Неоновые росчерки
Часть 178 из 184 Информация о книге
— Я хочу спать… — простонал он. — И пить… Дай воды… Пожалуйста… — Нет, нет, нет, — я быстро замотала головой, раскрывая упаковки пластырей. — Сожалею, но тебе нельзя ни того, ни другого. — Умоляю… дай попить… — прохрипел парень. — Прошу… Дай… пожалуйста… воды… пожалуйста… Мне было бесконечно жаль его. Его мольбы вызывали слезы и горьким сожалением удушали меня изнутри. В горле образовывался треклятый жесткий комок. — Тебе нельзя, — ответила я, тихо. — Лучше расскажи о своей сестре. — Пить… — Кто она у тебя? — я не сдавалась. — Кем работает?… — Она жур… журна…. — Журналистка? — переспросила я и кивнула. — Круто! А где работает? — В газете… — простонал Гена. — А в какой? — изображая интерес, проговорила я. С величайшей и трепетной осторожностью, я приложила тампон к ране Гены на животе и закрепила её пластырями. Парень шепотом, слабеющим голосом рассказывал мне о газете, в которой работает его старшая сестра. Он то и дело закрывал глаза и готов был впасть в опасное беспамятство. Чёрт!.. — Гена… — обратилась я к нему. — Давай согнем ноги в коленях, так нужно… Двигаться он уже не мог. Поэтому мне пришлось самой сгибать его ноги. Ну, вот и всё. Это всё, что я могу для него сделать… Теперь мне остаётся только говорить с ним, чтобы он не потерял сознание, и ждать скорую. И я то её дождусь, а вот Гена… очень вряд ли. Чёрт возьми… Я торопливо и напряженно соображала, что ещё я могу сделать, чтобы он выжил, чем ещё я могу ему помочь! В порыве жалости и сочувствия, я провела рукой по темно-русым волосам умирающего парня. Гадкое неотступное чувство невидимой и болезненной язвой разрасталось в груди, как будто выедая плоть и прожигая сердце. Что ещё я могу сделать?! Что?! И словно в ответ на мои молчаливые внутренние вопросы, всплыло воспоминание о недавнем разговоре с Амалией. Я вспомнила, как рассказала ей о том, что сделала, о том, как спасла Никиту Ожеровского… И я отлично помнила, что ответила мне Амалия. «Госпожу Судьбу нельзя изменить и даже обмануть. Можно лишь заключить негласную сделку, но не более того». Сделку… Кажется, цена этой сделки сейчас воочию лежит передо мной, в снегу и медленно тает, слабеет и меркнет… Пронзенная пугающей догадкой, я перевела смятенный взгляд на рану Гены. Она почти такая же, какая была у Никиты. И он сейчас… лежит на земле, в снегу и я стою рядом с ним, на коленях… Совсем, как тогда, рядом с умирающим Никитой Ожеровским. Господи… Нет… Нет, я же не хотела… Я не собиралась! Нет! Нет!… Убийственная мерзкая горечь вины заполнила душу, щедро разливаясь в сознании и отравляя разум. Это всё я… Это всё моя вина… Он умирает из-за меня… Его сестра лишится единственного близкого человека из-за меня… Это я разрушила их надежду на будущее, разрушив его, когда спасла Никиту… «Это всё ты — шепнул голос изнутри — Смотри, что ты натворила!» — Нет… — слабо выдохнула я. Гена больше не двигался, не произносил слов, а его дыхание было едва заметным. Я в бессильном отчаянии вцепилась в его окровавленную одежду. И в тот же миг меня поглотило воспоминание. … Я опять стояла на снегу, подле дома Ожеровских. Я опять видела, как Никита спешит из магазина к своему дому. К дому, где Маски уже пытают и убивают его семью. Я смотрела, как младший брат Михаила Ожеровского прошел мимо меня и направился вдоль забора их дома. В моей правой руке был зажат камень — тот самый, которым я разбила окно. Тот самый камень, что, по сути, спас жизнь Никите Ожеровскому. Содрогаясь от тихих рыданий, я перевела взгляд на это окно. Я смотрела в него, в его непроницаемую подсвеченную туманную серость, за которой творился кровавый ужас, за которым в мучениях умирала семья Никиты. Младший из Ожеровских был уже возле калитки ворот. Я должна бросить камень сейчас, чтобы спасти его! Я видела, что я по-прежнему достаточно материальна в его воспоминании, чтобы вновь помешать этому, но… Но ведь тогда… Тогда умрёт другой… Что мне выбрать?! Почему я вообще должна выбирать?! Почему я?! Почему?!! Рука с зажатым камнем дрожала в руке, мои теплые слезы стекали по щекам. Я не могла… я не смела… теперь, зная цену сделки, я не могла… — Прости… — прошептала я, глотая слёзы и глядя в спину Никите. — Прости меня, пожалуйста… Пожалуйста, прости… С величайшим трудом, сделав над собой огромнейшее усилие, я разжала дрожащие, сдерживаемые судорогой пальцы и камень выпал из моих рук. Никита был уже возле дверей своего дома. Дрожа от тихих горьких рыданий, чувствуя, как горло болит от застрявшего там комка, как у меня сдавливается грудь и легкие, я, сквозь туман слёз, видела силуэт Никиты. Видела, как он подошел к дверям, как позвонил. Ему открыл убийца в Зелёной маске. Воспользовавшись шоком и растерянностью Никиты, он ударил его своим огромным мачете. Заливаясь бессильными слезами, я видела, как Никита, ковыляя и шатаясь, зажимая рану в животе, бросился в лес. Я знала, куда он побежит, где сорвётся в овраг и где ему суждено будет умереть, в одиночестве, с ужасом осознавая неотвратимость происходящего. Замерзая и истекая кровью, он умрёт понимая, что никто не придёт на помощь, никто ему не поможет… осознавая, что это его страшный конец… что на этом… всё… — Прости… — прорыдала я тихо. — Прости… пожалуйста… — Я же говорила, что со мной ему будет лучше, — прозвучал в голове знакомый мне голос Евы Ожеровской. — Простите меня… — взмолилась я. — Тебе не за что просить прощения, — печально проговорил голос матери братьев Ожеровских. — Я знаю, чего это стоило… Я знаю, что ты пыталась… Последнее слово воспоминаний матери Ожеровских растаяло в налетевшем шуме ветра. Воспоминание исчезло, сникло, осыпалось тихим, едва слышно, шуршащим снегом. Я стояла перед Геной, его, со слезами, заключила в объятия Анжелика. — Гена! Гена!!! — рыдая, кричала она. А он, в ответ, обнимал её и тихо, с хрипотцой, посмеивался. — Да всё хорошо, чего ты… — говорил он. Я стояла на коленях рядом с ними и видела, как брат и сестра с нескрываемым счастьем и взаимной родственной семейной любовью горячо обнимали друг другу. Анжелика рыдала, Гена усмехался. Я не смела на это смотреть. Я поднялась, у меня опять была слабость. Голова мякла от неприятной тяжести и головокружения. Вместе с морозом, в душу, в грудь, забиралось угнетающее и тоскливое чувство. Я плакала, глядя в ночь и опадающий снег. На плечо мне легла ладонь Амалии.