Небо без звезд

Кому из них есть дело до гибели невинного ребенка? Все слишком заняты, оплакивая отмену Восхождения.

«Вот же идиоты», – думала Шатин, топая по решетке пола, нагибаясь и вытягивая ее. Ее уже не заботило, сколько она при этом наделает шума. Внутри у девушки все кипело и бушевало, она и сама готова была взбунтоваться. Выдернув из углубления пустой мешок, Шатин принялась вытаскивать из карманов предметы и злобно запихивать их обратно. Каждая возвращенная в мешок вещица напоминала ей, сколько долгих часов она изворачивалась, обдумывая и подстраивая кражи, – и все для того, чтобы вернуться к тому, с чего начала. Вновь угодить в ловушку.

– А теперь, говорят, Восхождение могут и вовсе отменить, – проскулила Азель, не отрываясь от «пленки» в ожидании обновлений. – Не назначат нового, пока не будут найдены убийцы Мари. А если их много лет станут искать? А если и вовсе никогда не поймают? Представь, вдруг они сумеют сбежать куда-нибудь на Рейхенштат? Тогда мы обречены вечно здесь жить.

– Мы и так обречены, – с горечью ответила Шатин, продолжая выгружать свою коллекцию.

Надо было стащить кольцо у Марцелла д’Бонфакона, когда подвернулся случай. Могла ведь врезать этому типу по башке щипачом, обшарить карманы и слямзить все, что при нем было. Наверняка у генеральского внучка хватило бы ценностей, чтобы купить билет на Юэсонию. Одни титановые пуговицы на мундире стоили больше недельного жалованья на фабрике.

Не засмотрись она на этого прощелыгу, не вляпалась бы так, как вляпалась.

– А ведь я в этом году должна была выиграть, – продолжала Азель срывающимся голосом. – Я точно знаю! Я бы всю семью забрала в Ледом. У нас был бы хорошенький домик, и вволю еды, и сол-свет каждый день. Шатин, мы уже целых девять лет не видели света Солнц!

Вот об этом Шатин можно было не напоминать. Она запустила руку за пазуху и вытащила украшение с изображением Солнца, украденное утром на Зыбуне. То, что внушило ей столько надежд. Сейчас, глядя на болтающийся перед ней медальон, Шатин бранила себя за наивность: надо же быть такой мягкотелой соплячкой! Дура, поверила, будто с этой планеты можно выбраться. Увидела в гравировке солнечных лучей доброе знамение. Не бывает никаких знамений. Выхода нет.

Солнца в который раз обманули ее.

– Ненавижу тех, кто с нами так поступил, – не унималась Азель. – Ненавижу убийц премьер-инфанты. Это они во всем виноваты. Надеюсь, что их найдут и загонят на веки вечные в самую глубокую шахту Бастилии!

Пожалуй, Шатин впервые в жизни была согласна с сестрой. Она тоже надеялась, что идиота, который заварил всю эту кашу, поймают. Теперь ей, конечно, еще труднее будет выбраться с планеты. Если, как сказал Капитан, спрос на проезд вырос из-за выборов нового вождя на Юэсонии, то что же будет после бунта на Латерре? Даже вообразить невозможно.

Шатин запихнула медальон в мешок и поклялась никогда больше не верить в такие бесполезные штуки, как звезды. Но девушка так спешила, что украшение, соскользнув с края мешка, звякнуло и пропало в дыре под полом.

– А, чтоб тебя! – Шатин растянулась на животе, чтобы запустить руку в дыру. Она нащупывала пропажу, старясь не морщиться, когда под пальцы подворачивалась всякая мерзкая дохлятина. Наконец она сумела подцепить цепочку и, потянув ее к себе, вытащила вместе с медальоном еще какой-то предмет.

Что-то маленькое.

Гладкое.

И… знакомое.

Едва Шатин распутала цепочку, вытащив из нее маленькую ручку пластмассовой куклы, память накатила на нее безжалостно, как транспортер. Она вдруг снова очутилась в Монфере, на старом постоялом дворе, которым прежде владели ее родители.

Шатин вернулась во времена, когда им жилось сносно и ей не приходилось изворачиваться и воровать ради огрызка капустной лепешки. Пока Ренаров еще не выгнали из Монфера за мошенничество. Не прогнали далеко за море Секана, в нищие Трюмы Валлонэ.

– Что ты там нашла? – прорезал ее мысли голос Азели, и Шатин, подняв глаза, увидела, что сестра уставилась на зажатую у нее в пальцах пластмассовую ладошку. Глаза у Азели вдруг округлились: наверняка тоже вспомнила.

– О, мои Солнца! Это то, что я думаю?

– Нет, – поспешно ответила Шатин и хотела уже сбросить обломок игрушки обратно в дыру, но тут Азель, протянув руку, ловко выхватила его.

– Так и есть, то самое, – сказала она, вертя находку в руках. – Рука куклы Мадлен. Надо же, сохранилась до сих пор.

Мадлен. От одного этого имени у Шатин вскипела кровь в жилах.

Азель хихикнула:

– Помнишь, мы называли ее Мадлен-замарашка?

Шатин кивнула, не в силах произнести ни слова. С того дня, как та малявка появилась в гостинице, она стала черным пятном в жизни Шатин. Эта мерзкая пиявка ела ее еду и воровала ее игрушки.

– Ты так злилась из-за этой куклы, – продолжала Азель, поглаживая пальцем пластмассовую ручонку. – Помню, какими глазами ты смотрела на Мадлен, когда тот человек отдал куклу ей. Мне прямо жутко стало.

Того человека, про которого говорила сестра, Шатин помнила очень ясно. Отец Мадлен. Белесые, как лед, короткие волосы. Высокая и грозная, словно бы у полицейского дроида, фигура. И огромные руки, способные разом свернуть кому-нибудь шею.

И в одной ручище мужчина держал невиданно прекрасную куклу. Такие, наверное, получают на день рождения дети из первого сословия. Длинные и кудрявые черные волосы – совсем как настоящие. Отделанное кружевами желтое шелковое платьице с титановыми пуговками. И даже кожаные туфельки с каблучками и пряжками.

Шатин невольно потянулась к кукле, почувствовала, как забилось сердце от надежды прикоснуться к такой красоте. Но для того человека она была все равно что призраком – он даже и не взглянул в ее сторону. Он встал на колени перед Мадлен. Протянул замарашке руку, погладил ее по густым черным кудрям. И назвал ma petite.

А потом отдал куклу ей!

Мадлен тут же прижала подарок к груди. При виде того, как она укачивает куклу, внутри у Шатин словно бы что-то лопнуло.

Она с рычанием бросилась вперед, чтобы отнять игрушку, растопырила пальцы, растянула губы в злобном оскале. Но Мадлен оказалась проворней – она отдернула куклу, и Шатин ухватила только крошечную ладошку. И дернула так, что пластмассовая рука мигом отскочила.

Мадлен зарыдала. И тогда седой мужчина подхватил ее на руки и вышел.

Исчез за дверью. Обоих как не бывало.

А Шатин оставалось только горевать над пластмассовой ладошкой.

– Ты никогда не задумывалась, что потом сталось с Мадлен? – спросила Азель.


Шатин ощутила, как к горлу вновь подступает ярость. Выхватив у сестры обломок игрушки и швырнув его в подпол, она рявкнула:

– Нет!

Азель долго смотрела на нее, и лицо ее выражало сострадание.

– Шатин, – тихо и серьезно заговорила она, – это была просто маленькая девочка. Она не знала, что…

– Хватит, – оборвала ее Шатин. Меньше всего ей хотелось сейчас предаваться воспоминаниям о Мадлен. Может, Азель и простила эту наглую замарашку за то, что она сотворила с ними – с их семьей, – но сама Шатин никогда ее не простит. Никогда.

Она пинком задвинула решетку на место и встала.

– Ты куда собралась? – спросила Азель, и Шатин задели чувства, прозвучавшие в голосе сестры. Он был полон нежности. И еще жалости. Последнее окончательно взбесило Шатин. Она никому не позволит себя жалеть! Тем более Азели.

– Куда подальше, – только и сказала она, прежде чем захлопнуть дверь купе.





Глава 11

Марцелл




Голос звучал нежнее ветерка, слаще колокольчика. Почти как музыка:

– Ну же, просыпайся! Очнись, пожалуйста!

Марцелл разлепил глаза. И едва взгляд юноши чуть прояснился, он понял, что еще без сознания. Это наверняка сон.

Та… девушка, что склонилась над ним… Марцелл в жизни не встречал таких красавиц.

– Эй, ты видишь меня? – Девушка поднесла к его лицу два пальца. – Сколько пальцев я показываю?

Марцелл молчал. Губы застыли, язык прилип к нёбу. Мысли путались. Сквозь затуманенное сознание пробивались лишь отдельные слова: «Восхождение», «отменено», «премьер-инфанта», «отравление».

Где я?

Он попробовал осмотреться, но перед глазами все расплывалось. Марцелл лежал на боку, щекой ощущая холодный металл пола, а в голове так бился пульс, словно на нее наехали транспортером. Кажется, это какой-то из Трюмов. Вот только который? И как он попал сюда, в этот коридор?

– Где я? – снова спросил он. На этот раз получилось произнести вопрос вслух.

– Ты в Седьмом трюме, – тем же нежным, ласкающим слух голосом ответила девушка. Ее большие темные глаза стреляли по сторонам. – В коридоре. Ты упал без сознания, но когда я вышла искать, тебя там не оказалось. Должно быть, заполз сюда.

Она была прекрасна. Слишком прекрасна, чтобы быть настоящей. Наверняка незнакомка ему мерещится. Не бывает таких красавиц. Не бывает.

Глаза до того огромные, что он видел в них не только свое отражение, но и весь коридор. Выйди девушка наружу – из этого грязного вонючего трюма, – в ее бездонных глазах, без сомнения, отразились бы бесконечные тучи Латерры.

А какой она была чистенькой! В Трюмах ничего подобного не встретишь. Чистая кожа, такая же, без единого пятнышка, серая туника. И кудри ее – темные, туго завитые – словно бы испускали сияние.

Раздавшийся вдали многоголосый вопль выдернул его из задумчивости. Заставил оторвать взгляд от девушки и вспомнить, что произошло.

– Бунт, – пробормотал Марцелл.

Он должен был вернуться на Зыбун. К Лимьеру. Помочь инспектору утихомиривать толпу. Выполнить свою работу. Вести себя, как подобало будущему командору.

«Вставай! – приказал он себе. – Не будь тряпкой. Выбирайся отсюда. Думаешь, командор Вернэ лежала бы тут, покорившись обстоятельствам? Да ничего подобного».

Тихо застонав от боли, Марцелл попробовал привстать, но руки девушки тотчас опустились ему на плечи, не позволив подняться.

– Лежи смирно, – сказала она. – У тебя голова разбита. Надо бы чем-нибудь перевязать… – Взгляд ее остановился на его плаще. – Это что у тебя там?

Рука незнакомки скользнула ему под подбородок, и Марцелл почувствовал, как она что-то вытягивает из-под дождевика и прижимает ему ко лбу. При ее прикосновении он поморщился – не от боли, а от удивления. Рука была нежной, но в то же время твердой.

Она настоящая…

– Извини, – шепнула девушка, почувствовав, как он дернулся.

– Ничего, – выдавил Марцелл.

Она ответила на его хриплое карканье широкой белозубой улыбкой, буквально осветившей весь коридор.