Несущий огонь

Я посмотрел на Брунульфа и решил, что передо мной честный человек, который не выглядит убежденным доводами попа.

– В лето Тора восемьсот семьдесят пятое, – сказал я, – Элла был осажден своим соперником, а Освальд был не королем Восточной Англии, а игрушкой Уббы.

– И тем не менее… – начал было старший из попов, но осекся, когда я его прервал.

– Уббы Ужасного, – произнес я, глядя прямо ему в глаза. – Которого я убил на берегу моря.

– Тем не менее… – заявил Херефрит громко, как бы подбивая меня перебить его снова. – Дар был совершен, грамота подписана, скреплена печатью, и земля, таким образом, была передана. – Он посмотрел на отца Степана. – Разве не так?

– Так, – пискнул отец Степан.

Херефрит продолжал испепелять меня взглядом:

– Ты вторгся во владения короля Эдуарда, эрслинг[2].

От этого оскорбления Брунульф поморщился, но я и бровью не повел.

– Можете предъявить свою так называемую грамоту? – спросил я.

Некоторое время никто не отвечал, затем Брунульф посмотрел на младшего из попов:

– Отец Степан?

– С чего нам доказывать что-то этому грешнику? – сердито вопросил Херефрит. Он провел коня на шаг вперед. – Это ведь убийца священников, ненавистный Богу, женатый на саксонской шлюхе, изрыгающий сатанинское дерьмо.

Я почувствовал, как мои люди завозились у меня за спиной и вскинул руку, успокаивая их. Подчеркнуто не замечая отца Херефрита, я посмотрел на молодого священника.

– Грамоту легко подделать, – заявил я. – Так что позабавь меня и расскажи, почему эта земля была передана.

Отец Степан посмотрел на Херефрита, как бы спрашивая разрешения говорить, но тот не удостоил его вниманием.

– Рассказывай! – настаивал я.

– В лето Господа нашего шестьсот тридцать второе, – нервно забубнил отец Степан, – святой Эрпенвальд из Вуффингаса пришел к этой реке. Был разлив, и перебраться на другую сторону было нельзя. Тогда святой помолился Богу, ударил посохом по реке, и воды расступились.

– То было чудо, – пояснил Брунульф, стыдливо потупив глаза.

– Странно, – протянул я. – Никогда не слышал такой истории прежде. Я вырос в Нортумбрии, а парнишка-северянин вроде меня наверняка знал бы такую удивительную легенду. Мне вот известно, как тупики распевали псалмы, да и про младенца, исцелившего мать от хромоты тем, что он плюнул ей на левую сиську. Но человек, которому не требовался мост, чтобы перейти через реку, – никогда не слыхал про такого!

– Полгода тому назад, – продолжал Степан, будто и не слышал моих слов, – на дне реки был найден посох святого Эрпенвальда.

– Да с тех пор прошло двести лет!

– Намного больше! – вмешался один из монахов, за что удостоился свирепого взгляда отца Херефрита.

– И его не унесло течением? – спросил я, притворившись удивленным.

– Король Эдуард решил сделать тут место паломничества, – заявил отец Степан, снова не замечая моей насмешки.

– И поэтому послал сюда воинов, – с угрозой произнес я.

– Когда церковь будет построена, воины уйдут, – с жаром пообещал Брунульф. – Они здесь только для того, чтобы защищать святых отцов и помогать в постройке святилища.

– Это так. – Отец Степан рьяно закивал.

Они врали. Я подозревал, что их умысел – не выстроить церковь, а отвлечь Сигтригра, пока Константин прибирает к рукам северную часть Нортумбрии. А заодно развязать вторую войну, подбив Сигтригра напасть на форт. Но если это так, то почему саксы держатся так миролюбиво? Да, отец Херефрит проявляет враждебность, но я подозревал, что он из числа тех злобных и несдержанных попов, которые представления не имеют о любезности. Брунульф и прочие его спутники вели себя уважительно, стараясь не раздражать меня.

– Ты утверждаешь, что это поле – земля короля Эдуарда, – сказал я. – Но чтобы добраться до него, вам пришлось пройти через владения короля Сигтригра.

– Да, разумеется, – неохотно признал Брунульф.

– Значит, вы должны были уплатить ему пошлину, – напомнил я. – Вы ведь привезли с собой инструменты? – Я кивнул на перекрещивающиеся канавы. – Лопаты, кирки? Быть может, даже бревна, из которых будете возводить свое колдовское святилище?

Какой-то миг никто не брался ответить. Брунульф посмотрел на отца Херефрита, который едва заметно кивнул.

– Это не лишено смысла, – нервно воскликнул Брунульф. Для человека, замышляющего войну или пытающегося вызвать оную, это было удивительное признание.

– Мы обдумаем это, – жестко отрезал отец Херефрит. – И через два дня дадим тебе ответ.

Первый мой порыв – возразить, потребовать встречи на следующий день. Но было что-то странное во внезапной перемене поведения королевского капеллана. До этого момента он держался дерзко и враждебно, а теперь, оставаясь враждебным, стал вдруг подпевать Брунульфу. Херефрит дал знак, что Брунульфу следует изобразить согласие на уплату таможенной пошлины, и именно он настаивал на двух днях. Поэтому я подавил желание спорить.

– Встретимся здесь же через два дня, – согласился я. – И не забудьте прихватить с собой золото.


– Не здесь, – резко заявил отец Херефрит.

– Нет? – переспросил я мягко.

– Источаемая тобой вонь оскверняет святую землю, – процедил поп, затем указал на север. – Видишь тот лесок на горизонте? Прямо за ним есть камень. Языческий камень. – Последние два слова он буквально выплюнул. – Мы встретимся у того камня в середине утра в среду. Ты возьмешь с собой двенадцать человек. Не больше.

Снова я подавил в себе желание дать ему отпор и вместо этого кивнул.

– Нас будет двенадцать, – сказал я, – в середине утра, через два дня, у камня. Не забудьте прихватить с собой поддельную грамоту и золота побольше.

– Язычник, я дам тебе ответ, – буркнул Херефрит, потом развернул коня и поскакал прочь.

– Лорд, увидимся через два дня, – пробормотал Брунульф, явно смущенный злобой священника.

Я вновь кивнул, а потом смотрел, как все они едут по направлению к форту. Финан тоже провожал их взглядом.

– Этот желчный поп никогда не заплатит, – буркнул он. – Не заплатит даже за корку хлеба для умирающей от голода матери.

– Заплатит, – возразил я.

Только не золотом. Расплата, как я знал, будет произведена кровью. Через два дня.





Глава четвертая




Камень, у которого отец Херефрит назначил встречу, оказался грубой колонной высотой в два человеческих роста. Он особняком стоял посреди тихой и плодородной долины в часе неспешной езды от форта. То был один из тех странных камней, что древний народ расставил по всей Британии. Некоторые из них образуют кольца, другие проходы, иные напоминают обеденный стол для великана. А многие, подобные тому, что возвышался на обрамляющем долину с юга гребне, были одинокими указателями. Мы поскакали на север от форта, следуя воловьей тропе. Подъезжая к камню, я коснулся молота на шее, недоумевая, какому богу понадобилось устанавливать камень возле тропы и зачем. Финан перекрестился. Эгил, выросший в долине Бейны, пояснил, что его отец всегда называл эту колонну «камнем Тора», но саксы «прозвали ее Сатанинским камнем, господин».

– «Камень Тора» мне больше нравится, – заявил я.

– А саксы тут жили? – спросил мой сын.

– Когда мой отец сюда перебрался – да.

– И что с ними сталось?

– Кто умер, кто сбежал. Некоторые остались здесь, рабами.

Теперь саксы мстили: чуть к северу от гребня, на котором высился столб, рядом с бродом через Бейну, чернели обгорелые развалины фермы. Пожар произошел недавно, и Эгил подтвердил, что это одна из немногих усадеб, разрушенных людьми Брунульфа.

– Они всех прогнали отсюда, – объяснил Эгил.

– Но никого не убили?

Воин затряс головой:

– Здешнему народу сказали, чтобы до захода солнца все убрались, больше ничего. Говорят даже, что предводитель саксов извинялся за то, что ему приходится делать.

– Странный способ начинать войну, – заметил Утред, – с извинений.

– Они хотят, чтобы мы первыми пролили кровь, – проворчал я.

Мой сын пнул обгоревшую балку:

– Зачем тогда спалили усадьбу?

– Чтобы побудить нас напасть? Подтолкнуть к мести? – У меня не находилось более убедительного объяснения. Но почему тогда Брунульф вел себя так робко, столкнувшись со мной?

Воины Брунульфа сожгли главный дом, амбар и коровник. Судя по размеру пепелищ, усадьба была процветающей, а ее обитатели считали это место безопасным и поэтому не удосужились выстроить частокол. Развалины лежали буквально в нескольких шагах от реки, брод через которую был истоптан копытами бесчисленных стад, а немного выше по течению, на другом берегу реки была устроена роскошная рыбья заводь. Ее отгораживала насыпь, образовавшая простенькую дамбу, благодаря которой река разлилась и получилось мелкое озерцо, затопившее окрестные пастбища. Несколько хижин остались нетронутыми – места в них с трудом, но хватило, чтобы дать нам кров, а полуобгоревшие бревна послужили пищей для костров, на которых мы поджарили бараньи ребрышки. В лесочке к югу от нас я выставил часовых, другие расположились в зарослях ивы на дальнем берегу брода.

Сына снедало беспокойство. Не раз и не два уходил он от костра к южному краю усадьбы, чтобы посмотреть на долговязый камень на горизонте. Ему мерещились люди, тени во мраке, отблески огня на обнаженных клинках.

– Не дергайся, – посоветовал ему я, после того как взошла луна. – Саксы не придут.

– Им хочется, чтобы мы так думали, – возразил сын. – Но откуда нам знать, о чем на самом деле они думают?

– Что мы дураки, – ответил я.

– И быть может, они правы, – пробормотал Утред и неохотно сел рядом с нами. Потом обернулся на юг, где в темных облаках отражалось далекое зарево костров, которые люди Брунульфа жгли в форте и на поле за ним.