Невеста для Хана. Книга 1

— Научи ее молчать, пока ее не просили открыть рот!

Развернул коляску и быстро поехал к выходу. Но у самой двери не забыл громко сказать:

— Не смей драться с этой обезьяной!

Хан воткнул лопату в землю и, не глядя на дочь с женой, пошел в дом. Заперся в спортзале, разглядывая мини-копию Киары, сделанную из черного дерева и покрытую лаком. Когда-то он заказал ее у известного мастера. Оплатил его дорогу из Индии к себе домой. Она восседала у стены с его кубками и медалями, охраняла золото его достижений. В дверь зала робко постучали. Он знал кто это, но открывать не хотел. Не привык, чтоб кто-то разделял с ним его эмоции. Одному всегда комфортнее.

— Ты можешь там сидеть один, и я больше не стану тебя беспокоить. Но я здесь. За дверью и скорблю вместе с тобой.

Смотрел на статую, поглаживая ее кончиками пальцев, чувствуя дикое опустошение, какой-то каменный пресс, придавивший его грудь и мешающий дышать. Потом молотил грушу, выплескивая ярость, боль и досаду.

— Убью суку!

Три удара правой

— Загрызу бл*дь!

Три левой.

— Ты будешь молить о смерти, мраааазь!

Со всей дури бил кулаками в несчастную грушу, которая сорвалась с крепления и отлетела в сторону. Глухо ударилась о пол, и эхо разнеслось по пустому залу. Тяжело дыша, глотая камни вместо воздуха и согнувшись пополам, он стоял, опираясь о колени и понимая, что вызов примет. Он проломит череп этой твари, вывернет ей мозги и размажет по всему рингу, а также по мордам его фанатиков. Впервые Хан ощутил себя уязвимым. Ощутил, как у него нашли болевую точку и силой в нее воткнули гвоздь. Пока только гвоздь. Ничего, взамен он зальет все кровью. Достал сотовый и написал смс «Завтра. Давай время и место. И начинай молиться».

Потом подошел к двери и резко ее распахнул — она сидела у стены, обхватив колени тонкими руками. Едва увидела его, вскочила, крепко обняла, обвилась вокруг него, окутывая сладким ароматом, обволакивая его боль своим нежным и теплым пухом. И Хан вдруг подумал о том, что сам не знает, как мог жить без нее раньше.

Вдавил в себя, жадно вдыхая запах золота, рассыпанного по атласным плечам, ища утешения в ее ласке, в ее поцелуях.

— Я знаю, что ты будешь драться, — шепчет и целует его глаза, которые жжет, и, кажется, они высохли до дичайшей боли в склерах, — я хочу поехать с тобой. Не оставляй меня одну. Пожалуйста. Я хочу быть рядом.





* * *


Это странное ощущение появилось еще до боя. Какое-то кратковременное двоение в глазах. На мгновения, так, что, тряхнув головой, он снова был в полной боевой готовности.

— Ты в порядке?

Тим размял плечи Хана, потер затылок, сдавил бицепсы, постучал по ним, расслабляя.

— В полном порядке.

— Слабые стороны ты знаешь. К бою готовился?

— На хер мне к нему готовиться? Я его раздеру на части, расчленю!

— Ты помнишь, что нельзя недооценивать соперника?

— Он мне не соперник. Клоун, посмевший меня провоцировать! Я его поломаю!

Посмотрел на свое отражение в зеркале. Давно не выходил на ринг в этом состоянии дикого всплеска адреналина. И тут же снова слегка подвоилось собственное отражение. После травмы головы остались последствия. Врач говорил ему об этом, но кто, бл*дь, слушает этих эскулапов, готовых по любому поводу приписать инвалидность.

— Что такое? Двоится в глазах?

— Все он, бл*, знает!

— Я обязан знать. Что с давлением?

— В норме!

— Ты отказался пройти проверки.

— И срать на них. Или ты во мне сомневаешься? Дай воды.

Тренер протянул бутылку минералки, но Хан отрицательно качнул головой.

— Там на столе… другая.

«Я сама воду для тебя набирала. Там мята и лимон… сделаешь глоток, и силы прибавятся».

Только мысли о ней этих сил и добавляли. Ему казалось, он вырастает до гигантских размеров и способен свернуть небоскребы. Открутил пробку и с наслаждением сделал несколько глотков, думая о том, что после боя он увезет ее, как и обещал, к океану. ее и Эрдэнэ. Теперь у него на одну девочку меньше… и ни с одной из них он больше не готов расстаться.






* * *


Вышел на арену, выискивая глазами соперника, и, едва увидел, ощутил стремительный взлет адреналина. Кривляющийся ублюдок мяукал и сгибал пальцы, как поднятые кверху лапы. Это будет первое, что он ему переломает и вырвет — пальцы! Желание убивать зашкаливало и принимало сумасшедшие размеры. Он жаждал смерти твари, посмевшей прокрасться к нему в дом… но смерть слишком просто. Тварь должна рассказать, кто ему помогал. Без соучастников внутри дома провернуть такое было невозможно. Это был кто-то, кому он всецело доверял, кто-то близкий, кто-то стоящий рядом или у него за спиной. И он найдет предателя во что бы то ни стало.

Люди верезжали, улюлюкали, вскакивали с мест, отбивали ритм ногами. Иногда ему хотелось разодрать и парочку из них, а то и всех. Зрители. Неотъемлемая часть всеобщей мясорубки. Жадно желающие смотреть за чужой болью, подсчитывать кровоподтеки, сломанные кости и выпущенные кишки. Он хотел быть хладнокровным, но у него плохо получалось, жажда крови казалась неуправляемой. Как будто он лишился привычного контроля.

Мухаммад стоял напротив и играл бицепсами.

— Слышал, ты привел с собой белую курочку. Когда ты сдохнешь, я натяну ее на свой член, и мы помянем тебя. Я буду ее жарить. Тынь-тынь-тынь.

Соответствующие движения бедрами вперед и руками назад, а Хан стискивает челюсти, стараясь совладать с адской ослепляющей яростью. Бросил взгляд на ряд, в котором сидит Ангаахай, и на секунду сердце забилось чаще. Как она смотрит только на него во все глаза, подавшись вперед. Не улыбается. ее глаза расширены. И он видит — ей страшно. За него. Разве так можно притворяться. И ему впервые верится, что его… да, его любят. Не за что-то. А вопреки всему.

Вначале Хану казалось, что он не может сосредоточиться на бое из-за своей злости, пропустил несколько ударов и постарался взять себя в руки, отключить все мысли. Особенно о мертвой Киаре. Но у него не получалось. Во время короткого перерыва сделал еще несколько глотков воды, пытаясь набраться тех самых сил… думая только о ней. Подарить ей победу и забыть о ринге навсегда.

Но вместо сосредоточенности на лице и выпадах противника начало казаться, что перед ним не Мухаммад, а… его отец. Вначале лицо то появлялось, то исчезало, и Хан наносил сокрушительные удары противнику. А потом у Мухаммада появилось несколько лиц. Одно родного отца, одно отчима и третье лицо мертвой жены Хана. Все они смеялись над ним и держали в руках кинжалы. У них было сотни рук. Хан старался увернуться от каждой из них, бил в головы, но попадал всегда мимо, головы исчезали, и одна громко ржала над ним, а его ослепило болью, он шатался и летал по рингу, как резиновая кукла.

Взгляд на трибуны, поиск… и отчаянное понимание, что ее там нет. Нигде нет. Сокрушительный удар в голову, и он летит назад, падает навзничь на спину, широко открыв глаза, смотрит на прожекторы вверху. Слышит голоса, счет вслух, и лицо заливает кровью. С диким ревом встает и наощупь идет на врага, не важно, какое у него лицо и где оно. Похер. Главное найти, сдавить руками и раздробить… бешеный рев толпы. Все тело наливается какой-то сатанинской силой, и вот он уже сверху, с наслаждением прислушивается к дикому ору противника и мягкому треску кистей. Хан рвет и ломает. Что именно — не важно. Под ладонями жесткие курчавые волосы Мухаммада. Раздается сильный треск, и Хан воет на весь зал… еще хруст, и его безуспешно пытаются оттащить в сторону. А он ломает и… и понимает, что ломается вместе с этой мразью. И что лучше бы он там сдох.

Бешено вращая глазами, всматриваясь в четверящиеся лица, он ищет ее и ищет. Издалека слышит:

— Оторваны уши. Перебиты все пальцы, Сломан позвоночник. Уносите.

Его самого выводят куда-то, в дверь ломятся фанаты, кто-то орет о ставках и компенсации для покалеченного и полумертвого Мухаммада.

Его предали… ему что-то подсыпали в воду… Анализ уже готов. Это наркотик, он вызывает галлюцинации и слабость в мышцах. Но как? Кто? ОНА НЕ МОГЛА. Только не она. Не… Ангаахай. Она на такое не способна. А Хан держится за звенящую голову и смотрит в никуда, пока охранник дрожащим голосом докладывает о том, что Ангаахай сбежала из зала, пока шел бой. У нее были помощники.

— Кто?

— Пока не знаем, но уехала она на машине, явно ожидающей у входа.

«Я сама воду для тебя набирала. Там мята и лимон… сделаешь глоток, и силы прибавятся».

— ее уже ищут, прочесывают каждый квадратный метр. Найдут и привезут к вам.

— Не надо…. Найдите и закопайте ее живьем.

— Где?

— Насрать где.

И вырубился от адской боли в голове.





Эпилог




Рассвет унылого молочно-серого цвета, разбавленный туманом, расползался вокруг особняка рваной, липкой паутиной. Хан ощущал, что его самого поглотили сумерки. Он очнулся уже дома, куда его доставили под жесточайшей охраной деда. У Дугур-Намаевых правило — никаких больниц. Даже подыхать надо только дома. Но он не сдох. Получил очередной нокаут в голову с рваной раной на черепе, отделался небольшим сотрясением и сломанными ребрами. А мог… мог сдохнуть прямо на ринге, между пальцев Мухаммада были примотаны битые стекла. Ровно настолько, чтобы удар был более сокрушительным и рвал плоть. Учитывая нестабильное давление, действие наркотика — удар должен был стать для Хана смертельным. Кто-то очень хорошо изучил его медицинскую карту и сделал домашнее задание. И этот кто-то был настолько близко, что смог… смог заставить его купиться на лживую маленькую сучку и на ее внезапные перемены в отношении к нему. Размечтался… Таких уродов не любят. Он забыл об этом и был жестоко наказан за свою амнезию. Как красиво сыграла, так чисто, так невероятно… нежно. Он поверил каждому жесту, каждому взмаху ресниц, каждой улыбке. Даже его покойная шлюха-жена не смогла настолько красиво сыграть. Напряг кулаки, и по руке потекла кровь. Шов на плече разошелся.

Но раны не болели. Физическая боль никогда не волновала Хана. Он привык с ней справляться и не обращать на нее внимание. Приветствовать, как явное доказательство того, что он жив. Ночью лил дождь, земля за окнами промокла, в ямках собралась вода, и издали поблескивала пустая железная клетка Киары.

Охрана изучала записи с камер. Как на ринге, так и в доме. Но везде в определенный промежуток времени они были отключены. Кто-то сработал настолько чисто, что и придраться не к чему.

Он приказал не докладывать ему о поисках. Приказал найти ее, засунуть в мусорный мешок и закопать в глубокую яму. Хан даже не хотел знать, где будет эта яма… чтобы не приползти туда и не валяться на ней, сожалея о сделанном. На его заросших щеках было так же мокро, как и на улице. И эта влага казалась монголу до отвращения позорной. Ему хотелось схватить сотовый и проорать в него, чтоб везли сучку проклятую к нему, чтоб нашли и не смели трогать. Из него наружу выдиралось невозможное, сумасшедшее отчаяние. Оно изнуряло и сдавливало грудную клетку так сильно, что каждый вздох давался ему со свистом. Ему было насрать, что дед отрекся от дарственной и разодрал ее к такой-то матери, насрать на очередное лишение наследства. Он чувствовал себя разломанным на части.

Приблизился к клетке и изо всех сил несколько раз ударил по прутьям, так, что они погнулись. Побрел мимо качели, по мостику в сторону лабиринта. Иногда он находил там покой. Бродил по узким проходам вместе с Киарой и вдыхал сильный запах алых роз полной грудью. Становилось легче.

Но не сейчас… не тогда, когда мозг пульсировал, исходился ядовитыми сожалениями, а сердце корчилось, орало, билось о ребра до крови, и ему казалось, что он весь ею переполнен. Ноги сами шли к памятнику женщины, стоящей на коленях и протягивающей руки вперед. К нему. Такой он запомнил свою мать. Такой ее изобразили для него.

Обхватил эти руки и закрыл глаза. Почувствовал, как задрожали плечи, как боль пульсирует внутри, как разъедает ему внутренности вместе с ненавистью к себе… за то, что поверил.

А потом вдруг увидел белое пятно в мраморном постаменте, как в зеркале. Резко обернулся и застыл, как вкопанный. Она шла издалека, по узкой тропинке лабиринта, пошатываясь, как пьяная.

Боль на мгновение стала ослепительно сильной и заглушила все эмоции. Любые. Ярость, гнев, ненависть. Только боль и адская жажда увидеть… посмотреть в глаза, с сумасшедшим непониманием КАК? Неужели у него галлюцинации? Двинулся навстречу, быстрее, еще быстрее. И по мере приближения уже различал сбитые босые ноги, грязное платье, всклокоченные волосы. Боль разливалась по всему телу, билась, трепыхалась, лишая воли, отбирая любой контроль.