О теле души
Часть 9 из 14 Информация о книге
– Ну да, мама вообще отпусков никогда не брала. Как стали выпускать, ездила… В Рим, в Иерусалим… и никогда мне ничего не рассказывала. – А мне вообще никто ничего не рассказывал – ни мама, ни ты… – пожала плечами Нина. – О чем все это? О чем ты читаешь-то? К чему это? – Да подожди, Нина. Я поняла. Она же только перевод делала, писали-то итальянцы какие-то, вот видишь, по-итальянски написано, и тоже десять пунктов. И продолжала все медленнее: – Благословенны те, кто понимают мою жажду общения… – Господи, да какая жажда? – перебила Нина. – Она со всеми этими общалась по делу только, она только сама себя и занимала, и никто ее не интересовал… – Да помолчи, Нин, мы на самом деле этого не знаем. Это нами она не интересовалась, мы ей совершенно не интересны были, а другие-то, с которыми она разговаривала, может, интересны… всю жизнь вокруг нее толпились… – Благословенны те, кто дарят мне свое драгоценное время… – Чем ты больше читаешь, тем у меня все больше злости, – а нам она свое драгоценное время никогда не дарила! Бабушка, может, тебе и дарила! А когда бабушка умерла, только детский сад мне дарил… драгоценное время. Лида отмахнулась: – Да не бурчи ты! Ты просто не понимаешь. Я все же лучше понимаю, сама уже старуха, мне скоро семьдесят! – Благословенны те, кто помнят о моем одиночестве… – Лида! Не могу это слушать! Ну вот нисколько это не про нее, это про нас с тобой. Это у нас одиночество благодаря ей… – Нин, глупости не говори. Я из дому ушла, мне девятнадцати не было, а ты с ней еще сколько лет прожила, пока дом на Остоженке не расселили. Не перебивай! – Да зло берет, Лида! Просто зло берет! – Послушай, это просто чужая молитва, не она ее писала. Только перевод… – Благословенны те, кто возле меня в минуты моих страданий… – Но она же не хотела нас видеть, – заплакала неожиданно для себя самой Нина. – Сама не хотела! – Нас там не было… это правда, – тихо сказала Лида. И читала совсем уж медленно, чуть ли не по складам: – Благословенны те, кто меня радует в последние дни моей жизни… Благословен тот, кто будет держать меня за руку в минуту моего ухода… Лида аккуратно положила бумажки на то место, где они прежде лежали, уронила лицо в собранные широкой горстью ладони. И заплакала… – О Господи, – прошептала Нина, – это же про нас… Они плакали, сидя за маленьким деревянным столом плотницкой работы. – А кто ее за руку держал… мы и не узнаем… – Но ты же ее знаешь, мы ей и нужны не были… – Вот теперь я не знаю уж… с чего она это переводила на русский… Может, для нас… – Никогда не узнаем. Лида положила большую тяжелую руку на тщедушное Нинино плечо. – Что мы наделали, Нина… Прости меня… – Ты меня прости, Лидочка. Они улетали в Москву, взяв с собой записные книжки матери и перевод молитвы пожилых, про которую они узнали от Антонеллы, – это она в последний приезд Александры Викентьевны отвозила ее в церковь Сан-Донато, где стояла скульптура Божьей Матери Cтариков – Nostra Signora della Terza età. Может быть, так правильнее переводить – не «пожилых», а «стариков»? И там висела на стене эта самая молитва… И еще они увозили фарфоровую плошку, в которой лежали ракушки, камешки и бусины, которые делили с их матерью ее одиночество… В самолете они подняли разделительный подлокотник между креслами, тщедушным плечом и всем своим воробьиным лицом Нина уткнулась сбоку в большую мягкую грудь сестры. И обе заснули. Одиночество их оставило. О теле души Ни один не выучен урок… Вместо предисловия Конец октября. Бульвар. Скамья. Восточнее, под кромкой гор, Генуэзский порт, западнее, если хорош прищур, Côte d’Azur. Шелушишь в седой голове каждый факт, который был понят и принят не так, как надо бы сейчас. Все лживо, криво, наперекосяк. Кретинка! Дурак! I’m fucked! Ни один не выучен урок. Но как же перло, и до сих пор прет. Не за заслуги, за так… Заканчивается антракт, начинается третий акт. Все прожито – первый синяк и последний рак, все утекло – мёд из сот, гной из ран, Евангелие, Библия, Коран, даже буддизма безлюдный рай. Въезжаю в заключительный эпизод, и не важно, сладок или кисл,