Немного ненависти

Искра сглотнул. Он не боялся ничего, но Судья… это было другое дело. Она не только сама была сумасшедшей – каким-то образом она сводила с ума других. Словно она была спичкой, а они сухой стружкой. Кроме того, ты никогда не знал, о чем она думает. Может, ей понравится то, что он сделал на площади. А может, решит, что это дешевка. Может, повернет к нему свои черные глаза, высунет кончик языка между зубами. «Тебе не кажется, что это гребаная дешевка, а, Искра?» – скажет она, и все уставятся на него, и у него пересохнет во рту, а колени начнут дрожать, как у Краски, когда он прятался в чулане.

– Что ты сказал?! – завопил он.

Как всегда, собственный страх вызвал у него ярость. Он схватил Фреймера за отвороты изношенной куртки. У этого дуралея не хватило ума даже на то, чтобы спереть себе одежду получше у одного из благородных посетителей.

– Я тут гребаный босс, понял, дуралей? Это моя гребаная площадь!

– Ладно-ладно, твоя площадь.

– Вот именно! И я буду сжигать все, что мне захочется! – Искра подпихнул груду бумаг на верхушку костра, приобнял одной рукой ублюдка, которого они привязали к столбу посередине кучи. – И кого мне захочется!

Он высоко поднял свой факел, и языки пламени, пляшущие в темноте, снова вселили в него храбрость.

– Я король этой гребаной площади! Ты меня понял?

Он потрепал ублюдка по болтающейся голове, и поскольку волосы у того были пропитаны кровью и вином, был вынужден обтереть ладонь о его же окровавленную рубашку. Потом он спрыгнул с костра, выхватил из руки Фреймера бутылку и глотнул. Спиртное позволяло почувствовать себя смелым. Как будто Краска где-то далеко-далеко, и треклятый чулан, и даже Судья.

С широкой ухмылкой Искра обвел взглядом дело своих рук. Он еще не решил, сжигать того ублюдка или нет. Сперва думал, что не стоит, но с наступлением ночи ему начало казаться, что горящий человек сможет отлично послужить центральной фигурой композиции.





* * *


– Помогите… – прошептал Алинган.

Но здесь не было никого, кто мог бы ему помочь. Все сбесились, сошли с ума все до одного. Улыбки, полные блестящих зубов. Глаза, полные безжалостного огня. Они были словно демоны. Они и были демонами.

Когда его выволокли из его кабинета, он был уверен, что городская стража явится на помощь. Когда его привязывали к столбу, он не сомневался, что инквизиция уже спешит вызволить его из беды. Когда начали спускаться сумерки и великий бунт перешел в оргию разрушения, он все еще надеялся, что на площадь вот-вот ворвутся солдаты и положат этому конец.

Но никто не явился, и огромная куча правовых документов, инженерных чертежей, официальных заявлений, непристойных гравюр, изломанной мебели, натащенных из контор вокруг площади, все росла, достигнув его коленей.

Костер.

Он не думал, что они действительно его подожгут. Не может же быть, чтобы они действительно собирались его поджечь? Или может?

У него были сомнения насчет этого района, когда он собирался снимать тут помещение. Но чтобы инженера принимали всерьез, ему нужна своя контора, а цена аренды в более фешенебельных кварталах Вальбека переходила все границы. Его уверяли, что ломателей полностью держат под контролем. Что им преподали жестокий урок. Что разговоры о сжигателях – всего лишь слухи, распространяемые пессимистами и нытиками, чтобы опорочить доброе имя города. Ему ставили в пример новенький, суперсовременный филиал банка «Валинт и Балк» и говорили о грядущем благоустройстве района.

А теперь из окон новенького суперсовременного филиала банка «Валинт и Балк» вырывались языки пламени, на площадь летел пепел и горящие векселя, а сжигатели, изблеванные скрывавшими их тенями, явились во плоти – обезумевшие легионы, пляшущие вокруг него со своими факелами и светильниками.

Кто-то ударил его по лицу, смеясь, смеясь во все горло. Почему они так ненавидят его? Ведь он делал мир лучше. Эффективнее. Бесчисленные маленькие усовершенствования механизмов и технологических процессов на нескольких фабриках – его рук дело. Он неуклонно создавал себе репутацию усердного работника. Так почему они ненавидят его?

– Что за день! – воскликнул кто-то. – Великая Перемена наконец наступила!

Ему в горло попал удушающий клуб дыма; он закашлялся, отчаянно кося глазами, чтобы увидеть, не загорелся ли его костер. Но нет. Слишком много огней горело на площади, отблескивая в слезах отчаяния, застилающих его глаза.

– Помогите… – пробормотал он, уже ни на что не надеясь.

Все, что требуется – это случайно упавший факел. Кусок горящей бумаги, занесенный капризным ветерком. Случайная искра. И чем дольше все это продолжалось, чем безумнее вели себя люди, тем несомненнее становилась его гибель.

Одна из женщин сорвала с себя платье, другая облила ее голые груди вином, и какой-то мужчина уткнулся в них лицом, словно боров в корыто. Все трое заливались отчаянным, взвизгивающим хохотом, словно завтра кончится мир. Возможно, он уже кончился. Мимо костра проплясал скрипач, нещадно пиля смычком свой инструмент со свисающими с грифа оборванными струнами.

Алинган закрыл глаза. Это было совсем как в историях о падении Аулкуса, весь этот хаос и оргии на улицах. Он всегда думал о цивилизации как об огромном механизме, твердом и железном, где все привинчено к надлежащим местам. Теперь он увидел, что это ткань, тонкая и прозрачная, как вуаль новобрачной. Материя, которую по всеобщему согласию никто не трогает, но которую можно разорвать в одно мгновение. И обрести ад, скрывающийся непосредственно внизу.

– Наваливай выше, ублюдки! – орал тот, кого называли Искрой: главный сжигатель, главный демон, временный Гластрод этого места; и люди швыряли все новые кипы бумаги Алингану в лицо, и листки порхали в воздухе, кружась и скручиваясь в трубочки в потоках горячего ветра.

– Помогите… – прошептал он, не обращаясь ни к кому.

Конечно же, они придут. Городская стража. Инквизиция. Солдаты. Кто-нибудь обязательно придет. Как они могут не прийти?

Но Алинган был вынужден признать, с ужасом глядя на неуклонно растущую груду бумаги вокруг своих лодыжек, что они могут явиться слишком поздно.

– Великая Перемена! – взвыл кто-то, заливаясь безумным восторженным хохотом. – Что за день!





* * *



– Что за день! – орал тот ублюдок с косым глазом.

Малли никак не могла запомнить его имени. Мелкий и мерзкий, она всегда так считала. Из тех, что всегда заглядывают в окна, ища чем бы поживиться.

– Свобода, мать твою за ногу! – вопил он.

Малли хотела бы быть свободной. А кто не хочет? В принципе. Свобода – это светлая мечта, бегать по цветущему лугу с распущенными волосами и все такое. Но она не хотела быть свободной, к примеру, от того, чтобы ей платили. Она как-то раз попробовала, и это было так неприятно, что не описать. Именно тогда она и стала шлюхой. В общем-то ее никто не принуждал. Просто когда выбор стоит между тем, чтобы голодать, и тем, чтобы раздвигать ноги, считай, что никакого выбора и нет.

Они выбили дверь в распивочную и вытащили оттуда благородных клиентов за ноги, заставили их плясать для всеобщего развлечения при свете горящего здания банка – одетых или раздетых, в том виде, как их нашли к этому моменту. Один дородный пожилой господин шаркал вокруг груды наваленных бумаг со шляпой на голове, но со спущенными до лодыжек штанами. Другой парень – кажется, адвокат, тот самый, что любил пораспространяться насчет благотворительности и всегда прикрывал лицо, когда ему сосали член, – был вообще голый как младенец. Рубцы от хлыста на его волосатой спине блестели в свете костров.

Смотреть, как клиенты пляшут для нее, а не наоборот, было приятным разнообразием, тут не поспоришь, и ее ни капельки не волновало, что банк сгорел дотла, но в ней копошилось беспокойство насчет того, кто заплатит ей за сломанную дверь. А за этим беспокойством маячило еще более серьезное: если они сегодня сожгут всех клиентов, кто станет завтра платить ей хоть за что-нибудь?

– Великая Перемена!

Косоглазый урод схватил Малли за руку, сжав до боли, и практически силой подтащил к себе. Интересная штука: когда мужики толкуют о свободе, они никогда не имеют в виду свободу для женщин.

– Что за день, а? – завопил он ей в лицо, обдавая ее зловонным дыханием.

– Угу, – отозвалась она, улыбаясь и высвобождая руку. – Великая Перемена.

Но только вот была ли эта перемена к лучшему? Вот что ее заботило. Может быть, она проснется завтра утром, и внезапно окажется, что мир излечился от безумия, и вдобавок кто-то починил ей сломанный замок? Она сильно сомневалась в этом. Но что она могла сделать, кроме как улыбаться и надеяться на лучшее? По крайней мере, в этом у нее был большой опыт.

Она увидела, что Искра смотрит на нее, и почувствовала, что должна сделать что-то жестокое. Показать, что она одна из них. Мимо как раз ковылял голый адвокат, и она высунула башмак, поставив ему подножку. Он рухнул на землю и заворочался в грязи, а она зашлась деланым визгливым хохотом, показывая на него пальцем.

Ей это вовсе не нравилось. Но когда выбор стоит между тем, чтобы причинять боль, и тем, чтобы боль причиняли тебе, считай, что никакого выбора и нет. Она достаточно часто оказывалась на дерьмовом конце этих гребаных качелей.





* * *


– Встать, свинья! – скомандовал кто-то.

Рэндок, пошатываясь, поднялся на ноги, держась за бок, пытаясь поднять вверх ослабевшую руку и одновременно танцевать. Танцор из него всегда был никудышный, даже когда он был одет. Сейчас он был на пределе измождения. Невзирая на наготу, с него катился градом пот, горло жгла застарелая изжога. Однако изжога была наименьшей из его забот.

Кажется, эта женщина, Малли, поставила ему подножку. Теперь она показывала на него пальцем, заходясь в визгливом хохоте. Он не мог этого понять. Ведь он же помогал ей, и часто! Финансовая поддержка, из самых сердечных чувств. Именно поэтому он продолжал приходить сюда – чтобы помогать этим бедным девушкам, которых тяжелые времена вынудили вести распутную жизнь. И если они хотели его отблагодарить, он не мог их обидеть, отказав в этом вполне естественном желании. Он был чуток к желаниям общества. И вот как они ему отплатили, эти неблагодарные суки! Гребаные вонючие шлюхи, вот они кто!

С трудом переставляя ноги, он миновал огромную кучу документов, наваленную ими вокруг несчастного малого в дешевом костюме, которого они привязали к столбу, словно он был еретиком, а они – фанатиками на диком Юге. Возможно, в этой куче были и дела самого Рэндока, готовые взлететь к небу в столбе дыма. Какое расточительство! Какая глупость! Всю свою жизнь он посвятил закону – еще одно благодеяние с его стороны. Сколько пота он пролил ради своих клиентов! Добросовестная работа – его кредо. С Рэндоком вы в надежных руках! На этом он выстроил свою репутацию. Так возникло процветающее товарищество «Залев, Рэндок и Крун». Правда, Залев уже несколько лет как умер – его унесла лихорадка в ту холодную зиму, – но Рэндок не собирался платить за новую вывеску только ради него. Круна тоже не было, он занялся патентным делом. На патентах сейчас можно очень неплохо заработать.

При помощи бумаги и чернил можно своротить горы, он всегда так говорил – если у тебя достаточно времени и есть нужные связи в суде. Нет ничего сильнее закона! Впрочем, теперь ему начинало казаться, что огонь все же сильнее. Закон сам по себе, не подкрепленный силой, – всего лишь дыхание. Он вздрогнул, когда часть банковской крыши просела внутрь. Вверх взметнулись языки пламени, фонтаны кружащихся искр. «Никогда не связывайся с «Валинтом и Балком», – сказал ему Залев в самый первый день, когда он занялся юриспруденцией. – Никогда, запомни!» Видят Судьбы, если можно сжечь даже их, со всеми их богатствами и секретами, со всем их могуществом, то что тогда считать надежным?

Огонь уже перекидывался на узкое здание, где располагалась его собственная контора. Он всю жизнь работал ради процветания этой фирмы. Можно сказать, выстроил ее своими руками. Ну, то есть Залев и Крун, конечно, тоже участвовали, но основной вклад был все же его, по крайней мере с тех пор, как Залев умер, а Крун занялся патентами.

Пошатываясь, он остановился и наклонился, упершись ладонями в колени, охая и отдуваясь, а ужасная музыка все продолжала дудеть и скрипеть, а шлюхи все показывали пальцами, смеялись и пили. Какая несправедливость! Он приходил сюда, чтобы помогать этим девушкам! Он был их благодетелем. Их покровителем. Он был им как отец! Ну, нет, скорее что-то вроде доброго дядюшки. Его здесь любили! А теперь они насмехались над ним, глядя, как он бродит вокруг нагишом. Словно грустный медведь, которого он когда-то видел в странствующем цирке.

Тем не менее, могло получиться и хуже. Это он мог оказаться привязанным к столбу с юридической растопкой, наваленной вокруг лодыжек. Рэндок прижал ладонь ко рту, борясь с изжогой.

Кто-то ударил его, и он завизжал от боли. Голые ягодицы рассекла огненная полоса.

– Пощадите! – захрипел он, снова поднимая слабую руку над головой. – Умоляю!

На него с ухмылкой смотрел низкорослый человек с отвратительно косящим глазом, держа в руке кучерской кнут.

– Пляши, жирный говнюк! – рявкнул он. – Или мы спалим тебя вместо него!

И Рэндок принялся плясать.





* * *


– Что за день! – вопил Мотыль.

Потому что Великая Перемена наконец пришла и перевернула все вверх дном, и те, кто всю жизнь провели на дне, внезапно оказались сверху, подонки стали господами, и теперь все те вещи, которых он всегда желал, но знал, что никогда не получит, – вот они, только руку протяни. Кто может его остановить? Никто!

– Что за день!!

И он снова вытянул кнутом того адвокатишку и попал ему на этот раз по ногам, так что тот пошатнулся и упал на колени, жирный говнюк. Жирный говнюк, который не бросил на него даже взгляда, когда он клянчил у него монетку несколько дней назад. Словно он какое-то насекомое. Ну-ка, поглядим теперь, кто из нас насекомое? А?

Он знал их всех. Видел каждого из них, даже если они не видели его. У него имелся список претензий ко всем, кто проявлял к нему неуважение, и теперь пришло время платить по счетам.