдущего. Ей будет трудно выйти замуж, и это меня беспокоит.

— Вот увидите, она не задержится. — Громов резко развернул машину в направлении дачного кооператива. — Красивая девчонка с богатым папой — мечта любого парня.

— Вот это и плохо, — буркнул дядя. — Мне не нужен зять-альфонс. А она, похоже, хочет преподнести мне именно этот сюрприз в знак протеста. Ох, — он вздохнул тяжело, как-то по-стариковски. — Не мне тебе жаловаться, как трудно без женщины. Но не мог, не мог я жениться после смерти Лилечки… — Вадим Сергеевич всхлипнул и тут же, будто устыдившись своей слабости, дернул плечом: — Ладно, будем надеяться на лучшее. Вот мы и приехали.

Виталий припарковал машину возле деревянного, крашенного синей облупившейся краской покосившегося забора. Мужчины вышли из автомобиля, и Вадим Сергеевич дернул калитку.

На удивление Громова, она не поддалась, крепкий, хоть и ржавый, замок держал ее на совесть, создавая контраст между ветхим ограждением и прочным запором. Дядя достал ключ, прокрутил два раза, и калитка, распахнув свои объятия, встретила родственников покойного траурным скрипом.

Воронцов помрачнел, словно услышал реквием по покойному отцу.

— Заходи, — пригласил он племянника, топтавшегося на пороге. — Давно здесь не был?

— Давно, — признался Громов. — Дед меня не приглашал, а сам, без приглашения, я явиться не решался. Боялся его, что ли… Хотя чего бояться… За всю жизнь он не сказал мне ни одного грубого слова… Впрочем, и хорошего мало говорил. После смерти бабушки дед почти не интересовался мною.

— Думаешь, он интересовался Леней или Светой? — усмехнулся Вадим. — Ей-богу, не более чем тобой. Мне вообще непонятно его уединение. И что хорошего сидеть в этом деревянном срубе с удобствами на улице и смотреть в окошко, как мимо проходят дачники или местные жители?

— Нам с тобой этого не понять. — Виталий подошел к дому.

Лачуга почернела от времени, и маленькое окошко с еврорамами выглядело как карикатура, как золотое обрамление входа в старый скворечник.

— Да, дом нуждался в ремонте.

— Думаешь, я это ему не говорил? — буркнул Воронцов. — И личную помощь предлагал, и бригаду рабочих собирался оплатить. Закончилось все знаешь чем?

— Полагаю, — улыбнулся Виталий.

— Да, он меня послал далеко и конкретно. — Воронцов покраснел. — Представляешь, пожилой солидный человек, полковник… С тех пор я ему не навязывался, как, впрочем, и он мне. А дом продолжал разваливаться, — констатировал Громов и подошел к длинной лестнице, лежавшей на земле, как черный скелет.

Наверное, по ней дед вскарабкался на крышу, не в силах терпеть течь (что она протекала, у Громова не было никаких сомнений), ветхая перекладина, как назло, третья сверху, сломалась, и он рухнул на землю, ударившись виском вон о тот позеленевший кирпич. Впрочем, если бы не ударился, вряд ли выжил. Все же почти под стольник.

Виталий сел на корточки возле сломанной перекладины, осторожно, рискуя подцепить занозу, провел рукой по шершавой поверхности и вздрогнул.

— Дядя, подойди сюда! — позвал он Воронцова, пытавшегося приделать к окну отвалившийся ставень.

— Ну, что там у тебя? — Вадим Сергеевич присел рядом с ним. — Чем тебя поразила эта рухлядь? Тем, что сломалась всего одна перекладина?

— Она не сломалась. — Виталий выпрямился и взглянул дяде прямо в глаза: — Ее подпилили. Вот, посмотри, — он еще раз провел рукой по шершавому дереву. — Если бы перекладина сломалась, концы были бы неровными, как в таком случае. — Громов взял сухую веточку, невесть как оказавшуюся в огороде, и сломал без напряжения, морщась от пыли, разлетевшейся в разные стороны. — Видишь? Концы разлома неровные. А что мы имеем здесь? Края ровные почти до середины, даже больше.

Вадим Сергеевич заморгал:

— Ерунда какая-то. Хочешь сказать, что кто-то сделал это специально?