Неночь

– О да. Он опасен, как мешок черных гадюк, – кивнула девушка. – Даже не сомневайся, он та еще манда.

Юноша поднял брови и слегка приоткрыл рот.

Мия насупленно встретила его взгляд.

– Что?

– Мама говорила, что это плохое слово, – Трик нахмурился. – Очень плохое. Мне запретили его произносить. Особенно в присутствии донны.

– Ой, да что ты, – Мия снова затянулась сигариллой и сощурила глаза. – И почему же?

– Не знаю, – пробормотал Трик. – Просто она так сказала.

Девушка покачала головой, кривая челка упала на глаза.

– Знаешь, я никогда этого не понимала. Почему, если тебя обзывают женской промежностью, – это обиднее, чем какое-либо другое ругательство? Как по мне, когда тебя обзывают мужским причиндалом, это куда хуже. К примеру, что ты думаешь, когда слышишь, как какого-то паренька кличут «елдой»?

Трик пожал плечами, озадаченный таким поворотом в разговоре.

– Ты думаешь, что он олух, не так ли? – продолжила Мия. – Что в нем столько дерьма, что места для мозгов не осталось. Тупоголовый ублюдок, который думает только о дрочке и совершенно не понимает, как он выглядит в глазах других.

В воздухе между ними повисло серое облачко дыма с гвоздичным ароматом.

– «Елда» – это то же самое, что и «дурак». Но если назвать кого-то мандой, что ж… – девушка улыбнулась. – В этом слове ощущается злоба. Намеренная. Яростная и осознанная. Не думай, что, называя консула Скаеву мандой, я пытаюсь его оскорбить. Это значит, я признаю, что у него есть мозги. Есть острые зубки. Если кто-то назовет тебя мандой, считай это комплиментом. Знаком того, что люди думают, что с тобой опасно связываться. – Пожала плечами. – Кажется, это называют иронией.

Мия шмыгнула носом, глядя на простирающуюся перед ними пустыню.

– По правде говоря, между нашими половыми органами нет особой разницы. Помимо очевидной, конечно же. Что один, что другой не придают нам большего или меньшего значения. Почему то, что у меня между ног, должно считаться умнее или глупее, лучше или хуже? Это всего лишь плоть, дон Трик. В конце концов она станет пищей для червей. Прямо как Дуомо, Рем и Скаева.

Последняя затяжка, долгая и щедрая, словно она вытягивала саму жизнь из этой сигариллы.

– Но я бы все равно предпочла, чтобы меня называли мандой, а не елдой.

Девушка выдохнула дым и затушила сигариллу носком ботинка.

Сплюнула в ветер.

И, вот так просто, наш юный Трик влюбился.





Глава 6

Пыль




Когда Мие было пять, мама подарила ей коробку-головоломку – деревянный куб с подвижными деталями, которые, если их выстроить правильно, откроют настоящий подарок, спрятанный внутри. Это был лучший подарок на Великое Подношение, который она когда-либо получала[39].

Сначала Мие это показалось жестоким. Пока остальные костеродные дети играли с новыми куклами или деревянными мечами, она сидела с проклятой коробкой, которая просто отказывалась открываться! Она бросала ее об стену, но это не принесло никакой пользы. Плакала на коленях у отца, считая это нечестным, но тот лишь улыбался. А когда обозленная Мия пришла к донне Корвере и потребовала объяснений, почему ей просто не подарили красивую ленту для волос или новое платье вместо этой убогой вещицы, мама присела и посмотрела дочери в глаза.

– Твой разум послужит тебе лучше любой безделушки, – сказала она. – Это оружие, Мия. И, как с любым оружием, ты должна учиться, чтобы хорошо им овладеть.

– Но, мама…

– Нет, Мия Корвере. С красотой рождаются, а вот мозги нужно заслужить.

Поэтому Мия взяла коробку и вернулась с ней на диван. Прожигала ее взглядом. Смотрела на нее до тех пор, пока та не стала являться во снах. Вертела, крутила и осыпала всеми ругательствами, которые только слышала от отца. Но через два, полных раздражения, месяца она нашла верное место для последней детали и услышала чудесный звук.

Щелчок.

Крышка открылась, и внутри девочка нашла брошь – ворону с крошечными янтарными глазами. Символ ее семьи. Ворона Корвере. На следующую перемену она надела ее к завтраку. Мать просто улыбнулась, но не произнесла ни слова. Мия сохранила коробку; спустя все Великие Подношения, спустя все головоломки, которые дарили ей родители, эта оставалась ее любимой. После казни отца и ареста матери она оставила коробку и частичку девочки, которая ее любила, позади.

Но саму брошь взяла с собой. Ее и свою любовь к головоломкам.

Мия проснулась рядом с кучей мусора в пустынном проулке где-то на задворках Годсгрейва. Потерев глаза после сна, почувствовала урчание в животе. Девочка понимала, что слуги консула до сих пор ее ищут, и что Скаева отправит подкрепление, если узнает, что им не удалось ее утопить. У нее не было ни дома. Ни друзей. Ни денег, ни еды.

Ей было больно, одиноко и страшно. Она скучала по матери. По младшему брату Йоннену. По мягкой кровати, теплой одежде и своему коту. При воспоминании о его изувеченном тельце, брошенном на пол, глаза девочки наполнились слезами, а мысль о человеке, который его убил, заставила ее сердце наполниться ненавистью.

– Бедный Капитан Лужица…


– …Мяу… – раздалось рядом.

Девочка повернулась на звук, убирая угольные пряди волос от мокрых ресниц. И там, на мостовой, среди очисток, гнили и грязи, сидел кот.

Не ее кот, это уж точно. О, он был черным, как истинотьма, прямо как добрый Капитан. Но при этом плоским, как бумага, и полупрозрачным, словно кто-то вырезал силуэт кота из самой тени. Несмотря на то, что теперь он принял форму, вместо отсутствия каких-либо очертаний, Мия все равно узнала своего друга. Того, кто помог ей, когда никто другой в мире не был на это способен.

– Мистер Добряк?

– …Мяу…

Она протянула к существу руку, желая его погладить, но та прошла сквозь кота, как через струйку дыма. Вглядываясь в его черноту, она уловила уже знакомое ощущение – ее страх вытекал из тела, как яд из раны, оставляя девочку суровой и бесстрашной. И тогда она поняла: хоть у нее нет ни брата, ни мамы, ни отца, ни семьи, она все равно не одинока.

– Все хорошо, – кивнула Мия.

Сперва еда. У нее не было денег, зато имелись стилет и брошь, прикрепленная к (поразительно грязному) платью. Клинок из могильной кости стоил целое состояние, но ей было жалко продавать свое единственное оружие. Однако она знала, что существуют люди, которые отстегнут монеты за драгоценное украшение. Деньги дадут ей возможность купить еду и заплатить за комнату, чтобы залечь на дно и продумать дальнейшие действия. Ей десять лет, мать в цепях, отец…

– …Мяу… – снова отозвался Мистер Добряк.

– Верно, – кивнула она. – Всему свой черед.

Она даже не знала, в какой части Годсгрейва находится. Вся ее жизнь прошла в Хребте. Но в кабинете отца хранились карты города – висели на стенах рядом с его мечами и лаврами, – и она примерно помнила схему столицы. Лучше держаться подальше от кварталов костеродных и прятаться так глубоко, как только возможно, пока люди консула не прекратят преследование.

Когда девочка встала, Мистер Добряк перетек, как вода, в черноту у ее ног, и тень потемнела. Хотя подобное зрелище должно было ее напугать, Мия просто сделала глубокий вдох, расчесала волосы пальцами и шагнула из переулка прямо в хлюпающую кучку чего-то, что, как она надеялась, было грязью[40].

Ругаясь совершенно недопустимыми словами и вытирая подошвы о край мостовой, она увидела толпу разношерстных людей, проталкивающихся вдоль тесной проезжей части. Рыжеволосые ваанианцы и голубоглазые итрейцы, высокие двеймерцы с татуировками из чернил левиафана и десятки рабов с аркимическими метками о продаже, выжженными на щеках. Но вскоре Мия осознала, что большинство людей были лиизианцами: оливковая кожа и темные волосы. Витрины лавок украшал символ, который она узнала – помнила его еще со своих уроков с братом Крассом и с истинотемных месс в великих соборах, – три горящих переплетенных круга. Отражение трех солнц, странствующих по небесам. Глаза самого Аа.

Троица[41].

Мия догадалась, что находится в лиизианском квартале – Малом Лиизе, как его называли. Он был убогим и перенаселенным, в каждой крошащейся каменной кладке читалась нищета. Воды канала выходили за границы и затапливали нижние этажи зданий. От влаги палаццо из красного кирпича ржавели до темно-коричневого цвета. К смраду воды примешивались ароматы пряных булочек и гвоздичного дыма. Мия прислушалась к песням на довольно странном языке – она не понимала слов, но в то же время они казались до боли знакомыми.

Стоило Мии нырнуть в поток людей, как она тут же попала в водоворот толчков и ударов. Такой натиск мог бы напугать девочку, которая провела всю жизнь под защитой Хребта, но уже во второй раз она обнаружила, что не чувствует ни капли страха. Ее толкали на протяжении всего пути, пока она шла по улице, которая перетекала в широкую площадь, обрамленную рядами лотков и лавок. Поднявшись по стопке пустых ящиков, Мия поняла, что оказалась на рынке. Воздух гудел от звуков кутерьмы и говора сотен людей, сверху за происходящим сердито наблюдали два жгучих солнца, а ветер разносил самый необыкновенный запах в ее жизни.

Мия не решилась бы описать его как зловоние – скорее вонь, приукрашенная несравненным парфюмом. Малый Лииз находился на юго-западе Годсгрейва, под Бедрами у залива Мясников, и был окружен скотобойнями и канализационными стоками. Смрад залива можно было сравнить с запахом, исходящим от вспоротого живота, покрытого лошадиным дерьмом и палеными человеческими волосами, который уже три перемены гнил под жаром истиносвета.

Тем не менее это зловоние маскировалось запахом самого рынка. Теплым ароматом свежеиспеченного хлеба, пирожных и сладких булочек. Терпким благоуханием садов на крышах. У Мии потекли слюнки, смешанные с желчью: часть девочки хотела съесть все, что попадалось на глаза, а другая часть задавалась вопросом, сможет ли она когда-либо снова есть.

Погладив брошь на груди, она оглянулась в поисках торговца. Продавцов безделушек хватало с лихвой, но большинство из них походили на мошенников. На краю рынка, на пересечении двух крючковатых дорог, стоял горбатый, как бедняк, домик. Над его грустной дверцей раскачивалась на скрипящих петлях табличка.

«СУВЕНИРЫ МЕРКУРИО – ДИКОВИНКИ, РЕДКОСТИ И ЛУЧШИЙ АНТИКВАРИАТ».

Надпись на двери сообщала: «Бездельникам, оборванцам и верующим вход воспрещен».

Девочка посмотрела на дорогу, опустила взгляд на слишком темную тень у своих ног и спросила:

– Ну?

– …Мяу… – ответил Мистер Добряк.

– И я так думаю.

Мия спрыгнула с ящиков и направилась к лавке.



Густая кровь заляпала пол фургона, засыхала на руках Мии. Пыль летела в глаза, поднимаясь в воздух из-под копыт верблюдов. Бить животных хлыстом не понадобилось: они и без подначивания бежали со всей прыти. Поэтому она сосредоточилась на том, чтобы унять головную боль и уже знакомое желание многократно ударить Трика по лицу.

Юноша стоял в хвосте фургона и лупил по приспособлению, напоминавшему ксилофон, если бы тот был сделан из железных труб и издавал звуки, похожие на крики ослов, совокупляющихся на колокольне. Двеймерец был с ног до головы покрыт кровью и пылью; его идеально белые зубы были крепко сжаты, лицо исказилось в гримасе из уродливых татуировок и грязных алых пятен.

– Трик, заткни свою волынку! – прорычала Мия.

– Она отпугивает кракенов!

– Отпугивает кра-а-акенов… – простонала Наив, распластавшись в луже собственной крови.

– Ни хрена она не отпугивает! – рявкнула девушка.

Она посмотрела через плечо, просто на случай, если эта безбожная штука действительно отпугнула чудищ, мчавшихся за ними по пятам, но, увы, четыре туннеля бурлящего песка все еще преследовали их вплотную.

Ублюдок бежал рядом с фургоном, привязанный к нему поводьями. Жеребец злобно косился на Мию и время от времени обвинительно ржал в ее сторону.

– Ой, закройся! – крикнула она коню.

– …Ты и вправду ему не нравишься… – прошептал Мистер Добряк.