Неночь

– Зубы Августа Сципио, верховного палача итрейского Сената.

– Он придет жа ними?

Мия закусила губу. Закрыла глаза.

– …Нет.

– А как же, бежна его побери, он потерял швои…

– Он не терял их! – Мия подалась вперед, проклиная вонь. – Я вырвала их из пасти, после того как перерезала его жалкую глотку!

Жирный Данио умолк. Его лицо стало почти задумчивым. Мужчина наклонился, обдав ее зловонием испорченной рыбы, и к глазам Мии подступили непрошеные слезы.

– Прошти, девочка. Но на кой мне жубы какого-то мертвого ублюдка?

Дверь со скрипом отворилась, и в «Старый Империал», пригнувшись, вошел Волкоед, держась так, словно он владел половиной заведения[18]. За ним ввалилась дюжина его матросов, они с трудом втискивались за грязные столики и занимали места у скрипучей барной стойки. Виновато пожав плечами, Жирный Данио принялся обслуживать двеймерских моряков. Когда он направился к столикам, Мия поймала его за рукав.

– Сэр, у вас есть свободные комнаты наверху?

– Конечно. Один бедняк жа неделю, плюш бешплатный жавтрак.

Мия вложила железную монету в ладонь мужчины.

– Пожалуйста, сообщите мне, когда потребуется доплата.



Неделя без новостей. Ни знака, ни малейшего шепота, не считая воя ветра из пустыни.

Команда «Кавалера Трелен» ночевала на борту корабля, пока пополняла припасы, но часто пользовалась услугами города. Их типичная неночь начиналась с трапезы в «Старом Империале», продолжалась в объятиях донны Амиль и ее «танцовщиц» в заведении с говорящим названием «Семь вкусов»[19] и заканчивалась все в том же «Старом Империале» за спиртным, песнями и регулярной дружеской поножовщиной. Лишь один мужчина лишился пальца за время их стоянки. Но владелец пальца отнесся к потере с юмором.

Мия сидела в темном углу и смотрела на мешочек с зубами палача, лежавшем на столе. Ее взгляд метался к двери при каждом скрипе. Время от времени она заказывала порцию поразительно острого (и, чего уж там, вкусного) чили Жирного Данио под названием «вдоводел». Она мрачнела с каждым днем, а дата отплытия «Кавалера» все близилась.

Неужели Меркурио ошибся? Прошло много лет с тех пор, как он отослал своего последнего ученика в Красную Церковь. Может, ее поглотили пески? Может, люминаты наконец отправили их на покой, как клялся сделать судья Рем после Резни в истинотьму?

«Возможно, это проверка. Смотрят, не сбежишь ли ты отсюда, как испуганный ребенок…»

Она гуляла по городу при перемене каждой неночи и подслушивала у дверей, оставаясь почти невидимой под плащом из теней. Теперь Мия знала жителей Последней Надежды как свои пять пальцев. Провидицу, которая гадала местным женщинам, толкуя знаки по истрепанному томику с ашкахскими письменами, хотя на самом деле не могла их прочесть. Мальчика-раба из «Семи вкусов», замыслившего убить свою госпожу и сбежать в пустыню.

Люминаты из легиона, размещенного в гарнизонной башне, были самыми жалкими солдатами, которых Мия когда-либо встречала: два десятка мужчин, застрявших на окраине цивилизации, всего в паре солнцестальных клинков от ужасов ашкахской Пустыни Шепота. Поговаривали, что ветер, дувший со стороны развалин древней империи, сводил людей с ума, но Мия верила, что скука справлялась с этим быстрее ветров-шептунов. Легионеры только и делали, что говорили о доме, женщинах и совершенных грехах, за которые их отправили в жопу республики[20]. Уже через неделю Мию начало тошнить от их болтовни. И никто ни разу не обмолвился о Красной Церкви.

Спустя семь перемен после прибытия в Последнюю Надежду она наблюдала, как экипаж «Кавалера» собирает манатки. Матросы перекликались хриплыми от грога голосами. Какая-то частичка ее подумывала пробраться на борт, пока они готовились к отплытию. Вернуться домой к Меркурио. Но, по правде говоря, она зашла слишком далеко, чтобы теперь сдаться. Если Церковь думает, что она подожмет хвост при первом же препятствии, то они совсем не знают Мию.

Сидя на крыше «Старого Империала», она смотрела, как «Кавалер» отплывает от берега, и курила сигариллу. Ветры-шептуны дули со стороны пустыни – бесформенные, как сны. Девушка опустила взгляд на кота – который на самом деле не кот, – сидевшего в длинной тени, откидываемой солнцами. Его голос был как поцелуй бархата на коже младенца:

– …Ты боишься…

– Тебя это должно радовать.

– …Меркурио не послал бы тебя сюда без необходимости…

– Люминаты годами пытались уничтожить Церковь. Резня в истинотьму изменила правила игры.

– …Если бы их постигла беда, остались бы следы…

– Предлагаешь отправиться в Пустыню Шепота и поискать их?

– …Можно поступить и так. Или же ждать здесь, или вернуться домой…

– Ни один из вариантов меня не привлекает.

– …Уверен, предложение Жирного Данио еще в силе…

Ее улыбка была бледной и слабой. Девушка снова повернулась к морю, глядя, как солнце блестит и вспыхивает на ощерившихся волнах. Затем щедро затянулась и выдохнула серое облачко дыма.

– …Мия?..

– Да?

– …Тебе не нужно бояться…

– Я и не боюсь.


Молчание, наполненное шепотом ветров.

– …Врать тоже не нужно…



Закончилось все тем, что Мия начала красть вещи для своих припасов.

Бурдюки, сухие пайки и палатку она стащила из лавки «Товары на каждый день и предметы для похорон “Последняя Надежда”». Одеяла, виски и свечи – из «Старого Империала». Девушка уже выбрала себе лучшего жеребца в гарнизонной конюшне, несмотря на то, что в седле она чувствовала себя так же уютно, как монашка – в борделе.

Мия убеждала себя, что воровство помогает ей оставаться в форме, а тайные вылазки назад в лавки, для того чтобы оставить на прилавке компенсацию за украденное, оказались неплохой забавой[21]. Устроившись у очага в «Империале», Мия наслаждалась последней миской чили «вдоводела» и ждала завывания ветров неночи, несущих с собой благословенную прохладу после дня раскаленной жары.

Тут входная дверь скрипнула, и Мия подняла глаза на клубы пыли, залетевшие внутрь.

Вошедший юноша походил на двеймерца – татуировки на лице из чернил левиафана (ужасного качества), тяжелая копна дредов. Но его кожа была скорее оливковой, нежели смуглой, и он выглядел слишком низеньким для уроженца островов; всего на голову выше Мии, по правде говоря. Он был одет в черную кожу и носил потертые ножны с ятаганом. Пахло от него лошадью и долгой дорогой. Зайдя внутрь, он обшарил карими глазами каждый уголок. Пока его взгляд проходился по нишам, Мия завернулась в тени и растворилась в них, как водяной знак.

Юноша повернулся к Жирному Данио, который чистил все ту же грязную чашку все той же грязной тряпкой. Пристально глядя на владельца трактира, заговорил голосом нежным, как бархат:

– Доброй перемены вам, сэр.

– Ага, – ответил Жирный Данио. – Жачем пожаловал?

– Чтобы отдать вам это.

Юноша поставил на барную стойку деревянный коробок. Глаза Мии сузились, когда в нем что-то загремело. Двеймерец снова окинул бар взглядом, после чего произнес напряженным шепотом:

– Мое подношение. Для Пасти[22].





Глава 4

Доброта




Капитан Лужица любил свою Мию.

В конце концов, он знал ее с тех пор, как был котенком. Еще до того, как он успел позабыть тепло крошечных тел своих братьев и сестер, она носила его на руках и целовала в маленький розовый носик, и кот знал, что девочка всегда будет центром его мира.

Поэтому, когда судья Рем нагнулся, чтобы схватить ее за запястья по приказу консула, Капитан Лужица зашипел сквозь оскаленные желтые зубы, вытянул когтистую лапу и расцарапал лицо судьи от глаза до губы. Мужчина взревел и схватил храброго Капитана одной рукой за голову, а другой – за тельце и, почти отточенным движением, скрутил его.

Звук напоминал треск влажных палок – слишком громкий, чтобы Мия смогла его перекричать. После этого жуткого хруста в руке судьи повисла безвольная черная тушка; теплая, мягкая тушка, с которой Мия засыпала каждую неночь и которая уже никогда не замурчит.

В тот момент девочка утратила самообладание. Она выла, царапалась, во что-то впивалась ногтями. Чуть погодя она смутно осознала, что другой люминат забросил ее на плечо. Судья прижал ладонь к кровоточащей ране на лице и достал меч, вспыхнувший пламенем вдоль всего лезвия; сталь засияла ослепляющим мучительным светом.

– Не здесь, Рем, – осадил его Скаева. – Не марай руки.

Судья заорал на своих людей, мать Мии вскричала и начала брыкаться. Девочка звала маму, но тут ее сильно ударили по голове, и Мии потребовались все силы, чтобы не упасть в черноту под ногами. Крики донны Корвере затихали вдали.

Черная лестница, спиралью идущая вниз. Проход вдоль Хребта – не восхитительный холл из полированной белой могильной кости с хрустальными люстрами и костеродными[23] во всей красе, а тускло освещенный и очень узкий туннель, ведущий наружу. Мия, прищурившсь, взглянула вверх – на Ребра, дугой тянущиеся к выбеленным небесам, на величественные здания Совета, библиотеки и обсерватории. А потом мужчины затолкали ее в пустую бочку, накрыли бочку крышкой и бросили в запряженную тележку.

Послышался удар хлыста, и тележка сдвинулась с места, грохоча колесами по брусчатке. Люминаты сидели рядом с девочкой, но она не разбирала их слов, еще не оправившись от воспоминаний об изувеченном Капитане Лужице, лежавшем на полу, и ее матери, закованной в цепи. Мия ничего не понимала. Дерево бочки царапало ей кожу, щепки цеплялись за платье. Она чувствовала, как тележка переезжает один мост за другим, дымка полусознания так истончилась, что девочка начала плакать, всхлипывая и икая. По бочке стукнул чей-то грубый кулак.

– Заткнись, соплячка, или я дам тебе повод для рыданий!

«Они убьют меня», – подумала Мия.

По ней пробежал озноб. Не от мысли о смерти, прошу заметить; по правде говоря, каждый ребенок считает себя бессмертным. Озноб был физическим ощущением, вытекающим из темноты внутри бочки и сворачивающимся вокруг ее ног; холодным, как ледяная вода. Мия почувствовала чье-то присутствие – или, скорее, отсутствие. Похожее на чувство опустошения после длительных объятий. И тогда она поняла, твердо и уверенно, что в бочке вместе с ней кто-то есть.

Наблюдает.

Ждет.

– Кто здесь? – прошептала она.

Рябь в черноте. Бесшумное чернильное землетрясение. И там, где секунду назад ничего не было, что-то блеснуло в лучиках света, пробивающихся сквозь крошечные щели в крышке бочки. Что-то длинное и острое, какой может быть только могильная кость с рукояткой в форме вороны в полете. Последний раз Мия видела ее под занавесками, после того, как консул Скаева отмахнулся от руки ее матери и заговорил о мольбе и обещаниях.

Стилет донны Корвере.

Она потянулась, чтобы достать кинжал из-под ног. Девочка могла поклясться, что на долю секунды увидела свет, мерцающий, как бриллианты в океане черноты. Мия ощутила столь безграничную пустоту, словно падала в бездну – вниз, вниз в изголодавшуюся тьму. А затем ее пальцы сомкнулись на обжигающе холодной рукоятке кинжала, и она крепко за нее ухватились.