О чем я говорю, когда говорю о беге

Сама по себе трасса Нью-Йоркского марафона ровная, но она проходит через семь крупных мостов, большинство из которых подвесные, а у подвесных мостов центральная часть заметно поднята. Я уже трижды участвовал в Нью-Йоркском марафоне, и каждый раз эти пологие подъемы и спуски нагружают мне ноги куда сильнее, чем я рассчитываю.

Последний этап марафона – Центральный парк. Там прямо от входа начинаются неровности рельефа, на которых я всегда торможу. Во время утренних пробежек по Центральному парку я их, как правило, почти не чувствую, но под конец продолжительного забега они становятся непреодолимой преградой. Они по капле выжимают из меня последнюю энергию. Финиш совсем близко, говорю я себе, но поскольку к тому времени мое продвижение вперед происходит только на ментальном уровне, то финиш как-то не спешит приближаться. В горле пересохло, однако желудок категорически не согласен принимать очередную порцию жидкости. Именно на этом этапе мои ноги начинают взывать о помощи.

Вообще-то нельзя сказать, чтобы я был совсем некомпетентен в вопросах бега по гористой местности. Напротив, я вполне неплохо с ним справляюсь. Мне нравятся трассы с подъемами, потому что на подъеме есть шанс обогнать других бегунов. Но эти холмики в Центральном парке – просто кошмар. Они оказываются на моем пути тогда, когда единственное, чего я хочу, – это добить последние километры и, выложившись на все сто, с улыбкой пересечь финишную линию. И я буду стремиться к тому, чтобы в этом году все произошло именно так.

Даже если общий километраж и уменьшился, ничего страшного, во время тренировок главное правило – никогда не отдыхать два дня подряд. Мускулы – они ко всему привыкают быстро, как рабочий скот. Если вы постепенно повышаете нагрузку, они непременно к ней приспособятся. Важно с помощью конкретных примеров четко дать им понять, на какое количество работы, по вашему разумению, они должны быть способны. Постепенно мускулы подстроятся под новые обстоятельства и станут сильней. Понятно, что это не произойдет за один день. Но если делать все последовательно и методично, то они не будут на вас в обиде – разве что скривятся недовольно разок-другой, но это не в счет, – а послушно окрепнут. Повторение – это способ донести свои ожидания. В конце концов, мышцы у нас сознательные – если играть по правилам, они не посмеют жаловаться.

Но если несколько дней подряд на мускулы нет никакой нагрузки, то они тотчас приходят к выводу, что можно расслабиться, и быстро теряют сноровку. Они действительно похожи в этом смысле на животных – ищут максимально легкий путь. Если их не напрягать, они, естественно, расслабляются и, так сказать, «забывают» нагрузку. Чтобы освежить их память, надо проделать весь путь с самого начала. Разумеется, иногда необходимо дать мышцам отдохнуть, но в критические моменты, когда речь идет о подготовке к марафону, нужно, чтобы они знали, кто тут начальник и что от них требуется. Приходится безжалостно держать их в напряжении, но при этом важно не перегибать палку. Со временем тонкостями этой тактики овладевает любой бегун.

Буквально на днях вышел в свет новый сборник моих рассказов «Токийские легенды», в связи с этим мне предстоит дать несколько интервью. Кроме того, надо проверить верстку сборника музыкальной критики, который должен выйти в ноябре, и встретиться с людьми, которые занимаются дизайном обложки. Еще я хочу просмотреть свой старый перевод полного собрания сочинений Раймонда Карвера. Его планируют переиздать в мягкой обложке, вот я и решил пройтись еще разок по всем текстам. А на это, знаете ли, уходит масса времени. В довершение всего я должен написать длинное предисловие для сборника «Blind Willow, Sleeping Woman» («Слепая ива, спящая дева»), который, по-видимому, опубликуют в Штатах в следующем году. Ну и наконец, эти мои эссе о беге, писать которые меня никто не просил… Я, как деревенский кузнец, молчалив и работящ.

Ах да, есть еще несколько деловых вопросов, требующих немедленного решения. Единственный сотрудник нашего токийского офиса – женщина, которую мы взяли на работу на то время, что будем жить в Штатах, неожиданно сообщила, что следующей весной выходит замуж и поэтому собирается уволиться до конца этого года. Значит, надо как можно скорее найти ей замену. Ведь нельзя же закрыть офис на все лето. А в Кембридже, практически сразу же после возвращения, мне предстоит прочесть несколько лекций, а их, понятное дело, для начала нужно бы написать.

Так что за две недели в Японии я должен постараться утрясти все эти дела, и не просто утрясти, а наилучшим образом. При этом мне еще надо как следует подготовиться к Нью-Йоркскому марафону. Даже если бы я раздвоился, все равно не успел бы сделать все необходимое! И тем не менее, несмотря ни на что, я продолжаю бегать. Ежедневный бег – это не роскошь, а образ жизни. И я не могу от него отказаться только потому, что занят по горло другими делами. Если бы другие дела являлись для меня достаточным основанием, я бы уже давным-давно не бегал. Причин, побуждающих меня бегать, – раз-два и обчелся, а вот причин покончить с этим занятием – вагон и маленькая тележка. Единственное, что мне остается в такой ситуации, – это продолжать холить и лелеять те, которых «раз-два и обчелся».

Когда я жил в Токио, я обычно бегал по периметру Дзингу Гайэн, парка, окружающего храмовый комплекс Мэйдзи Дзингу. Эта трасса подходит вплотную к стадиону Дзингу. Конечно, Дзингу Гайэн не сравнить с Центральным парком, но в центре города этот утопающий в зелени уголок единственный в своем роде. Я бегал здесь много лет подряд и научился отлично чувствовать дистанцию. На этом пути я помню каждую рытвину и кочку, так что это идеальное место для тренировок. Здесь я легко могу оценить собственную скорость. К сожалению, в этом районе слишком оживленное движение (не говоря уже о многочисленных пешеходах) и воздух, прямо скажем, не очень чистый, но это и неудивительно, все-таки речь идет о самом сердце Токио. Так что, в общем, грех жаловаться.

Один круг по парку составляет тысяча триста двадцать пять метров, через каждые сто метров – отметки расстояния, так что бегать здесь очень удобно. Для коротких дистанций в пять километров на скорость – например, километр за пять с половиной минут, или километр за пять минут, или километр за четыре с половиной минуты – я всегда прихожу сюда. Когда я только начинал здесь бегать, на этой трассе тренировался Тосихико Сэко, который тогда еще не ушел из большого спорта. Он вовсю готовился к Олимпиаде в Лос-Анджелесе. Наверное, ни о чем другом не мог думать, кроме как о сияющей золотой медали. Из-за политического бойкота он не поехал на Московскую олимпиаду, и Лос-Анджелес, скорее всего, был его последним шансом получить золото. В его облике того периода присутствовало что-то трагическое. Чтобы в полной мере прочувствовать этот трагизм, достаточно было случайно встретиться с ним на одной из парковых дорожек и посмотреть ему в глаза.

Накамура, тогда главный тренер команды «S&B», был жив и здоров, а сама команда, с целой плеядой первоклассных спортсменов, находилась в зените своей славы. Они тоже ежедневно бегали по этой трассе. И естественно, со временем мы начали узнавать друг друга в лицо. Как-то раз я даже поехал на Окинаву, пока они там тренировались, писать о них материал. Рано утром, перед работой, эти бегуны занимались поодиночке. А во второй половине дня у них была командная тренировка. В те годы я обычно приходил в парк не позднее семи утра (пока поменьше машин да и пешеходов и воздух почище) и то и дело встречал на трассе кого-нибудь из «S&B». Обычно мы просто кивали друг другу. А в дождливые дни обменивались понимающими улыбками типа «вам тяжело, и нам тяжело».

Лучше всего я запомнил двух молодых бегунов – Танигути и Канэй. Обоим было около тридцати. И тот и другой в свое время были членами команды по легкой атлетике университета Васэда и особенно отличились на эстафете в Хаконэ. После того как Сэко стал тренером «S&B», эти двое перешли в разряд восходящих звезд. Они были из тех спортсменов, которые в какой-то момент обязательно начинают завоевывать медали на Олимпиадах и не боятся тяжелых и изнурительных тренировок. Но, к несчастью, оба погибли в автомобильной катастрофе в то лето, когда команда в полном составе тренировалась на Хоккайдо. Я своими глазами видел, какие неимоверные трудности они преодолевали на пути к поставленной цели, и известие об их нелепой гибели было для меня страшным ударом. Я в полном смысле этого слова ощутил физическую боль.

За все это время мы не сказали друг другу и пары слов и не были знакомы лично. Только после их смерти я узнал, что оба они были женаты. И все же мне кажется, что мы с ними неплохо понимали друг друга, ведь как-никак мы, стайеры, встречались на трассе изо дня в день. Есть вещи, которые понятны только бегунам (независимо от того, на каком профессиональном уровне они находятся). В это я верю всем сердцем.

И даже теперь, когда я бегу по Дзингу Гайэн или вокруг Акасака Госё, я вспоминаю их. Кажется, сейчас я поверну за угол и увижу, как они бесшумно бегут мне навстречу и их дыхание превращается в белые облачка пара в морозном утреннем воздухе. И я всегда думаю: они вложили столько сил и стараний в свою карьеру, так упорно тренировались, и что же стало со всем этим – с их мыслями и желаниями? Куда все это подевалось? Неужели стоит телу умереть, и человеческие мысли вот так вот просто исчезают, уходят в никуда?



У себя дома в Канагаве я тренируюсь иначе, чем в Токио. Как я уже говорил, совсем рядом проходит трасса, на которой можно отрабатывать подъемы и спуски. Есть еще одна трасса, прохождение которой занимает около трех часов. Она идеально подходит для длительных пробежек: идет почти все время по ровной местности, вдоль реки и океана. На ней почти нет машин и очень мало светофоров (последние, честно говоря, существенно замедляют процесс). К тому же, в отличие от Токио, воздух здесь чистый. Кому-то может наскучить бегать три часа в полном одиночестве, но я-то к этому вполне готов – слушаю музыку и бегу себе в свое удовольствие. Особенность этой трассы в том, что она уводит все дальше и дальше от дома, поэтому, когда, выбившись из сил, решаешь вернуться, приходится, пусть хоть ползком, проделывать весь путь обратно. Но в целом не могу сказать, чтобы это была не приятная трасса.



Теперь поговорим немного о прозе.

В каждом интервью меня спрашивают, какими качествами должен обладать хороший писатель. Ответ очевиден – писатель должен обладать талантом. С каким бы усердием и рвением вы ни писали, если у вас нет таланта, вы никогда не станете хорошим писателем. Это скорее предварительное условие, чем приобретенное качество. Даже самый лучший в мире автомобиль не сдвинется с места без горючего.

Проблема с талантом заключается в том, что в большинстве случаев человек не может контролировать качество и количество своего таланта. И когда вдруг выясняется, что таланта явно не хватает, то как ни придумывай, откуда пополнить истощившиеся запасы, как ни пытайся экономить талант, растягивая его на подольше, вряд ли из этого что-то получится. Талант живет сам по себе, хочет – фонтанирует, хочет – иссякает, и тогда плохи наши дела. Разумеется, жизненный путь Шуберта и Моцарта, а также некоторых поэтов и рок-певцов – в короткий срок исчерпавших свой исключительный талант или умерших на пике славы и преображенных драматической и безвременной своей кончиной в прекрасную легенду – мало кого оставляет равнодушным, но для большинства из нас это все-таки не модель для подражания.

Вторым по важности качеством я считаю умение сосредотачиваться. Или даже так – сосредотачивать свой, в известной степени ограниченный, талант на том, что жизненно необходимо в данную минуту. Без этого вам не удастся создать ничего хоть сколько-нибудь ценного.

Умение сосредотачиваться даже может частично компенсировать несовершенство таланта или его нехватку. Обычно я уделяю сосредоточенной работе три-четыре утренних часа. Я сажусь за стол и полностью отключаюсь. Я не вижу ничего вокруг себя, не думаю ни о чем, кроме работы. Даже исключительно талантливый писатель, которого переполняют новые восхитительные идеи, будет не в состоянии перенести их на бумагу, если он – к примеру – страдает от зубной боли (кариес!). Боль не дает сосредоточиться. Вот что я имею в виду, когда говорю, что без умения концентрироваться вы ничего не добьетесь.

Еще одно необходимое качество – это выносливость. Если вы сосредоточенно работаете по три-четыре часа в день, но уже через неделю чувствуете, что ужасно устали, – значит, вы не сможете написать крупное произведение. Писателю – по крайней мере, писателю, задумавшему написать повесть, – необходим запас энергии, которого бы хватило на полгода, год, а то и на два упорной работы. Это можно сравнить с дыханием. Если тот момент, когда мы сосредотачиваемся, уподобить глубокому вдоху, то выносливость – это умение медленно и бесшумно дышать, экономно расходуя глубокий вдох. Тому, кто хочет стать профессиональным писателем, необходимо научиться правильно сочетать две эти техники. Набрав побольше воздуха в легкие, продолжайте дышать.

К счастью, два последних качества (выносливость и умение сосредотачиваться) отличаются от таланта тем, что их можно в себе воспитать и развить с помощью тренировок. Если вы каждый день по несколько часов кряду, сосредоточившись на чем-то одном, работаете за письменным столом, то в конце концов приобретете оба эти качества. Это очень похоже на тренировку мышц, о которой я недавно говорил. Не прекращая посылать своему телу ценные указания о том, что вы, собственно говоря, от него хотите, нужно внушить себе, что ежедневная и сосредоточенная работа над конкретной задачей необходима прежде всего именно вам. Таким образом вы постепенно расширите свои возможности. Планка начнет повышаться. То же самое происходит с теми, кто ежедневно бегает, чтобы развить мышцы и улучшить фигуру. Импульс – сохранение, импульс – сохранение. Надо запастись терпением, но, поверьте, первые результаты не заставят себя ждать.

Мастер детективного жанра Раймонд Чандлер в частном письме признавался, что, даже если ему совершенно нечего было писать, он все равно ежедневно проводил по несколько часов за письменным столом, пытаясь на чем-нибудь – все равно на чем – сосредоточиться. И я прекрасно понимаю, зачем он это делал. Таким образом он накапливал физическую выносливость, необходимую профессиональному писателю. Тренировал силу воли.

С моей точки зрения, писать прозу – это тяжелый физический труд. Да, сочинительство – ментальный процесс, но чтобы написать роман или книгу, необходимо поработать физически. Это, конечно, не означает, что нужно носить тяжести, быстро бегать и высоко прыгать. Тем не менее большинство людей видят только то, что на поверхности, и считают писателей особыми существами, отдающими практически все свое время тихой интеллектуальной кабинетной работе. Если ты в состоянии поднять чашку кофе, полагают очень и очень многие, значит, тебе хватит сил написать повесть. Но попытайтесь хоть раз что-нибудь написать, и вы поймете, что труд писателя не такая уж синекура, как может показаться со стороны. Весь этот процесс создания чего-то из ничего – сидение за столом; собирание воли в пучок наподобие лазерного; сочинение сюжета; подбор слов, одного за другим; забота о том, чтобы нить повествования не порвалась и не запуталась, – требует в десятки раз больше энергии, чем думают непосвященные. Писатель находится в постоянном движении не во внешнем, а в своем внутреннем мире. И его тяжелый и изнурительный внутренний труд скрыт от постороннего глаза. Принято считать, что в процессе мышления участвует только голова. Это не так: писатель, натянув на себя рабочий комбинезон «повествования», мыслит всем телом, что приводит к напряжению, а то и к истощению всех сил – и физических, и ментальных.

Многие талантливые писатели раз за разом совершают этот подвиг, даже не отдавая себе отчета в том, что, собственно говоря, происходит. В молодости, имея определенный талант, можно легко писать крупные вещи и играючи справляться с возникающими по ходу дела трудностями. Ведь когда ты молод, твое тело буквально напоено жизненной силой. Ты можешь сосредоточиться на чем угодно и в любой момент, да и с выносливостью никаких проблем. Совершенно очевидно, что нет нужды специально тренировать в себе эти качества. Когда ты молод и талантлив – это окрыляет.

Однако рано или поздно молодость проходит, и свободная, кипучая деятельность теряет свою «свежесть и натуральный блеск». Ты вдруг обнаруживаешь, что вещи, которые раньше давались тебе без всякого труда, вовсе не так уж просты. Так, подача удалого питчера с годами становится все слабее. Разумеется, люди, старея, придумывают различные способы компенсировать постепенный упадок сил. И наш питчер из удалого превращается в хитрого и специализируется теперь на бросках со сменой скорости. Но всему есть предел. И вот уже снова бессилие маячит перед нами бледной тенью.

А вот не очень талантливые писатели – те, которым соответствие общепринятым стандартам дается с трудом, – должны с молодых лет наращивать себе «мышцы», верно рассчитывая свои силы. Таким писателям приходится тренироваться, чтобы развить в себе выносливость и умение сосредотачиваться. В этих качествах они находят (в некоторой степени) замену таланту. И вот так, постепенно «превозмогая» жестокую реальность, они действительно могут неожиданно обнаружить в себе скрытый талант. Потеют, ковыряют лопаткой яму у себя под ногами – и вдруг натыкаются на подземный источник. Понятно, что это вопрос удачи, но удачи неслучайной: если бы не упорные тренировки, благодаря которым появились силы копать, ничего бы и не было. Полагаю, что почти все поздно начавшие писатели прошли через нечто подобное.

Естественно, встречаются люди (но их, опять-таки естественно, очень мало), наделенные таким мощным талантом, которого хватает на всю жизнь, – он не ослабевает и не истощается. Каждое их произведение – шедевр, и сколько они ни черпают из своего источника, он не иссякает. Мы должны быть благодарны, что такие люди были и есть. Без них – без Шекспира, Бальзака, Диккенса – немыслима мировая литература. Но в конечном итоге великие они и есть великие – то есть исключение из правила, легендарные фигуры. Остальным писателям (в том числе, разумеется, и мне), тем, которые не в состоянии воспарить на вершины, приходится компенсировать несовершенство своего таланта всеми доступными средствами. Иначе они просто не смогут написать ничего стоящего. Способы, с помощью которых осуществляется такая компенсация, становятся частью личности писателя. Именно они делают его отличным от других.

Писать книги я во многом научился благодаря ежедневным пробежкам. В основе лежит практическое переживание – естественное и физиологичное. Как долго я выдержу? Насколько жестко смогу себя подгонять? Сколько времени мне нужно, чтобы полноценно отдохнуть, и с какого момента отдых уже во вред? Где кончается адекватная верность себе и начинается неадекватная зашоренность? Сколько внимания следует уделять окружающему миру и как глубоко стоит погружаться в мир внутренний? В какой степени верить себе? Насколько себе не доверять? Я знаю, что если бы тогда, когда я стал писателем, я не стал еще и бегуном, мои книги были бы совсем другими. В чем именно? Не могу сказать. Но разница была бы заметная, поверьте.

В любом случае, я очень рад, что все эти годы продолжаю бегать. Почему? Да потому, что мне самому нравится то, что я пишу. Я с нетерпением жду, что же у меня получится в следующий раз. Будучи писателем с ограниченными возможностями и к тому же человеком несовершенным, сотканным из противоречий, я могу считать это радостное чувство предвкушения настоящим достижением. И даже в некотором роде чудом, хотя, возможно, слово «чудо» здесь не совсем подходит. И если всем этим я обязан ежедневному бегу, то я, само собой, тем более должен быть ему благодарен.

Над бегунами часто посмеиваются, мол, эти на многое готовы, лишь бы жить подольше, но я думаю, что большинство людей бегают вовсе не поэтому. Им важно не продлить свою жизнь, а улучшить ее качество. Если уж тратить годы, так хотя бы интересно и полноценно, имея какую-то цель, а не блуждая в тумане. И как мне кажется, бег может здорово в этом помочь. Нужно достичь своего индивидуального предела – в этом суть бега. Но это еще и метафора жизни (а для меня и писательского труда). И я думаю, многие бегуны в этом со мной согласятся.



Иногда я хожу в спортзал неподалеку от моего токийского офиса. Разминаюсь там, если можно так выразиться, с посторонней помощью – в том смысле, что инструктор помогает мне разминать мышцы, которые я не могу расслабить самостоятельно. Из-за интенсивных тренировок некоторые мышцы у меня скованы, то есть непроизвольно напряжены, и если их как следует не размять, то я рассыплюсь на куски, так и не дотянув до марафона. Подгонять себя, доходить до предела – это важно, но бессмысленно шагнуть за него – значит потерять все.

Инструктор – молодая женщина, но силы ей не занимать. То, что она со мной проделывает, очень – можно даже сказать, неимоверно – больно. После этого получасового массажа-разминки я напоминаю взмыленную лошадь. От пота одежда промокает до самых трусов. «Ну, вы даете! – всякий раз изумленно говорит мне она. – И как это вы доводите свои мышцы до такого, еще чуть-чуть – и судорога. Другой бы на вашем месте давным-давно обратился к специалисту. Не понимаю, как вы вообще умудряетесь что-то делать в таком виде».

Она предупреждает меня, что если я буду продолжать в том же духе, то очень скоро что-нибудь в моем организме выйдет из строя. Может, так оно и есть. Но я подозреваю – точнее, надеюсь, – что все будет хорошо. Ведь я уже не первый год нагружаю свои мышцы до предела. В периоды затяжных тренировок они у меня всегда ужасно скованы. Так что когда утром я надеваю кроссовки и выхожу на улицу, ноги такие тяжелые, что кажется, я вообще не смогу сдвинуть их с места. Я начинаю бежать очень медленно, еле передвигая ноги. Вижу старушку, живущую по соседству, – она идет впереди быстрым шагом, но я даже не могу ее догнать. Однако чем дольше я бегу, тем больше расслабляются мышцы, и где-то минут через двадцать я уже могу бежать совершенно нормально. Тогда я начинаю ускоряться. А дальше бегу уже практически на автомате.


Другими словами, мышцам нужно время, чтобы разогреться. Они долго раскачиваются, но если уж раскачались, то их без особого напряжения хватает надолго. Именно такие мышцы подходят для длинных дистанций. А для коротких – не подходят. На короткой дистанции, к тому моменту как мой мотор наберет обороты, гонка уже закончится. Честно говоря, технические подробности мне неизвестны, но думаю, что тип мышц передается по наследству. И еще мне кажется, что тип мышц так или иначе влияет на то, как человек думает. Ведь разум контролируется телом, так?

А может, наоборот, работа разума обуславливает строение тела? Или правильнее говорить о взаимодействии и взаимовлиянии? Наверняка знаю только одно: у каждого из нас есть врожденные наклонности, от которых никуда не деться, нравится нам это или нет. Эти наклонности хоть и поддаются некоторой корректировке, по сути своей остаются неизменными.

Взять, к примеру, сердце. Мой стандартный пульс – около пятидесяти ударов в минуту, что, в общем, немного. (Между прочим, я слышал, что у золотой медалистки Олимпиады в Сиднее, Наоко Такахаси, пульс вообще тридцать пять.) Но после тридцати минут бега он подскакивает до ста семидесяти. А если я бегу изо всех сил – то до ста. То есть для того, чтобы пульс у меня был такой же, как у большинства людей в состоянии покоя, мне надо хорошенько побегать. Это еще одно отличительное свойство тех, чья конституция подходит для бега на большие расстояния. Причем сердцебиение у меня замедлилось после того, как я начал систематически заниматься бегом. То есть сердце оптимизировало свою работу в условиях бега на длинные дистанции. Если бы оно билось быстро, когда я нахожусь в покое, то, ускоряясь во время бега, в какой-то момент просто бы не выдержало.

Американские медсестры, измеряя мне пульс, неизменно говорят: «А вы, должно быть, бегун». Подозреваю, что много кому из бегунов со стажем доводилось слышать то же самое. Если в городе вам попались навстречу бегуны, то отличить новичков от ветеранов несложно. С отдышкой – это новички. С тихим, ровным дыханием – ветераны. Их сердца, погруженные в раздумья, неспешно отсчитывают время. В тот момент, когда пути наши пересекаются, мы вслушиваемся в дыхание друг друга, улавливаем ритм, постигаем иную систему отсчета времени. Так же и писатели постигают иную систему словоупотребления в произведениях друг друга.

Ну так вот, мышцы у меня сейчас здорово скованы. Обычная разминка не помогает. Понятно, что я тренируюсь интенсивно, пожалуй, можно сказать, я сейчас на пике интенсивности, но даже с учетом этого слишком уж они твердые. Иногда приходится бить себя по ногам кулаком, чтобы чуть расслабить мышцы. (Ну да, это больно.)

Мои мышцы такие же упрямые, как я сам, а иногда еще упрямее. Они хорошо запоминают нагрузки и многое могут вынести, способны к прогрессу, но не способны на компромисс. Они никогда не сдаются. Это и есть мое тело, со всеми его изъянами и несовершенствами. Люблю я его или нет, другого не будет. И другого лица тоже – надо жить с этим. Чем старше я становлюсь, тем спокойнее мирюсь с этим. Можно открыть холодильник и очень неплохо – и даже весьма изысканно – перекусить вчерашними остатками. И если остатки – это всего лишь яблоко, луковица, сыр и моченая слива, все равно жаловаться глупо. Нужно радоваться тому, что есть. А этому учишься с возрастом. В этом, так сказать, преимущества старения.



Давно же я не бегал по улицам Токио. В сентябре здесь все еще жарко. Эта оставшаяся с лета томительная жара свойственна большим городам. Я бегу молча. Обильно потею. Даже кепка моментально становится насквозь мокрой. Тень падающих капель пота сопровождает мою, скользящую по асфальту. Попадая на асфальт, соленые капли моментально испаряются.

Во всем мире у бегунов на длинные дистанции одинаковое выражение лица. Как будто они сосредоточенно думают о чем-то. Может, на самом-то деле они ничего и не думают, но вид у них такой, будто все-таки думают. И как это они бегают по такой жаре? Молодцы! Хотя, если вдуматься, то я точно такой же молодец.

На трассе в Дзингу Гайэн меня окликает по имени женщина. Оказывается – читательница. Иногда такое со мной случается, но не очень часто. Я останавливаюсь, мы обмениваемся парой фраз. «Я читаю вас уже двадцать лет», – говорит она. Начала подростком, а сейчас ей под сорок. Все мы стареем. «Спасибо», – говорю я. Мы улыбаемся, пожимаем друг другу руки и прощаемся. Боюсь, рука у меня жутко потная. Я возвращаюсь на трассу, а женщина идет дальше по своим делам. А я – бегу по своим. Куда? В сторону Нью-Йорка, конечно.





Глава 5

Если б в те дни на моей голове красовался хвостик




3 октября 2005 г.

Кембридж, штат Массачусетс

Летом в окрестностях Бостона обязательно выпадает пара-тройка настолько отвратительных дней, что проклинаешь все на свете. Но если удалось их пережить, то все остальное время здесь очень даже неплохо. Люди богатые бегут от жары в Вермонт или на Кейп-Код, город пустеет, и это очень ему к лицу. Деревья по обеим сторонам дорожки вдоль реки отбрасывают пышную тень. Студенты Гарварда и Бостонского университета, завзятые любители регаты, целыми днями тренируются на реке, которая ослепительно сияет в лучах летнего солнца. Девушки в бикини, расстелив на травке пляжные полотенца, загорают, сунув в уши свои уокмены и айподы. Рядом остановился фургон мороженщика. Кто-то играет на гитаре старую песню Нила Янга, а лохматый пес увлеченно гоняется за пластмассовой летающей тарелкой. Вдоль реки на «Саабе» цвета красной фасоли, с открытым верхом рассекает психиатр-демократ (ну а кто еще?).

Нерешительная (шаг вперед, два назад), красивая и недолгая осень, столь характерная для Новой Англии, постепенно вступает в свои права. Густая, еще недавно вездесущая зелень сменяется неяркой желтизной. К тому времени, как поверх шорт я начинаю носить треники, опавшие листья уже кружатся на ветру и желуди с сухим стуком падают на асфальт. Усердные белки носятся как угорелые, собирая запасы на зиму.

После Хеллоуина четко и без лишних рассуждений, как компетентный налоговик, за дело берется зима. Не успеешь оглянуться, а река уже замерзла и все лодочки бесследно исчезли. На другой берег можно перейти прямо по льду. Деревья стоят без единого листочка, тонкие ветки, задевая одна другую на ветру, постукивают с костяным звуком. А почти у самой верхушки виднеется беличий домик, в котором, полагаю, спят и видят сны белки. Стая красивых и бесстрашных канадских гусей пересекает небо с севера на юг (ну да, где-то еще холоднее, чем здесь). С реки дует ветер, холодный и острый, как только что наточенный топорик. Дни становятся все короче, облака все пышнее.

Мы, бегуны, надеваем перчатки, натягиваем на уши шерстяные шапочки и повязываем маски. И все равно кончики пальцев мерзнут, мочки горят от холода. Просто холодный ветер – это еще ничего, можно и потерпеть. А вот сильный снегопад – это уже угроза для жизни. За ночь снег подмерзает и превращается в гигантскую глыбу льда, сковывая дороги и парализуя движение. Тогда приходится отказываться от бега и перебираться в закрытые бассейны и спортзалы, чтобы в ожидании весны поддерживать форму с помощью плавания и бессмысленного педалекручения на велотренажерах.

Река, о которой я вам рассказывал, – это река Чарльз. Народ любит проводить здесь время. Кто-то совершает дневной моцион, кто-то выгуливает собаку, кто-то бегает, кто-то ездит на велосипеде или радостно катается на роликах (ума не приложу, как можно получать удовольствие от этого жуткого занятия). Словно притянутые гигантским магнитом, все собираются у реки.

По-видимому, мы, люди, привыкшие ежедневно видеть огромное количество воды, находим в этом какой-то особый смысл. Насчет «мы, люди» я, конечно, загнул, но лично для меня это действительно очень важно. Если я долго не вижу воды, то физически начинаю ощущать, что мне чего-то не хватает. Примерно то же чувствует человек, который любит музыку, но по той или иной причине лишен возможности ее слушать. Наверное, все дело в том, что я вырос у моря.

Поверхность воды каждый день разная: цвет, форма волн, скорость течения – все постоянно преображается. В зависимости от времени года растения и животные, обитающие у реки, тоже выглядят по-разному. По небу плывут разнокалиберные облака, и река, залитая солнечным светом, отражает их непрерывное движение. Одно время года сменяется другим, и тут же, точно кто-то щелкнул переключателем, меняется направление ветра. Сила ветра, его запах и направление – все это признаки, по которым бегуны определяют смену сезонов. Подхваченный этим круговоротом, я ощущаю себя крохотным кусочком гигантской мозаики природы. Я всего лишь часть природы, притом легко заменяемая, как вода в реке, бегущая под мостом и дальше, к морю.

В марте плотный снег наконец тает, подсыхает неприятная слякоть, люди вылезают из своих теплых пальто и отправляются на реку (сакура зацветает здесь позднее – только в мае), и вот тут-то, когда чувствуется, что все уже готово, в город приходит Бостонский марафон.



Но сейчас лишь начало октября. Бегать в футболке уже довольно холодно, но и для длинного рукава пока рановато. До Нью-Йоркского марафона осталось чуть больше месяца. Пришла пора отвлечься от накрутки километража и заняться проблемой накопившейся усталости. По-английски это называется периодом «тейперинга» – сокращения тренировок. Какую бы длинную дистанцию я теперь ни пробежал, во время забега мне это уже не поможет. И даже наоборот, может – окольным путем – помешать.

Судя по записям в моем беговом журнале, подготовка к марафону все это время продвигалась очень даже неплохо:

июнь – 260 км

июль – 310 км

август – 350 км

сентябрь – 300 км

Красивая получается пирамида. А если посмотреть по средним недельным показателям, то еще красивей: 60 км – 70 км – 80 км – 70 км. В октябре я планирую тренироваться примерно с той же интенсивностью, что и в июне (60 км в неделю).

Еще я купил себе новые беговые кроссовки «MIZUNO». В магазине «Сити-спортс» в Кембридже я перемерил несколько моделей, но в итоге купил точно такие же, как те, в которых все это время тренировался. Они легкие, с жестким амортизатором. Как всегда, их нужно будет сперва разносить. Главное достоинство этих кроссовок – надежность, и никаких лишних наворотов. Но это мое личное мнение. Каждому, понятно, свое. Однажды мне представилась возможность побеседовать с человеком из отдела продаж «MIZUNO», он так и сказал: «Наши кроссовки – очень простые и неброские. В них нет ничего привлекательного, кроме надежности». Я понимаю, что он имел в виду. Никаких тебе прибамбасов, ничего такого стильного, даже рекламного слогана нет. Иными словами, им нечем привлечь среднестатистического покупателя (эдакие «Субару» от обувной промышленности). Но у этих кроссовок хорошо сработанная, надежная подошва. По собственному опыту знаю, что они будут моими верными соратниками все двадцать шесть миль марафонской дистанции. За последние годы качество спортивной обуви заметно улучшилось, так что кроссовки одной ценовой категории, независимо от производителя, будут примерно одинакового качества. И все-таки некоторые тонкие различия почувствовать можно, а бегуны, как правило, стремятся к моментальному осознанию себя сквозь призму ничем не примечательных деталей. Оставшийся до марафона месяц буду бегать в новых кроссовках – пусть сядут как следует по ноге.



После многомесячных тренировок накопилась усталость, бегать быстро не получается. Рано утром совершаю неспешную пробежку вдоль реки Чарльз. Меня то и дело обгоняют девушки, судя по всему, гарвардские первокурсницы. Почти все маленькие и изящные, в карминовых футболках с эмблемой Гарварда на груди. Светлые волосы собраны в тугие хвосты, в ушах новехонькие айподы – девушки бегут по прямой, стройные тела так и рассекают воздух. Во всем их облике чувствуется какой-то яростный вызов. Они привыкли обгонять и явно не привыкли, чтобы обгоняли их. Успешные, привлекательные, здоровые, решительные и уверенные в своих силах. Глядя на их размашистый шаг, на то, как сильно и резко они отталкиваются от земли, понимаешь: перед тобой типичные спринтеры. Длинные дистанции – не для них. Таким гораздо ближе короткие расстояния и большая скорость.

По сравнению с этими девушками у меня приличный опыт в том, что касается проигрышей. Говорю это не из хвастовства. В этом мире так много вещей, которых мне никогда не сделать, так много соперников, которых мне никогда не одолеть. Не думаю, чтобы эти милые девушки знали хоть что-нибудь о том, как это больно. Да и зачем им об этом знать? Понятное дело – вовсе незачем. Вот о чем я думаю, пока гляжу на их горделивые хвостики, на их боевой галоп. И все в том же неспешном темпе продолжаю бежать вдоль реки.