Немного ненависти

Долгое время они в молчании смотрели друг на друга. У соседей кто-то принялся петь. Как всегда, что-то веселое – у людей было достаточно горя, чтобы еще добавлять его песнями.

– Позволь спросить… ты собираешься кому-нибудь рассказать об этом?

Май села прямо.

– Отец думает, что вы просто какая-то бродяжка. Мать догадывается, что у вас есть другое имя, но она никогда не угадает его. Лучше нам оставить все так, как есть. Если эта новость распространится…

Она не стала договаривать, и вполне справедливо. Действительно, не было нужды продолжать эту мысль. Савин вспомнила рабочих на своей фабрике, то, как они на нее смотрели. Толпа. Ненависть на их лицах. Она осторожно облизнула губы.

– Я буду… весьма признательна за твою сдержанность. Я… в огромном долгу перед тобой.

– Да, я знаю. И рассчитываю на это.

Савин вывернула подшитый край своего платья, чувствуя, как в ушах грохочет пульс – бум! бум! бум! – и засунула палец в отпоровшийся шов, выуживая серьги, которые были на ней в день восстания. Сперва одну, потом другую; непривычный блеск золота в полумраке комнаты.

– На, возьми. – Ее голос звучал чересчур возбужденно для человека с ее опытом ведения переговоров. – Они золотые, с…

– Боюсь, они не подойдут к моему костюму. – Май окинула взглядом свое заношенное до дыр платье, потом снова посмотрела в глаза Савин. – Оставьте их себе.

Молчание затягивалось. Очевидно, Май так и планировала. Выжидала момента, заранее установив свою цену.

– Чего же ты хочешь? – спросила Савин.

– Я хочу, чтобы вы позаботились о моей семье. Когда все это закончится, расплата будет жестокой.

Савин опустила руку с зажатыми в ней серьгами.

– Скорее всего.

– Я хочу, чтобы у нас не было проблем с инквизицией. Полное прощение для моего отца. Я хочу, чтобы вы нашли для нас какое-нибудь место, где жить, хорошую работу для моих родителей. И это все, чего я хочу. Чтобы вы обеспечили нам безопасность. Так же, как мы обеспечили безопасность вам. – Май сделала долгую паузу, глядя ей в глаза. Оценивая, можно ли ей доверять. Так же, как сделала бы и сама Савин, в своих поношенных туфлях. – Вы можете это сделать?

Освежающая новизна – вступать в переговоры, не имея на руках ни одной карты.

– Думаю, это меньшее, что я могу для тебя сделать, – ответила Савин.

Май поплевала на ладонь и протянула ее вперед. Комната была настолько маленькой, что ей почти не пришлось наклоняться вперед.

– Ну что, по рукам?

– По рукам.

И они пожали друг другу руки.





Новый памятник




– Вы знаете, сколько крестьян погибло при постройке дорог, проложенных королем Казамиром? – спросил Ризинау.

Заслонив ладонью глаза от яростного солнца, он поглядел на знаменитый памятник работы Аропеллы, занимавший центр площади Казамира. А точнее, на то, что от него осталось. На пьедестале восьми шагов в высоту, окруженном паутиной хлипких подмостей, стояла пара огромных сапог, обломанных посередине голеней. Сама статуя легендарного короля, нанесшего поражение северянам и присоединившего Инглию к Союзу, лежала на булыжнике, разбитая на несколько кусков, изрубленная мечами и исписанная корявыми лозунгами. Ликующий оборванец пытался ломиком отковырять его величеству нос.

Вик нарушала молчание только тогда, когда знала, что выиграет от этого. Ризинау был из тех людей, которые предпочитают сами отвечать на свои вопросы.

– Тысячи! Тысячи погребены в плодородной почве Срединных земель, в безымянных могилах вдоль дорог. И тем не менее Казамира вспоминают как героя. Как великого короля. Такие чудесные дороги! Такой дар потомкам! – Ризинау презрительно фыркнул. – Сколько раз я проходил через эту площадь и поднимал глаза на эту апологию тирании, этот символ угнетения?

– Что говорить, это пятно на прошлом Союза. – Ризинау с некоторой неохотой повернулся к стоявшему позади Малмеру, за плечом которого маячил Гуннар Броуд. – Но меня больше волнует настоящее.

Большинство ломателей все еще сохраняли энтузиазм истинных верующих, или по крайней мере делали соответствующий вид, но Броуд, сдвинув свои стекла на лоб, хмуро взирал на разрушенный памятник с таким видом, словно его одолевали сомнения. Можно было только гадать, что случится, когда сомнения начнут одолевать и остальных. Впрочем, Ризинау не казался обеспокоенным. Он был сосредоточен на более высоких материях.

– И только посмотрите, братья, чего мы достигли сегодня! – Он хлопнул Малмера и Броуда по плечам с таким видом, словно собирался заключить их обоих в объятия. – Мы низвергли Казамира! На этом месте мы воздвигнем новый памятник – памятник рабочим, которые погибли ради удовлетворения его тщеславия!

Вик подумала о том, сколько рабочих должны будут погибнуть из-за тщеславия самого Ризинау. Вероятнее всего, число будет немалым. Одно дело сбросить с постамента короля, уже двести лет как мертвого; тот, который в данный момент сидит на троне, может выдвинуть гораздо более весомые возражения. Она начинала думать, что бывший наставник по меньшей мере наполовину безумен. Впрочем, здравый смысл в последнее время превратился в Вальбеке в раритет, и было непохоже на то, что он в ближайшее время снова войдет в моду.

Практики вечно крутились вокруг Ризинау, словно псы вокруг жарящихся на солнце городских помоек. Они сняли с себя маски и черную одежду, но внимательный глаз все еще мог заметить выразительные следы загара вокруг рта. Они кишмя кишели на улицах рядом с Допросным домом – оптимистически переименованным в Дворец Свободы, – ведя охоту на нелояльных. Или, наоборот, на лояльных. Лояльность в последнее время стала весьма изменчивой концепцией.

Восстание действительно изменило некоторые вещи, но другие остались до отвращения знакомыми. Рабочие все так же работали, практики все так же следили за людьми; может быть, большие шапки и перекочевали на другие головы, но люди, которым эти головы принадлежали, все так же поучали окружающих на предмет того, как должны обстоять дела, сами не шевеля ни единым пальцем.

Великая Перемена, ничего не скажешь.


– С самых времен своего основания этим шарлатаном Байязом Союз всегда строился на горбу простого народа, – продолжал разливаться Ризинау. – Нашествие машин, все возрастающая алчность инвесторов, возвеличение денег как нашего бога и банков как его храмов – вот лишь самые последние, безрадостнейшие дополнения к нашей прискорбной истории. Мы должны заложить новые теоретические основания государства, друзья мои!

Малмер сделал еще одну попытку стащить его с небес на землю.

– Честно скажу, меня больше волнует, как накормить людей. В тот первый день сгорел один из больших складов. Второй уже пуст. Ну и эта жара не больно-то нам на руку. В старом городе несколько колонок уже пересохли. А в остальных вода такая, что я бы и собаке ее не дал…

– Уму тоже требуется пища, брат! – Ризинау взмахом руки отогнал муху (только эти твари процветали в задыхающемся от жары городе) и ухмыльнулся, взглянув на Вик: – Наверняка Сибальт говорил тебе об этом.

Если бы Сибальт сказал ей что-либо подобное, она скорее всего сломала бы ему нос. Таким дерьмом могут кормить слушающих только те, кто сам никогда не голодал.

– Он был славным человеком! – Ризинау ударил себя кулаком в грудь. – Мне не хватает его так, словно он был частью меня самого. И думается мне… именно поэтому, должно быть, я получаю такое удовольствие от бесед с тобой, сестра. В каком-то смысле для меня это почти то же самое, что разговаривать с ним.

Вик редко позволяла себе роскошь не любить кого-либо. Не чаще, чем роскошь кого-либо любить, – и то, и другое может закончиться тем, что тебя убьют. Но сейчас она чувствовала, что по-настоящему презирает Ризинау. Он был тщеславен словно павлин, эгоистичен как малолетний ребенок, и, невзирая на всю его высокопарную манеру изъясняться, она начинала подозревать, что он попросту дурак. Действительно умные вещи говорятся короткими словами; длинные нужны для того, чтобы скрыть собственную глупость. Вик не видела ни малейшей вероятности, что этот толстяк-мечтатель мог организовать восстание в одиночку. Тяжелая работа была проделана каким-то гораздо более грозным противником. И Вик очень хотела узнать, кем. Поэтому она продолжала кивать в ответ на всю эту чушь, делая вид, будто никогда не слышала ничего более глубокомысленного.

– Когда-то я арестовал его за организаторскую деятельность, – продолжал Ризинау, уставясь в пространство. – Двадцать лет назад это было. Я только что вступил в ряды инквизиции, в Вальбеке только что заложили фундамент первой фабрики. Мы оба были молоды. Оба идеалисты. Я арестовал его, но в конце концов я мог только согласиться с его доводами: что это будет преступлением против рабочих. – Ризинау испустил тяжелый вздох, пухлая ладонь, положенная на его пухлое брюшко, вздымалась и опускалась вместе с дыханием. – И я его отпустил – как своего осведомителя, так я себе говорил. Я убеждал себя, что обратил его на свою сторону, но правда… правда была в том, что он обратил меня. Или, может быть, мы обратили друг друга. О, эти вечера, когда мы вдвоем засиживались допоздна, разговаривая о тех ударах, которые мы нанесем за простого человека! Только мы двое, я и он… и Ткач.

Вик нахмурилась.

– Разве не ты – Ткач?

– Этот титул я позаимствовал у лучшего человека, – задумчиво проговорил Ризинау.

Впрочем, его подвижное внимание тут же унеслось в другую сторону.

– Мы должны набросать манифест, как вы думаете? Потребуем представителя от рабочих в Закрытом совете! – Его глаза снова поблескивали, словно перед ним уже простиралось сияющее будущее. – Сибальту бы понравилась такая идея…

В еще одной отчаянной попытке разбудить беспробудно спящего Малмер шагнул вперед, заставив практиков Ризинау ощетиниться.

– Послушай, брат… Я тоже знал Сибальта, он и вправду был хороший человек, но он мертв. Есть множество хороших живых людей, которым нужна наша помощь. Люди голодают, люди болеют, люди напуганы… – Он добавил, понизив голос: – По правде говоря, я и сам боюсь до чертиков.

– Но тебе вовсе не надо бояться! Никому нет причин бояться. Мы ведь остановили мятежи, верно?

– В дневное время. Но людей по-прежнему избивают. Некоторых вешают. И не только владельцев – чужеземцев, слуг… Люди пользуются возможностью свести счеты. Или просто ухватить то, что им понравилось. Нам нужен порядок.

– И он у нас будет, брат! Некоторые из рабочих так долго подвергались угнетению, что, разумеется, новообретенная свобода вскружила им голову. Но наши пленники находятся в безопасности, в Допросном доме… во Дворце Свободы, мне следовало сказать! Свободы! Мэр города, начальник городской стражи, некоторые из наиболее уважаемых горожан – под чем подразумеваются самые алчные, самые низкие…

– Что насчет Савин дан Глокта? – перебил Малмер. – Я слышал, она была в городе.

– Была. – Ризинау содрогнулся от отвращения. – Чрезвычайно язвительная, надменная и нелюбезная молодая особа. Воплощение алчности современных эксплуататоров. Пожалуй, я бы даже предпочел ее отца в качестве застольного собеседника.

– Меня интересуют не ее манеры, а то, что мы за нее можем получить.

– По всей видимости, она проскользнула у нас между пальцев. День восстания был, я бы сказал, довольно хаотичным, даже более, чем можно было ожидать…

Броуд обеспокоенно взглянул на Малмера поверх своих стекол.

– Будем надеяться, что она не попала в лапы Судье…

Вик почувствовала прилив беспокойства, даже более острого, чем обычно.

– Зачем она может понадобиться Судье?

– Сжигатели захватили большой кусок старого города, – ответил Броуд. – Нам пришлось отгородиться от них баррикадами. Они не особо разбирают, кого бить.

– Мы не имеем представления о том, что там происходит, – добавил Малмер, – но они захватили какое-то количество заложников. Я слышал, что Судья обосновалась в здании суда…

– Где же еще Судье устраивать свою резиденцию? – хихикнул Ризинау, но его веселье никто не поддержал.

– Она говорит, что собирается начать процессы над пленниками за преступления, совершенные ими против народа.

Вик почувствовала, как ужас подползает к ее горлу.

– И сколько у нее пленных?

– Сотни две? Три? – Малмер безнадежно пожал плечами. – Кто-то из фабрикантов, богачи, но и бедняков тоже немало. «Пособники», так она их называет. Всех, кто недостаточно ревностен к делу, на ее вкус. А ей по вкусу только самые ревностные.

– Мы должны добраться до этих пленных, – решительно сказала Вик. – Даже если придется заключить с ней сделку…

– Судья никогда не отличалась благоразумием, – пожал плечами Ризинау, словно все это было каким-то стихийным бедствием, над которым он был совершенно не властен. – С момента восстания она стала просто неуправляемой.

– Разве сжигатели не вам подчиняются?

– Н-ну… они люди непредсказуемые. Пылкие. Должно быть, поэтому их и назвали сжигателями! – Ризинау снова захихикал, но затем, увидев, что Вик явно не в том настроении, чтобы смеяться, откашлялся и продолжил: – Думаю, я мог бы послать им запрос касательно пленников…

– Или вы могли бы послать с запросом меня, – проговорила Вик, взглянув ему в глаза и не отводя взгляда. – Так поступил бы Сибальт. Вы нужны нам, чтобы работать над действительно важными вещами – нашим манифестом, нашими принципами. Позвольте мне поговорить с Судьей.