Невеста призрака

– Ох, мисс, – сказала она. – Я только отошла, а когда вернулась – вас уже не было.

– Простите, – ответила я, разглаживая платье. – Я заблудилась.

Когда мы вернулись в комнату для маджонга, игра еще продолжалась. Я скользнула на свое место, но мадам Лим едва ли это заметила. Судя по количеству жетонов, громоздившихся перед ней, она выиграла уже несколько партий. Немного погодя я стала вежливо прощаться, но, к моему изумлению, хозяйка дома встала, чтобы проводить меня до дверей.

По пути к парадному входу мы миновали служанку, которая готовила похоронные подношения для сожжения в одном из двориков. Там были миниатюрные статуэтки из проволоки и ярко раскрашенные бумажки, которые мы сжигаем, чтобы мертвые жили в достатке на том свете: лошадки для верховой езды, большие особняки, слуги, еда, пачки адских денег, повозки и даже бумажная мебель. Непривычно было видеть все эти разложенные предметы сейчас, ведь мы обычно готовили их к похоронам или к празднику Цинмин – дню поминовения усопших. Хотя верующий мог сжечь все это в любое время ради предков, поскольку без таких подношений мертвые попросту нищенствовали на том свете, а без потомков и правильного захоронения неустанно блуждали в облике голодных духов и не имели возможности возродиться. Только в праздник Цинмин, когда солидные подношения предавали огню, чтобы отогнать зло, такие несчастные покойники получали небольшое пропитание. Я всегда считала эту идею пугающей и с недоверием поглядывала на вещицы, несмотря на веселую цветную бумагу и чудесно выполненные детали.

Пока мы шли, я втайне рассматривала мадам Лим. Яркий свет дворика обозначил тени вокруг ее глаз и обвисшие щеки. Она выглядела невыразимо измученной, хотя ее осанка отрицала любой намек на слабость.

– А как поживает твой отец? – спросила она.

– Хорошо, благодарю вас.

– Он уже составил планы относительно тебя?

Я склонила голову:

– Ни одного, о котором я бы знала.

– Но ты достигла брачного возраста. Девушка твоего положения должна была уже получить множество предложений.

– Нет, тетушка. Мой отец живет… довольно уединенно. – И денег у нас больше нет, добавила я про себя.

Она вздохнула.

– Осмелюсь попросить тебя об одолжении. – Я насторожилась, но просьба оказалась до странности безобидной. – Не могла бы ты дать мне вот эту ленточку из своей прически? Я подумываю отыскать похожий оттенок ткани, чтобы сшить новый баджу.

– Конечно. – Я вынула ленту. В ней не было ничего особенного. Цвет – обыкновенный розовый, но кто я такая, чтобы ей противоречить?

Она схватила отрезок ткани дрожащей рукой.

– Вы хорошо себя чувствуете, тетушка? – осмелилась я спросить.

– Плохо сплю, – ответила она тихо и быстро. – Но думаю, это скоро пройдет.

Едва нас устроили в повозке рикши, Ама принялась отчитывать меня:

– Да как ты смела так себя вести? Столько есть и мечтательно таращиться вокруг – я в толк не могла взять, что больше, твои глазищи или твой рот! Они, верно, подумали, что ты гусыня. Отчего ты не очаровала ее, не рассказала умных историй и не подольстилась? Ай, ты вела себя как сельская девка, а не дочь семьи Лан!

– Ты раньше никогда не говорила, что я могу быть любезной! – выпалила я с раздражением, хоть и ощущала втайне облегчение: она помогала на кухне, пока я совершала длительную экскурсию.

– Любезной? Разумеется, ты именно такая. Ты можешь вырезать бумажных бабочек и цитировать поэмы лучше любого ребенка с нашей улицы. Я не говорила тебе этого раньше, потому что не желала тебя испортить.

Типичная логика Ама. Но ей не терпелось рассказать подслушанные на кухне сплетни, и мне легко удалось сменить тему, особенно когда я рассказала о просьбе мадам Лим насчет ленты.

– Забавно, что она попросила тебя об этом. Она не шила себе новую одежду много месяцев. Может быть, после окончания траура они назначат свадьбу племянника.

– Он разве не женат?

– Пока даже не обручен. Говорят, хозяин должен был сговориться о его свадьбе раньше, но не сделал этого, потому что желал заключить более выгодный брак для собственного сына.

– Как нечестно.

– Айя, таков обычай нашего мира! Теперь его сын мертв, и Лимы чувствуют вину за невыполненное обещание. И скорее всего, им срочно нужно обеспечить рождение мальчика. Если умрет и племянник, некому будет наследовать богатство.

Я отчасти заинтересовалась историей, однако мои мысли вернулись к прошедшему дню.

– Ама, а кто смотрит за часами в этом доме?

– За часами? Должно быть, кто-то из слуг. А почему ты спросила?

– Просто любопытно.

– Знаешь, служанки болтают, будто мадам Лим очень тобой интересуется, – продолжала няня. – Она недавно задавала много вопросов о тебе и нашем доме.

– А это не связано с «призрачной свадьбой»? – По какой-то причине груды похоронных подношений встали перед внутренним взором, и я вздрогнула.

– Об этом никто не знает! – Ама негодовала. – Это была частная беседа с твоим отцом. Может, он даже не так все понял. Уж этот его опиум!

Сколько бы трубок ни выкурил отец, сомневаюсь, что он лишился разума в тот день. Но я просто сказала:

– Мадам Лим и мне задавала вопросы.

– Какие же?


– Есть ли у меня возлюбленный, обручена ли я…

Ама выглядела довольной, как схватившая ящерку кошка.

– Отлично! У семьи Лим столько денег, что, скорее всего, хорошее воспитание им важнее, чем наследственное состояние.

Я попыталась указать ей, что вряд ли Лимы из-за меня упустят свой шанс привести в дом богатую невестку. И кроме того, нельзя было объяснить тяжесть, которую я ощущала в присутствии мадам Лим. Но Ама уже уплыла в счастливые грезы.

– Нам нужно почаще вывозить тебя. Если люди узнают, что тобой интересуется семья Лим, ты можешь получить другие брачные предложения. – Порой она была такой прагматичной. Из нее вышла бы превосходная торговка птицей. – Завтра мы купим тебе немного ткани, чтобы сшить новые наряды.





Глава 3




Тем вечером я рано легла спать, чувствуя усталость и сильнейшее возбуждение. Было жарко, и я изнемогала за деревянными ставнями. Няне не нравилось, если я слишком широко распахивала окна по ночам. Якобы ночной воздух вреден для здоровья, вот только в засушливый сезон мне нечем было дышать.

Когда масляную лампу задули, лунный свет стал медленно растекаться по комнате, пока не залил ее бледным холодным сиянием. Китайцы считают, что ночное светило принадлежит «инь», женскому началу, и полно негативной энергии, противоположной солнцу «ян», воплощающему мужественность. Мне нравилась луна, с ее мягкими серебристыми лучами. Она была и эфемерной, и полной коварства: потерянные вещицы, закатившиеся в щели между половиц, находились редко, а в книгах, чьи страницы перелистывали в ее свете, встречались любые причудливые истории, исчезавшие поутру. Ама велела мне не шить при лунном свете – это могло сгубить зрение, а значит, испортить шансы на хорошее замужество.

Кстати, о браке: я не возражала бы против такого супруга, как встреченный сегодня юноша. Я бесконечно проигрывала наш краткий разговор, вспоминая интонации его голоса, бойкую уверенность фраз. Хорошо, что он говорил серьезно, без фамильярной снисходительности немногих друзей моего отца. Мысль о том, что юноша может разделять мои интересы или даже понимать мои опасения, вызвала странный трепет в груди. Будь я мужчиной и найди служанку-рабыню, пришедшуюся по душе, никто не сумел бы помешать мне ее купить. Мужчины так поступают каждый день. Для женщин все куда сложнее. Ходили слухи о неверных конкубинах, которых удавили или лишили ушей и носов и бросили на улицы к нищим. Я не знала никого из тех, с кем проделали подобное зверство, но не могла встречаться с этим юношей или, еще хуже, влюбиться в него. Даже такой безответственный человек, как мой отец, вряд ли позволил бы брак со слугой.

Вздох вырвался из груди. Я едва его знала, все это – сплошь надежды и догадки. Хотя, если я и выйду замуж, супруг точно так же останется для меня загадкой. Не всем девушкам из хороших семей приходилось ее решать. Некоторые семьи хранили обычай раннего обручения, другие выходили в свет достаточно часто, чтобы молодые люди смогли встретиться и даже влюбиться. Но в нашем доме такому не бывать. Отречение отца от мира означало, что он не искал друзей с сыновьями и не назначал мне пару. Впервые я начала полностью осознавать, почему Ама вечно злилась на него из-за моего замужества.

Контраст между пониманием его небрежности и моей любовью к нему был болезненным. Имея мало перспектив в плане выгодного брака, я буду приговорена к половинчатой жизни старой девы. Без мужа еще глубже увязну в благородной бедности, лишившись даже комфорта и почета материнства. Столкнувшись с этими неутешительными мыслями, я уткнулась лицом в тонкую хлопковую подушку и плакала, пока не уснула.

В ту ночь мне приснился загадочный сон. Я брела по особняку Лим; все было тихо, неподвижно. Солнце пропало, свет – лишь яркая белизна, напоминающая полуденные отблески сквозь туман. И, словно бы утопая в нем, части дома исчезали из вида, едва я проходила мимо, так что позади все пряталось в тонкой белой дымке. Как и наяву, я прошла через искусно засаженные цветами дворики, тусклые коридоры и откликавшиеся эхом жилые комнаты, но в этот раз не услышала ни отдаленного бормотания голосов, ни движения слуг. Внезапно я поняла, что не одна. Кто-то шел за мной, наблюдая из-за двери или выглядывая через перила верхнего этажа. Я заторопилась, сворачивая в один проход за другим, пока они все не стали угрожающе напоминать друг друга.

Наконец я вошла во дворик с лотосовым прудом, очень похожий на тот, что видела днем, хотя цветы здесь смотрелись как искусственные – будто их воткнули в грязь подобно кадильным палочкам. Пока я стояла там и размышляла, что делать, кто-то подкрался ко мне сзади. Обернувшись, я увидела странного юношу. Он был великолепно одет в старинный костюм, доходивший до щиколоток. На ногах, на удивление коротких и широких, были черные туфли на высоких каблуках. В противовес одежде, раскрашенной в кричащие тона, лицо было довольно невыразительным, пухлым, со слабым подбородком и следами от угрей. Он взирал на меня с заботливой улыбкой.

– Ли Лан! – произнес он. – Как же я хотел снова тебя увидеть!

– Кто вы? – спросила я.

– Ты не помнишь меня? Прошло много времени. Но я тебя помню. Как мог я забыть? – напыщенно продолжал он. – Твои прекрасные брови, похожие на мотыльков. Твои губы, напоминающие лепестки гибискуса.

Когда он широко улыбнулся, меня затошнило.

– Я хочу домой.

– О нет, Ли Лан, – запротестовал он. – Прошу, присядь. Ты не представляешь, как долго я ждал этого момента.

Он взмахнул рукой, и появился столик, уставленный разнообразной едой. Вареные цыплята, дыни, засахаренные кокосы, всевозможные пирожные. Как и его одежда, блюда были очень ярко и неаппетитно раскрашены. Апельсины – мазки румян, а тарелка пандановых кексов – тошнотворного оттенка моря перед бурей. Сложенная в громоздкие пирамиды, вся эта масса выглядела неприятной, точно похоронные подношения. Он настаивал, чтобы я выпила чашечку чая.

– Я не хочу пить, – был мой ответ.

– Знаю, ты застенчива, – сказало это возмутительное существо, – но я налью себе чашку. Видишь? Разве не восхитительно? – Он пил, всячески выказывая восторг. – Ли Лан, моя драгоценная. Разве ты не знаешь, кто я? Я – Лим Тиан Чин! Наследник семьи Лим. Я пришел поухаживать за тобой.

Тошнота нарастала, пока я не впала в состояние, близкое к лихорадочному.

– Разве вы не умерли?

Стоило мне произнести это, как мир содрогнулся, будто его смяли. Цвета поблекли, линии кресел расплылись. Затем, словно резиновая лента стянулась, все вернулось в прежний вид. Сиял белый свет, еда на столике мерцала. Лим Тиан Чин прикрыл глаза, будто уязвленный моими словами.

– Моя драгоценная, – произнес он, – знаю, ты шокирована, однако давай не будем сейчас это обсуждать.

Я упрямо затрясла головой.

– Знаю, ты деликатная натура, – сказал он. – Не хочу волновать тебя. Мы попробуем снова позже.

Исчезая, он старался улыбнуться. Я принуждала себя проснуться со всей доступной силой воли. Я словно пробиралась сквозь мангровое болото, но мало-помалу цвета поблекли, и наконец, задыхаясь, я увидела лунный свет на своей подушке и ощутила онемение в руках, так как отлежала их.

Остаток ночи я едва могла заснуть. Тело покрывал пот, а сердце прыгало. Моим единственным желанием было заползти в кровать к няне, как я делала это в детстве. Тогда я спала рядом с ней, и жгучий аромат бальзама «Белый цветок»[10], которым Ама мазала виски от мигрени, успокаивал меня. Однако, если я сейчас пойду к ней, няня взволнуется. Я получу нагоняй, и вдобавок в меня вольют все виды патентованных препаратов. И все же страх и одиночество почти заставили меня потревожить ее, но тут я припомнила невероятную суеверность пожилой женщины и то, что любое упоминание Лим Тиан Чина расстроит ее надолго. Ближе к рассвету я наконец впала в тяжелую полудрему.

Я намеревалась рассказать Ама о сне, но мои страхи при ярком свете показались менее важными. Все из-за пребывания в доме Лим, убеждала я себя. Или из-за переедания. И кроме того, я не хотела признаваться няне, что думала о женихах перед сном. Знакомство с юношей, чинившим часы, вызвало чувство вины.

На следующий вечер я укладывалась в кровать с тревогой, но сны меня не посещали, и по прошествии нескольких ничем не примечательных ночей я обо всем позабыла. В любом случае меня заботило другое. Как я ни старалась, мысли возвращались к разговору с часовщиком. Я думала о том, каким знающим он казался, и жалела, что такой человек должен работать слугой. Я воображала, каково это – провести руками по его стриженым волосам. Улучив свободную минутку, я изучала черты своего лица в крохотном лакированном зеркальце моей мамы. Отец обращал мало внимания на мою внешность, когда я росла. Его больше интересовали мои мнения о картинах и скорость моей каллиграфии. Порой он упоминал, что я похожа на маму, но такое наблюдение причиняло больше боли, чем удовольствия, и в итоге он ретировался. Ама редко хвалила и частенько ругала, но я знала – она бросится под колеса повозки ради меня.

– Ама, – спросила я через несколько дней, – какое отношение матушка имела к мадам Лин?

Мы шли домой с материалом на новое платье. Каким-то образом няня нашла на это деньги. Я никак не решалась узнать, из каких запасов она наскребла средства на столь необязательную роскошь. Все няни откладывали часть зарплаты к увольнению. Они относились к особому классу слуг, иногда называемых «черно-белыми» за форму одежды: белая китайская блуза поверх черных хлопковых брюк. Некоторые из них были одинокими женщинами, отказавшимися от замужества, другие – бездетными вдовами без иных средств к существованию. Становясь ама, они подрезали волосы в короткий «боб» и вступали в особенное сестринство. Они платили взносы и хранили там сбережения, а после завершения трудового пути проводили остаток дней в Доме общества ама – их кормили и одевали до самой смерти. Один из немногих вариантов для незамужней бездетной женщины, позволяющий позаботиться о старости.