Невидимый город

В небо вздымалось не меньше дюжины черных столбов. Дурными голосами орали очумевшие кошки. Жалобно мычала и блеяла скотина. А в клубах дыма с веселым гиканьем носились, посверкивая шлемами, всадники.





* * *


Радка обернулась и снова одними глазами спросила: «Что делать?» Десси указала ей на корни поваленной ели. Радка послушно скользнула в ухоронку.

«Соображает все-таки что-то, спасибо Шеламу, соображает!»

Десси подобрала юбку и, прячась за стволами, а где и припадая к земле, стала приближаться к деревне.

Взяла чуть вправо – туда, где лес подходил к самой дороге.

Скользнула в придорожную канаву и поползла на четвереньках по сухой грязи. Знала, что рискует по-глупому, но сейчас ей позарез нужно увидеть герб на щите или вымпел – хоть что-нибудь, что сказало бы, откуда взялись поджигатели.

По счастью, им дела не было до леса и до канав, они сгоняли на площадь деревенский люд.

И Десси увидела все, что ей хотелось.

На алебардах всадников развевались тонкие темно-зеленые лоскуты. Да и вооружение Десси без труда признала и закусила губу от бессильной ярости.

Родовой цвет Кельдингов.

Королевские войска.





* * *


Радка так и сидела за елкой, зажав ладонями рот, и тихонько раскачивалась из стороны в сторону. Десси плюхнулась рядом и принялась растирать затекшие ноги.

– Не бойся, – сказала она сестре. – Это наши.

– Ваши?

– Да нет, наши. Наши общие.

Получился в своем роде шедевр – уложить все грязные ругательства, которые вертелись у нее под языком в два слова: «наши общие».

Ибо Шелам не терпит ругани. Вернее, иногда принимает ее слишком близко к сердцу. И Десси вовсе не улыбалось выпустить орду ублюдков, которых она мысленно поминала, гулять по Королевству. Здесь и без того полно неприятностей.

Одна беда – Радка ничего не поняла. Пришлось объяснять в том же духе: два пристойных слова вместо двадцати двух проклятий.

– Это… королевские солдаты. Они… продули войну. Теперь эти… вояки отступают к столице и жгут все на своем пути. Чтобы чужане не могли здесь кормиться, понимаешь?

– А наши? Отец с мамой?

– Ничего с ними не случится. Сгонят в города, чего-нибудь дадут на прокормление. К осаде будут готовиться.

«Славная девочка, – похвалила себя Десси мысленно, будто норовистую кобылку. – Славная девочка и совсем не кусается, правда?»

Но Радка в мгновенье ока разрушила с таким трудом обретенное спокойствие.

Она встала на ноги, отряхнула юбку и решительно сказала:

– Десс, ты поможешь?

– Это как?

– Что – как? Освободишь наших?

– От кого?

– От солдат. У нас вольная деревня, они права не имеют дома жечь.

– Умница! Ты что, головкой стукнулась? Солдаты в своем праве. Они вашей деревне еще благодеяние оказали – от чужан защитили.

– Все равно, – сказала Радка, глотая слезы, и Десси вдруг явственно услышала голос Оды; та тоже всю жизнь искала справедливости, а находила один пшик. – Чужане – враги, но если эти дома жгут, так они тоже – враги. А если ты из крепости, ты должна нас защищать.


– Еще чего! Знаешь, сколько те же солдаты за мою голову получат?

– Если не поможешь, значит, ты тоже…

– Тоже – кто? Договаривай, коли начала.

– Ты ж сама сказала – в лесу нельзя.

– Тьфу! Чтоб мне в другой раз грибом родиться! У грибов родичей не бывает. Ну что я сделаю, а? Как по-твоему?

– Не знаю, – сказала Радка. – Ты шеламка или я, как по-твоему? Хорошо это, когда людей ровно скотину гоняют?

– Нет, надо же! – Десси топнула ногой. – Вот пристала, как кобель к сучке! Ладно, пошли. Сделать ничего не сделаю, так хоть от обузы избавлюсь. Давай, поторапливайся.

Солнце вдруг погасло. Все вокруг подернулось серой пеленой. С севера наползала туча – неровная, темная, будто грязная нечесаная шерсть.





* * *


Прошло немало времени, прежде чем он научился удерживать в памяти хотя бы несколько мгновений, стал вспоминать, хоть и ненадолго, какие-то слова, чаще простые, ничего не значащие, вроде: дерево, трава, ветер. Другие слова жглись, просто плевались болью, и его разум тут же отскакивал в сторону, вновь прятался в спасительную холодную дымку беспамятства. И вновь единственным, что он осознавал, были щекотная земля и хвоинки под подушечками лап, разноголосый хор запахов, блаженное ощущение, с которым голодный желудок расслаблялся, встречая теплые, истекающие ароматной кровью куски мяса. И даже когда однажды темной ночью память погнала его из надежного лесного укрытия на дорогу, – и тогда он сумел спрятаться внутри своей головы и знать не знал, где был, что делал и почему. Правда, иногда хитрые воспоминания приходили без всяких слов: болью, холодом, огнем. И он плакал ночь напролет, подняв морду к искрящемуся в небе поясу звезд.

Но в первый раз он полностью осознал себя, когда его уши наполнились вдруг непривычным гвалтом. Он лежал в кустах, устроив морду на лапах, переваривал очередную беспечную тетерку. (Потом, уже спустя долгое время, он удивлялся, почему сумел так долго протянуть в лесу, он, такой беспомощный в прежней своей жизни, и понял, как неусыпно и заботливо кто-то хранил его.) Итак, он подремывал, а они гарцевали среди сосен всего в какой-нибудь дюжине шагов от него: молодые, яркие, крикливые, слепые и глухие ко всему вне них. И он вспомнил три слова: «дворяне» и «золотая молодежь». Тот, кто (где? когда? – нет, об этом нельзя думать – больно) произносил эти слова, – произносил их презрительно. Отчего? Что еще тогда было сказано? «Их руками можно делать что угодно, они все равно никогда не догадаются, что сделали». Почему-то сейчас это стало очень важно. Потом он увидел (вернее, понял, что видит) нервных чистокровных коней (они-то прекрасно чуяли, что он близко, и вот-вот готовы были взбеситься), увидел длинные нарядные луки, крапчатые перья на торчащих из колчанов стрелах (его рассудок в сумасшедшей гонке выплевывал из себя все новые забытые слова), длинные кинжалы в дорогих ножнах у пояса. Он вспомнил: «охота» (с этим оказалась почему-то связаны обида и зависть), потом «оружие» (и тут его резануло такой ослепительной болью, что бедный разум вновь бросился наутек, но он, сам не понимая, как и зачем, сумел его удержать).

Потом, много-много дней спустя, он понял, что именно это было самым отважным, самым трудным, самым главным поступком в его жизни. Именно тогда он по-настоящему родился заново. Он, прежний, всегда думал лишь о том, как половчее убежать, спрятаться, затаиться, не выдать себя настоящего никому. Но теперь (сам ли или вновь благодаря чьей-то помощи – на этот вопрос он так и не нашел никогда ответа) дрожащий в кустах беглец сквозь самые немыслимые страх и боль заставил себя понять:

– что когда-то был человеком,

– что когда-нибудь станет им вновь,

– что ему многое нужно сделать,

– что его собственных сил на это не хватит,

– что «их руками можно делать что угодно».

И так же, как случалось уже прежде, когда он без слов, одним лишь отчаянным и безмерным, подстегнутым болью желаньем достучался до неведомого заступника и вырвал себя из темницы, сейчас он снова беззвучно то ли взмолился, то ли повелел: «Отдай мне их! Пусть они будут моими!»

И стало по слову его.





Глава 5




Учитель сказал:

– Итак, Кельдинги всенародно объявили, что молодой Хардинг, наследник престола, одержим, и посадили на трон Королевства Рагнара, которому триста богов Пантеона якобы сами вручили волшебный меч. Буквальное значение ясно: в здешнем Королевстве произошел переворот и смена династии. Но давайте попытаемся найти иной смысл в этих событиях. Что думаешь ты, Ханс?

– А чего тут толковать-то? – пробасил Ханс, по обыкновению не поднимая глаз – только вместо собственных деревянных башмаков он созерцал сегодня зеленую скатерть с золотыми эльфийскими крапинками. – Что тут толковать? Надо всем в лесу, кто хоть немного магичит, собраться, Остров окружить, Магов за бороды похватать, и у них все тогда и выспросить. Я так думаю.

И, скорчив мрачную гримасу помиравшим от беззвучного смеха товарищам, плюхнулся обратно в кресло. Ханс был самым старшим из семи учеников, и Хитрая Наука давалась ему нелегко.

– Зря смеетесь, – поддержал Ханса Учитель. – Весьма основательное решение проблемы. Наверно, так поступил бы на нашем месте Александр Македонский. Только Маги, даже взятые за бороду, могут нам бесстыдно лгать. Поэтому давайте попробуем угадать их мысли. Почему они решили поддержать узурпаторов? Что скажешь, Рози?

Рози подняла светлые ресницы, все еще улыбаясь про себя.

– Мне вот что странно… – начала она и замолчала, словно прислушиваясь к ленивому перезвону поварешек в соседнем зале, где Добрые Хозяева, сонные еще после вчерашнего пира, готовились к сегодняшнему.

Отец Рози был печатником, потому она даже в разговоре всегда подолгу и осторожно подбирала слова.

– Мне странно, что Маги с Острова выступили на стороне Власти Силы и против Власти Колдовства. Это выглядит так, словно они сами не уверены в своем искусстве. А Кельдинги… Если я распорю платье, то, прежде чем надеть его, я должна сшить его заново, другими нитками. Если Стакад Кельдинг рассчитывает обойтись без магии Хардингов, значит, он надеется на Магию Острова. Получается, что Кельдинги и Островитяне попросту водят друг друга за нос.

– Разумно, – кивнул Учитель. – Звучит весьма разумно. Ты хочешь что-то добавить, Ульрих?

– Да. – Единственный темноволосый мальчишка в этой компании поднялся и пристально посмотрел на своих товарищей. – Почему вы ни слова не говорите о настоящем короле? Представьте-ка себя на его месте! Вы знаете, что говорят о нем в столице? Я упросил Добрых Хозяев, и они многое разузнали. Кельдинги посадили его в темницу в одном из храмов Смерти! И, готов спорить, заковали в железо. Я думаю, прежде чем рассуждать тут о том о сем, мы должны…