Невеста для Хана. Книга 1

Сказала она и подъехала к бортику, посмотрела на лебедя долгим взглядом. Ветер трепал ее ровную челку и ленту в красивой косе.

— Лучше бы отец открутил и ему голову. Как его лебедке.

Я посмотрела на нее и мне стало не по себе. Девочка говорила совершенно серьезно. И это звучало страшно из уст ребенка. Желать смерти несчастной птице, глядя прямо на нее.

— Почему? Разве тебе не жалко его?

— Нет. Жалость унижает. Он хочет свободы, но не может улететь так как ему подрезали крылья. У него была любимая, но ее убили. Он несчастен. Жалость — губительна. Было бы гуманнее его убить еще в детстве, а не запирать в неволе.

Я слышала в ее голосе нотку горечи. Как будто она говорила сейчас не только о лебеде.

— Кто твой отец?

— Я думала ты знаешь? Говорят, я на него похожа. Мой отец — Хан.

Я постаралась дышать спокойнее и не сжимать так сильно поручень моста.

— Ты его боишься, — констатировала она, даже не оборачиваясь ко мне, — Странно. Обычно он их сюда не привозит.

— Кого их?

Тихо спросила, разглядывая ее аккуратный профиль с маленьким курносым носом и крошечным аккуратным ротиком, прикидывая сколько ей лет. Примерно девять. Кажется, слишком умной для своего возраста и прекрасно говорит по-русски.

— Своих женщин. Но думаю, и ты ненадолго. Открутит тебе голову или просто вышвырнет.

Ответила спокойно, жестоко по-взрослому. И я в очередной раз содрогнулась. Почему-то в ее устах это прозвучало зловеще. Намного страшнее, чем, когда об этом говорили тетки Хана.

— Сколько тебе лет?

— Девять.

— Ты уже большая.

Хотелось завязать разговор, но не получалось. Она как будто говорила только то, что хотелось ей. Это был разговор-монолог. Ей не особо интересны мои вопросы и ответы.

— Ты удивилась. Он не рассказывал обо мне, да?

— Нет.

Усмехнулась. Тоже по-взрослому и на щеке появилась ямочка. Красивая девочка… похожа на Мулан из мультика. Как жаль, что у нее нет ног… почему? Вряд ли мне кто-то ответит на этот вопрос.

— Он никогда обо мне не рассказывает. Мне нельзя сюда выходить. Я думала вас нет дома. Когда никого нет я могу гулять… и смотреть на те качели. Они красивые. Их сделали еще до моего рождения. Для меня.

— Почему нельзя выходить?

Я присела на корточки, всматриваясь ей в глаза и в ту же секунду они вдруг почернели, как у ее отца, губы сжались в тонкую полоску.

— Не смей меня жалеть и смотреть вот так! Никогда!

Развернула коляску и быстро поехала прочь от меня.

— Я не скажу ему, что ты сюда приезжала! Хочешь я завтра тоже приду? У нас будет свой секрет? Эрдэнэ!

Но девочка не ответила, она быстро удалялась в коляске, а я смотрела ей вслед и чувствовала какое-то досадное бессилие. Словно только что, что-то испортила. Но сердце так и не отошло. Оно продолжало быть сжатым в комок и саднить. Да, от жалости. Но не потому что девочка без ног… это не приговор, это не конец жизни, а потому что… потому что она бесконечно несчастна и одинока. Как и я.





Глава 16




Я уснула не сразу. Долго лежала и смотрела в полумрак, вспоминая личико ребенка и совершенно взрослые глаза на матовой коже. И ничего не понимала… как будто наткнулась на какое-то чудовищный ребус или куски пазла настолько изодранные и запутанные, что мне оставалось только смотреть расширенными глазами и думать… что это было?

Девочка в этом доме стала для меня полной неожиданностью. То, что она дочь Хана — это шок. Его образ совершенно не вязался у меня с детьми. Особенно с такими детьми. Я с трудом представляла его отцом. И судя по всему не напрасно. Девочка показалась мне глубоко несчастной, травмированной и очень странной. Если вообще ребенок с подобным недостатком может быть всецело нормальным.

И все же наличие ребенка становилось для меня словно свидетельством того, что Хан человек. Слабое утешение, но это возвращало чувство реальности происходящего. Я уснула. Впервые вырубилась без каких-либо мыслей. Без снов. Без дремоты в которой прислушиваешься к каждому шороху.

Проснулась неожиданно посреди ночи. Услышала сквозь сон как Хан приехал домой. Так происходило всегда. Я его слышала. Стоило ему только появится в доме, как мое внутреннее чувство самосохранения заставляло вскинуться от ужаса в ожидании, что сейчас поднимется ко мне и… начнутся адские минуты боли. Я молилась тому, чтоб он не поднялся в спальню, но этого не случалось. Всегда и неизменно поднимался наверх, и будил меня для совокупления. Не тормошил, нет. Просто раздвигал мне ноги и брал. Иначе я все это и не могла назвать. Даже просто сексом, потому что все что происходило в этой спальне было чем угодно только не этим.

Насилием — да, пыткой — да, грязью — да. Привстала, опираясь на руки, прислушиваясь к шагам и звукам. Но Хан не поднимался наверх. А может это не он? Встала с постели и подошла к окну, отодвинула шторку — нет, он. Машина его.


Легла обратно в кровать и накрылась одеялом. На мне тонкий кружевной пеньюар и стоило бы его снять. Хан любит чтоб я ждала его голой. А для меня этот пеньюар был как какая-то хрупкая защита от его страшных глаз и дикого взгляда. Напряженная до боли в мышцах я ждала, когда он поднимется наверх. Но Хан оставался внизу и мне стало интересно почему он не заходит ко мне…

Вот это ощущение, что что-то изменилось осталось с того поцелуя на балконе. Точнее с того момента, как Хан впервые отодвинул меня в сторону и оставил в покое, так и не взяв. Как будто испугался. Накинув на себя халат, осторожно ступая босыми ногами на носочках, стараясь не скрипеть половицами, я спустилась по лестнице. Готовая в любую секунду удрать обратно и притвориться спящей.

В доме царила тишина. Как будто ОН и не возвращался. Я уже хотела вернуться в спальню как заметила приоткрытую дверь в обеденную залу и полоску света под ней. Не удержалась и прокралась, чтобы заглянуть. Неслышно ступая подошла к двери и посмотрела в щель. Тут же вздрогнула — Хан стоял раздетый по пояс и рассматривал жуткие ссадины на боку, прикладывая к одной из них кусок ваты и не доставая. Он тихо ругался сквозь зубы на своем языке. Даже издалека мне были видны порезы, кровь на рубашке и на его руках. Наверное, я все же издала какой-то звук, и Хан резко обернулся, а я тихо всхлипнула тут же желая убежать и не смогла — на его скуле и на лбу были видны порезы или раны от удара, губа лопнула и под глазом вспух кровоподтек. Посмотрел мне в глаза исподлобья… и я впервые не дернулась от ужаса от этого взгляда.

Он отвернулся от меня и снова потянулся с тампоном к ране. Попадая куда угодно только не на ссадину, он скалился и кривил рот. Сама не поняла, как приблизилась к нему и взяла за руку. Вздрогнул и тут же вскинул на меня пронзительный и тяжелый взгляд. Я инстинктивно хотела отвести глаза, но набралась мужества и выдержала. До конца. Пока хищник сам не отвернулся. Резко отнял свою руку, сбрасывая мою ладонь. А я посмотрела на баночку. Сумасшедший. Он заливал раны медицинским спиртом. Это же боль адская. Рядом в аптечке бутылочка с перекисью водорода и заживляющая мазь.

— Зачем спирт? Это же очень больно.

Пожал плечами и плеснул спирт на тампон. Намереваясь все же приложить к ране, но я опять удержала его за руку.

— Сначала перекисью, а потом мазью и заживет. Меня мама Света учила. Дайте я.

Посмотрел сначала на мои пальцы, контрастирующие с его смуглой кожей, а потом на меня. Ничего не сказал, но позволил забрать у него вату. Я налила на нее перекись и осторожно промыла рану на боку, стараясь не думать о том какая она страшная и как видно мясо, затем обработала вторую. Наклеила своеобразные мягкие повязки. Выбросила окровавленный тампон, оторвала еще кусочек ваты и посмотрела на его лицо.

Хан не сводил с меня пристального взгляда, и я не могла понять, что именно выражают его глаза. Их выражение было похоже на то, что было сегодня в доме его деда, когда я осмелилась поцеловать чудовище

— Надо промыть еще и здесь, и здесь, — показала пальцем на его скулу, лоб и вниз на рассеченную губу.

— Промывай.

Выдохнула и потянулась к его лицу, но я не доставала даже до его плеч.

— Сядьте.

Одной рукой придвинул стул, развернул его и уселся наоборот, облокотившись мощными руками на спинку. Стул жалобно застонал под его мощью. Выдохнув я коснулась ватным тампоном скулы, осторожно протерла рану, наблюдая как шипит жидкость во взаимодействии с кровью и не веря, что на самом деле делаю это. Прикидывая сколько займет времени прежде чем хищник меня сожрет.



— Не больно?

И совершенно не задумываясь подула на рану. Хан отпрянул назад и сдавил мою руку.

— Что? Болит, да? Я осторожно.

Перевела взгляд на его глаза и не смогла моргнуть, как загипнотизированная. Еще никогда я не видела у Хана такого взгляда, как будто удивленного и озадаченного. Вблизи у него оказались очень длинные ресницы, загнутые кверху. Как у девушки. Сейчас его глаза не были угольно-черными. Они были насыщенного каштанового цвета с красновато-золотистыми вкраплениями. Красивый цвет. Необычный. Радужки казались бархатными и очень глубокими.

— Я подую.

Коснулась снова ваткой и подула.

— Зачем?

— Не так больно, — сказала я и протерла с другой стороны от раны. — когда я была маленькой и сдирала колени мама дула и не так щипало.

— Зачем тебе это? Какая разница?

Застыла с ватой в руках.

— Что зачем?

— Вот это все.

Кивнул на вату и снова смотрит на меня, чуть наклонив вперед голову и прожигая своими невыносимыми глазами. Как будто ищет во мне что-то.

— Раны надо промыть иначе будет заражение и может загноится и…

— Ты дура?

Сцапал меня за плечо, не давая к себе прикоснуться.

— Или притворяешься?

Опустил мою руку вниз и завел мне за спину, дернул к себе.

— Зачем тебе протирать мне раны, дуть на них? Что тебе от меня надо? Отвечай!

И я разозлилась, сильно и неожиданно резко, не знаю, как, но вырвала руку из его цепких пальцев.

— Потому что вы человек, и я человек, и я оказываю вам первую помощь, ясно? И не надо искать каких-то смыслов. Не судите других по себе. Дайте закончить!

Ткнула ваткой в рану на лбу, и он дернулся от боли.