О чем знает ветер

– Здравствуйте, здравствуйте! Мэйв отправила вас в Баллинагар, верно? Как ваши изыскания – увенчались успехом?

– Да. Я нашла предков – в смысле, их могилы. Завтра поеду на кладбище – цветы возложу.

Эмоции снова нахлынули. Эта странная нежность к усопшим – я ведь никогда их не видела! Стало неловко: уже во второй раз я роняю слезы перед библиотекаршей, будто какая-нибудь экзальтированная особа. С максимально деловитым видом я протянула Дейрдре старинную фотокарточку – ту, на которой был запечатлен особняк.

– Не знаете, где это место?

Дейрдре напрягла подбородок, уставилась на фото сквозь нижние половинки очечных линз. Чем дольше она смотрела, тем увереннее ползли к линии волос ее брови.

– Это Гарва-Глейб, – наконец выдала Дейрдре. – Снимок древний, но я-то узнала, да и любой из местных узнал бы. Особняк почти не изменился, вот разве что парковка прибавилась, да, наверно, пара-тройка гостевых домиков. – Дейрдре прищурила глаза. – Вот, видите коттеджик? Джим Доннелли его лет десять назад построил. Знаете, чем кормится? Туристов катает по озеру, показывает им пещеры, где во время Войны за независимость[14] оружие прятали. Ну да, курсировали от схрона к схрону, переправляли винтовки, гранаты. Мне дед рассказывал.

– Гарва-Глейб! – повторила я чуть ли не с придыханием. Я могла бы и сама догадаться. – Усадьбой владел доктор Томас Смит, верно?

Дейрдре вытаращила глаза.

– Какой еще Смит? О каком периоде вы говорите?

– О тысяча девятьсот шестнадцатом годе, – отчеканила я. – Вы этого помнить ну никак не можете.

– Что да, то да, – рассмеялась Дейрдре. – Хотя по долгу службы я должна бы владеть базовой информацией. Увы. Мне лишь известно, что Гарва-Глейб содержится на средства из некоего семейного фонда. Никто из владельцев там не живет, только управляющий и прислуга – горничные, садовник. Сдают комнаты внаем. Гарва-Глейб находится на том же берегу, что и Дромахэр. В наших краях ее называют просто Усадьбой.

– Так вот о какой усадьбе вы вчера упоминали!

– Ну да. Там и прокат плавсредств работает. Можно арендовать лодку для рыбалки или пикника. Вы в курсе, что Лох-Гилл соединен с морем? Так вот, во время прилива реально и до моря доплыть; ага, мимо Слайго – да прямо на морской простор. Говорят, в дни О'Рурков в наше озеро пираты запросто попадали. Теперь это место известно как замок Парка. Вы там бывали?

Я кивнула.

– Кроме того, О'Рурк построил знаменитое Аббатство. Его казнили – разумеется, англичане – за то, что он предоставил убежище капитану разгромленной испанской Армады. Король Англии передал замок некоему Парку. Только представьте: вы двадцать лет возводите крепость, думаете – на века́, но появляется временщик – и ваши усилия идут прахом! – Дейрдре от отвращения к человеку по фамилии Парк тряхнула головой.

– Мне бы хотелось заехать в Гарва-Глейб. Надеюсь, особняк открыт для посетителей?

Дейрдре принялась объяснять дорогу, причем почти в том же стиле, что накануне Мэйв.

– Сначала всё влево, влево забираете, а потом чуточку вправо. Если заблудитесь, спросите кого-нибудь из местных, только вряд ли это понадобится, до усадьбы не слишком далеко.

Все указания я прилежно записывала в блокнот.

– Спасибо вам огромное. И, пожалуйста, передайте Мэйв мою глубокую благодарность. Для меня было очень важно найти могилы.

– О, Мэйв О'Тул – это просто неисчерпаемый источник полезной информации. Знает больше, чем мы все, вместе взятые. Думаете, я удивлена, что Мэйв оказалось известно о вашей семье? Ничуточки!

Я уже двинула к выходу, я даже дверь толкнула, когда сообразила: фамилия Мэйв мне откуда-то известна.

– Как вы сказали? О'Тул?

– Именно. В девичестве – О'Тул, затем МакКейб, Колберт и О'Брайен. Трех мужей пережила наша Мэйв. Когда третьего схоронила, мы решили: теперь «O'Тул» будет в самый раз. Ну, чтоб не путаться. А почему вы так удивились?

– Разве? Вам показалось.

Действительно, Мэйв не упомянула о своей семье, я же прочла недостаточно записей Томаса Смита, чтобы ассоциировать Мэйв с О'Тулами, которых так выручил сердобольный доктор.

На подступах к Гарва-Глейб обнаружились ворота, причем запертые. Сам дом был неплохо виден сквозь древесную листву. Та же фотокарточка: глядеть – гляди, а чтобы потрогать – так нет. Заметив на воротах звонок, я надавила на кнопку. Подождала. Никто не вышел. Делать нечего – я снова села за руль, но в Слайго не поехала. Я подала назад, вернулась к развилке и покатила по проселку (он тянулся озерным берегом), рассчитывая через пару миль увидеть дом с другого ракурса. Однако проселок неожиданно привел меня к стоянке перед длинным причалом. На воде покачивались лодки – и солидные, вместительные, и совсем уж лебезные[15] ялики[16]; поодаль сверкал белеными стенами, радовал небесно-голубыми ставнями коттедж Джима Доннелли. Очень рассчитывая застать хозяина, обнадеженная табличкой «Открыто», я вышла из машины.

Под крошечную приемную с деревянной стойкой и складными стульями регистрации явно переоборудовали тесный холл. На стойке обнаружился колокольчик, в который я и позвонила, правда, не без колебаний. Похожим колокольчиком активно пользовалась одна из моих наставниц-монахинь, и с тех пор колокольчики ассоциируются у меня с католической школой, а их звон вызывает зубную боль. Никто не поспешил на мой призыв, однако я не стала звонить снова. Вместо этого я крикнула:

– Мистер Доннелли! Можно вас?

Обернувшись на скрип двери, я увидела человека с водянистыми глазками и красным носом. Мистер Доннелли был в высоких охотничьих сапогах, на голове красовалась кепка-восьмиклинка, штаны удерживались подтяжками. Определенно, я отвлекла его от дневного перекуса – он смущенно вытер рот.

– Извиняйте, мисс. Не думал, что вы до меня. Машину-то вашу я увидал, да решил, это погулять приехали либо порыбачить, а не ко мне в контору.

Я протянула руку (мистер Доннелли пожал ее с почтением) и представилась:

– Энн Галлахер. Хочу лодку взять напрокат. Можно?

– Энн Галлахер? – Лодочник нахмурился, в голосе послышалось недоверие.

– Да. А в чем проблема?

Он передернул плечами со странной поспешностью, будто на попятную пошел.

– Нету проблемы. Порядочек. Только я бы, мэм, лучше сам вас покатал, на лодке-то. Гляньте, тучи наползли. Шторм разразится – что делать станете, одна да посередь озера, а?


Я не стала отвечать, займусь, мол, развеиванием дедушкиного праха: меньше всего мне хотелось, чтобы при моем прощании с Оэном присутствовал посторонний человек.

– Не беспокойтесь, мистер Доннелли. Я далеко не поплыву. Буду держаться в поле вашего зрения. Меня вполне устроит катамаран или весельная лодка. Я справлюсь.

Лодочник раздумывал, косясь за окно, на тучи (они действительно сгустились) и на лодки у причала.

– Я уложусь в тридцать минут, мистер Доннелли. А заплачу как за целый час, – искушала я. Действительно, раз уж приехала, надо с тяжелым заданием покончить. Пока силы есть.

– Ладно, уговорили. Вот туточки распишитесь. От берега не отплывайте да на небо поглядывайте.

Я расписалась, оставила на стойке регистрации сорок фунтов и пошла следом за лодочником к причалу.

Мистер Доннелли выбрал для меня надежный, устойчивый на воде ялик, который, правда, знавал лучшие дни – или даже годы. Пара весел и спасательный жилет (по настоянию мистера Доннелли я его сразу напялила) входили в стоимость аренды. Отметив, что на жилете сломана застежка, я сочла за лучшее не заявлять об этом лодочнику, а то еще передумает. Он любезно предложил спрятать мои вещи в сейф, пока я буду «совершать прогулку»; я отказалась. В сумке была урна с прахом Оэна, и не могла же я достать ее при чужом человеке.

– Напрасно, мэм, ох, напрасно, – квохтал Доннелли, помогая мне забраться в ялик. – И вещички-то ваши отсыреют, и одежка-то у вас неподходящая. Туфельки вон хлипкие какие!

Он покосился на мои балетки, поцокал языком, оглядывая толстый пуловер ручной вязки, белую блузку и брюки кремового оттенка. Разумеется, он был прав. Да только Оэну не светила настоящая церемония прощания, и утром, одеваясь, я сочла, что джинсы с кроссовками будут выглядеть слишком обыденно.

Мысленно вернувшись на кладбище в Баллинагаре, я подосадовала на последнюю волю Оэна. Лежать бы Оэну рядом с родителями, с бабкой и дедом, с Томасом Смитом, который ему отца заменил, – среди своих то есть. Уж я бы не пожалела денег на хорошее надгробие, на гравировку. Чтобы всё как надо: имя, фамилия, даты рождения и смерти. Оэн решил иначе. Теперь не только его решение казалось неправильным, но и тот факт, что никто не станет посещать могилу Галлахеров; вот я прилетела из Америки, всплакнула – и скоро улечу обратно, они же, мои предки, останутся без пригляда.

Однако ничего не поделаешь. Я ведь обещала. Поэтому, пожав руку мистеру Доннелли, я уверенно взялась за весла. Ялик качнулся, сердце подпрыгнуло. Лодочник в очередной раз неодобрительно цокнул языком, обозрел мою фигуру в неподходящей «одежке», отвязал ялик и ногой оттолкнул его: плывите, мол, под свою ответственность.

Подладиться под плеск волн и тяжесть весел удалось не с первой попытки. Впрочем, ялик оказался не только вертким, но и послушным; дюйм за дюймом я отдалялась от причала. Нет, еще недостаточно. Нужно отплыть подальше. Взмах-другой – и будет в самый раз; так я рассуждала, орудуя веслами. Храбрилась: подумаешь, небо серое! Зато вода спокойная. Мистер Доннелли ушел не сразу. Сначала удостоверился, что дело у меня ладится, и лишь потом двинул к своему нарядному, словно бы синеглазому домику с уютной скамейкой среди зарослей дрока.

Скользя по водной глади, я чувствовала гордость – вон как ловко гребу, даром что мне это занятие в новинку. Озеро казалось не опаснее обычной ванны, волны тихонечко толкались в днище. Мне начинал нравиться процесс гребли. А уж физические нагрузки я всегда любила. Если днями просиживаешь за письменным столом, движение просто необходимо. Не то закиснешь и мозг работать перестанет. Поэтому я практиковала пробежки и упражнения с гантелями, держала в тонусе мышцы предплечий и спины. Один благословенный час в сутки был отдан движению – и музыке. Плеер и свежий пот – что еще нужно, чтобы очистить голову Энн Галлахер от самой Энн Галлахер? Короче, я бегала ежедневно вот уже целых десять лет и знала, чувствовала: мне вполне по силам проплыть полмили ради последнего «прощай».

Весла почти бесшумно погружались в воду, почти бесшумно выныривали. Я не поднимала брызг и только дивилась спокойствию в природе. Нет, разумеется, я далеко не поплыву. Причал за моей спиной – достаточно обернуться, чтобы увидеть его; особняк из светло-серого камня ярко выделяется среди зеленых холмов, сама я гребу под мысленное «и раз – и два», кошусь на сумку с урной – не намокла ли; на берег, на небо. Как странно: небо сливается с водой, серебристый свет ртутно мерцает хвостатыми ослепительными, усыпительными точками. Словно это и не наш мир вовсе, а страна фейри. Я отложила весла, и ялик закачался между изумрудным берегом и недоопрокинутой небесной полусферой.

Я потянулась к сумке, достала урну, прижала к груди. Решилась. Отвинтила крышку. Сейчас, сейчас. Еще миг – и я начну церемонию прощания.

– Оэн, я привезла тебя домой, как ты и хотел. Мы в Ирландии. В Дромахэре. Посреди озера Лох-Гилл. Ты не преувеличивал – места здесь волшебно красивые. Но имей в виду: если меня приливом унесет в море, ты будешь виноват.

На этих словах я вымучила смешок. Мы часто смеялись взахлеб – я и Оэн. Что, вот что я стану делать без него?

– Я не готова расстаться с тобой, Оэн, – продолжала я дрожащим голосом, отлично зная, что выбора нет, дело должно быть сделано, прощальные слова – произнесены. И я их произнесла – те, что были бы выгравированы на могильной плите, позволь только Оэн похоронить себя по-людски. Этими йейтсовскими строчками Оэн и забавлял, и утешал меня тысячи раз. Вот они:

О фейри, вы знаете, сколь мне постыл этот кров,

Сколь жажду я ветер взнуздать и пришпорить прибой

И с вами, веселый народ, среди полых холмов

Водить хоровод под неистовой майской луной![17]





Я не сразу перевернула урну. Еще несколько мгновений прижимала ее к груди, мысленно моля ветер и воду: не дайте памяти об Оэне кануть, пусть она живет, пусть каждый, кому приведется плыть через Лох-Гилл, вдыхает ее и познает сердцем. Но вот, последним волевым усилием, урна перевернута, и, зачарованная, я слежу, как сизый прах кудрявится в сыром воздухе, клубится, перерождается в клочья тумана, обволакивает ялик. В считаные минуты туман полностью поглотил всё вокруг. Я уже не различала ни особняка на зеленом берегу, ни причала, ни даже воды за бортом.

Почти на ощупь я спрятала пустую урну под скамейку. Наверно, меня постигло что-то вроде забытья, ведь ялик качался, и я была словно у дедушки на руках – опять маленькая девочка, опустошенная утратой, безутешная.

Вдруг раздался свист. Я вздрогнула. Невидимка не просто выдувал воздух – он вел любимую мелодию Оэна, «В ветрах укрощённых, в смирённых волнах». С ума сойти, откуда свистуны посреди озера? Звуки прорвались сквозь туман, жизнеутверждающая песня стала зловещей. Кто может свистеть? Почему ничего не видно? Почему непонятно хотя бы, с какой стороны доносится свист? Прежде чем я успела задаться этими вопросами, свистун умолк. Мне показалось, он огибает мой ялик, чтобы снова подать знак, ибо он затеял со мною жуткие прятки.

– Эге-гей! – крикнула я. Нарочно возвысила голос по максимуму – хотела убедиться, что еще способна кричать.

Эха не получилось. Мой зов шлепнулся на пухлую подушку тумана, окороченный моим же страхом нарушить тишину. Я ухватила весла, но так и не сделала ни одного гребка – действительно, куда плыть? Ни зги ведь не видно. Почему-то меня пугала перспектива оказаться не у причала, а у дальнего берега. Нет, подумала я, лучше выжду, пока туман рассеется.

– Эй, кто-нибудь! – снова позвала я. – Помогите! Я в беде!

Из тумана показался нос баржи, а уже в следующую секунду я таращилась на троих мужчин, которые, в свою очередь, таращились на меня, определенно ничуть не меньше потрясенные. Все трое были в кепках-восьмиклинках: козырьки низко надвинуты, лбов не видно. По темным впадинам глаз, по желвакам на худощавых лицах я поняла: мое появление очень некстати.

Охваченная чувством, будто вместе с баржей уплывает мой единственный шанс на спасение из тумана, я поднялась в полный рост. Медленно поднялась, не позволила телу разжаться, подобно пружине, – боялась реакции этих троих.

Наверно, надо было сидеть, не шевелиться. А может, я спаслась, вставши со скамьи, – кто знает?

Все трое замерли, словно я представляла реальную опасность. Тот, что стоял в центре, – с расширенными от ужаса зрачками, с губами, сжатыми в брезгливом подозрении, – вскинул правую руку. На меня глядело револьверное дуло. Рука незнакомца дрогнула, заставив меня на миг потерять равновесие. Оттого ли, что я дернулась, или по другой причине он спустил курок. Вот так просто. Ни предупреждений, ни угроз, ни поводов. В тумане сухо щелкнуло. Мой ялик качнулся; качание, казалось, не имело с выстрелом ни малейшей связи. Нет, впечатление было, словно чудище озерное вынырнуло, трением чешуи на длинной мощной шее спровоцировав потусторонний свистящий звук, и опрокинуло мою посудину, свалив меня в лох-гилльские воды.

Тело обожгло холодом воды. Горло перехватило. Отчаянно работая руками и ногами, я сумела вынырнуть – но лишь для того, чтобы вдохнуть стылую белизну тумана, по консистенции почти столь же плотную, как и сама вода.

Напрасно я вертела головой. Кругом был один туман. Со всех сторон. Ни ялика, ни берега, ни неба, ни даже проклятой баржи.

Я уняла бурное сердцебиение. Ничего, выкручусь. Плаваю я неплохо. Только не надо плескаться. Раз я не вижу троих бандитов, значит, и они меня не видят, верно? Главное – чтобы они меня и не услышали. Опять же, если не шуметь, можно самой уловить какой-нибудь полезный в данной ситуации звук. Так я себя убеждала, и некоторое время мне действительно удавалось держаться на плаву. Но как же сковывала ледяная вода! И как горел болью правый бок! Я плавала, почти слепая от сырой белизны. Казалось, я кружу совсем рядом с яликом – и совсем рядом с кошмарной правдой: меня ранили, и, если ялик не обнаружится в ближайшие минуты, я неминуемо утону.

Подпустив сознание к этому факту, я запаниковала. Плевать на шум! Я теперь поднимала брызги, я металась, как обезумевшая рыба, – несколько взмахов в одну сторону, затем в другую; вправо и влево, вперед и назад.