Опечатки

Предисловие




Я хочу рассказать вам о своем друге Терри Пратчетте, и это будет нелегко. Я расскажу то, чего вы, скорее всего, не знаете.

Кто-то из вас встречал некоего обходительного джентльмена с бородой и в шляпе и воображает, что видел сэра Терри Пратчетта. Это не так.

На фантастических конвентах к вам часто приставляют человека, который водит вас с одного мероприятия на другое и следит, чтобы вы не потерялись. Несколько лет назад мне попался человек, который приглядывал за Терри на техасском конвенте. Он чуть не расплакался, вспомнив, как водил Терри с лекции к книготорговцам и обратно.

– Сэр Терри – очаровательный старый эльф, – сказал он.

«Вот уж нет», – подумал я.

В феврале 1991 года мы с ним ездили в автограф-тур с «Благими знамениями», романом, который написали в соавторстве. Я мог бы рассказать массу смешных и правдивых баек об этом туре. Терри использует эти истории в своих книгах. И сейчас я расскажу чистую правду – просто обычно мы об этом не говорим.

Мы были в Сан-Франциско. В книжном магазине нам пришлось подписать примерно дюжину книг, которые они заказали. Терри посмотрел в расписание. Дальше нас ждала радиостанция: нам предстояло дать часовое интервью в прямом эфире.

– Судя по адресу, тут всего квартал, – сказал Терри, – а у нас еще полчаса. Пошли пешком.

Это случилось давно, в те чудесные времена, когда не существовало еще GPS-навигаторов, мобильных телефонов, приложений для вызова такси и других подобных полезных вещей, которые могли бы подсказать нам, что до радиостанции никак не несколько кварталов. Скорее несколько миль. В гору. В основном через парк.

Каждый раз, натыкаясь на телефон-автомат, мы звонили на радиостанцию и говорили, что да, да, мы опоздали на эфир, и что мы бежим со всех ног, вот вам крест (на насквозь пропотевшей груди).

По дороге я пытался придумать что-нибудь бодрое и оптимистичное. Терри молчал. Так молчал, что было совершенно ясно: что бы я ни сказал, будет только хуже. Я ни разу не заикнулся о том, что ничего этого не случилось бы, если бы мы просто попросили книжный магазин вызвать нам такси. Некоторые слова назад не возьмешь, и после них нельзя остаться друзьями. Это были бы именно такие слова.

Мы добрались до радиостанции, которая стояла на вершине холма, очень далеко отовсюду, опоздав на свое часовое интервью минут на сорок. Мы ввалились в студию мокрые, тяжело дыша, а там как раз передавали срочные новости. В местном «Макдоналдсе» кто-то стрелял в людей. Так себе подводка к интервью, если ты собираешься говорить о веселой книге о конце света и о том, что нам всем предстоит погибнуть.

Люди с радио на нас страшно злились, и их можно было понять: импровизировать, когда гости опаздывают, невесело. Полагаю, что и оставшиеся нам пятнадцать минут в эфире вышли не слишком веселыми.

(Позднее мне сказали, что эта радиостанция в Сан-Франциско внесла нас с Терри в свои черные списки на несколько лет, потому что Боги Радио не прощают тех, кто заставляет ведущих сорок минут изворачиваться, заполняя эфир.)

Так или иначе, к концу часа всё завершилось. Мы поехали обратно в отель. На этот раз на такси.

Терри пылал безмолвным гневом: подозреваю, что в основном он злился на себя. Ну, еще на мир, который не сказал ему, что расстояние от книжного до радиостанции значительно больше, чем ему показалось. Он сидел на заднем сиденье рядом со мной, белый от ярости. Комок злости. Я сказал что-то обнадеживающее, пытаясь его успокоить. Может быть, что-то такое:

– Ну ладно, в конце же всё разрешилось. Это же не конец света. Хватит злиться.

Терри посмотрел на меня и сказал:

– Не надо недооценивать мой гнев. Без него не было бы «Благих знамений».

Я подумал о том, как энергично пишет Терри, как он тянет за собой нас всех, и понял, что он прав. В его текстах есть злость. Именно злость стала той силой, которая создала Плоский мир. Если поищете, вы ее найдете. Злость на директора школы, который посмел подумать, что шестилетний Терри недостаточно умен для экзамена «одиннадцать плюс». Гнев на претенциозных критиков, которые считают, что смешное – это противоположность серьезному. Злость на первых американских издателей, которые не могли нормально представить его книги.

Именно злость всегда питала его работу. К тому моменту, когда эта книга подойдет к концу и Терри узнает, что болен редкой формой ранней болезни Альцгеймера, гнев его уже найдет себе другие мишени. Теперь он злится на свой мозг, свою генетику и даже на страну, которая не позволяет ему (и другим людям, оказавшимся в невыносимой ситуации) самим выбрать время и способ ухода из жизни.

И кажется мне, что эта злость основана на свойственном Терри глубоком чувстве справедливости.

Именно это чувство лежит в основе всех его работ и книг. Именно оно выгнало его из школы в журналистику, потом в Центральный совет по выработке электроэнергии и, наконец, сделало его одним из самых популярных и продаваемых писателей в мире. И это же чувство справедливости заставляет его в этой книге, пусть порой и мельком, походя, всё же упоминать решительно всех людей, которые на него повлияли. Например, Алана Корена, придумавшего множество техник короткой юмористической прозы, которыми мы с Терри пользовались все эти годы. Или же блестящий и неповоротливый «Брюэровский фразеологический словарь» и его составителя, преподобного Эбенезера Кобэма Брюэра, самого прозорливого из авторов. Предисловие Терри к «Словарю» меня немало повеселило. Мы в восторге звонили друг другу, обнаружив новый, доселе неведомый вариант этой книги («Эй, у тебя уже есть экземпляр “Словаря чудес подражательных, реалистических и догматических”»?).

Собранные здесь вещи охватывают всю писательскую карьеру Терри, со школьных времен до эпохи Рыцарства Королевства букв, и они всё еще образуют единое целое.

Они не датированы, если не считать упоминаний специфического компьютерного «железа» (полагаю, что если только Терри не отдал его на благотворительность или в музей, он может до сих пор сказать, где хранится его «Атари Портфолио» и сколько он заплатил за дополнительную карту памяти объемом в совершенно немыслимый один мегабайт). Автор этих эссе всегда говорит голосом Терри: добродушным, разумным, компетентным, суховатым и немного удивленным. Возможно, если вы читаете быстро и не особо обращаете внимания на такие вещи, вы можете счесть его веселым.

Но вся эта веселость таит под собой гнев. Терри Пратчетт не из тех, кто безропотно уходит во тьму, вечную или нет. Уходя, он злится на очень многое. На глупость, несправедливость, человеческую недалекость и близорукость, а вовсе не только на умирание света. Хотя и на него тоже. И рука об руку с гневом – так демон под руку с ангелом уходят в закат – идет любовь. Любовь к людям со всеми их грехами, к некоторым драгоценным для него вещам, к историям, и прежде всего, любовь к человеческому достоинству.

Другими словами, гнев – это его топливо, но именно величие духа привлекает этот гнев на сторону ангелов или (так лучше для нас всех) орангутанов.

Терри Пратчетт – вовсе не веселый старый эльф. Ничего подобного. Он намного больше этого.

Терри слишком быстро сходит во тьму, и на это я тоже страшно злюсь. На несправедливость, которая лишит нас… чего? Еще двадцати или тридцати книг? Еще одной полки, полной идей, великолепных фраз, старых и новых друзей, историй, в которых люди делают именно то, для чего рождены на этот свет – то есть используют голову, чтобы вылезти из тех проблем, в которые не залезли бы, если бы хоть немного подумали раньше? Еще книги или двух вроде этой, с журналистикой, агитпропом и даже редкими предисловиями? Но, честно говоря, потеря всего этого не так уж меня и сердит. Мне от этого грустно, но я видел создание некоторых книг вблизи и понимаю, что каждая книга Терри – это маленькое чудо, и у нас их и так уже больше разумного, а жадность – плохое чувство.

Я злюсь, потому что скоро потеряю друга.

И думаю: «А что бы Терри делал, если бы так злился?»

И тогда я беру ручку и начинаю писать.




Нил Гейман

Нью-Йорк, июнь 2014 года





Нежданный бумагомаратель





О книжных магазинах, драконах, письмах от фанатов, сэндвичах, орудиях труда, злости и всем прочем, что составляет жизнь Профессионального писателя





Развитие мысли




Журнал 20/20 Magazine, май 1989 года



Немного писанины о писанине. Внимательные читатели заметят, что в это время мои мозги занимали «Мелкие боги».

Это всё – довольно точное описание творческого процесса…



Проснуться, позавтракать, включить текстовый редактор, попялиться в экран.

Еще немного попялиться в экран.

Продолжать пялиться в экран, прислушиваясь, не идет ли почтальон. Если хоть немного повезет, почты будет много, и утро можно будет провести за напряженной работой. Последний роман только что ушел к издателю. Делать совершенно нечего. Мир превратился в черную дыру.

Прибывает почта. Одно письмо написано на листочке с Холли Хобби. Просьба о фотографии с автографом.

Ладно, ладно, можно заняться исследованиями. Для следующего сюжета о Плоском мире необходима информация о черепахах. Приходит смутная идея, что говорящая черепаха сыграет важную роль в книге. Не представляю, почему. Черепахи просто всплыли из подсознания. Может быть, это потому, что мои собственные черепахи вышли из спячки и теперь пародируют Бертрана Рассела где-то в теплице.

Найти книгу о черепахах в ящике в свободной комнате.

Надо как можно скорее переделать книжные шкафы (очень умно было сделать их в гараже, всё подогнать, используя угольники и всякое такое, покрыть двумя слоями лака, потом принести в дом, собрать на правильные штыри и клей и расставить сотни книг в идеальном порядке. Интересный научный эксперимент: что же случится с деревом, которое провело несколько недель в холодном влажном гараже, если внезапно перенести его в теплую сухую комнату? В три часа утра обнаружилось, что все полки вдруг усохли на одну восьмую дюйма).

Интересное примечание в книге о черепахах напоминает нам, что самая знаменитая черепаха в истории – та, которая упала на голову знаменитому греческому философу… как бишь его? Очень знаменитый мужик, что бы там ни случилось у него с черепахой. Внезапно охватывает желание выяснить подробности этой истории. В том числе мысли черепахи по этому поводу. Почему-то кажется, что это Зенон, но это точно не он.

На то, чтобы выяснить, что это был Эсхил, уходит двадцать минут. Не философ, а драматург. В его руках ранняя драма стала почти религией, превратилась в площадку для разрешения глубинных этических конфликтов, восхваляла великолепие языка и мысли. А потом немного свиста, и все ложатся спать. Из интереса прочитать про Зенона. А, это тот, кто говорил, что с точки зрения логики невозможно догнать черепаху.

Надо было сказать это Эсхилу.

Теперь надо еще навести справки о молитвенных барабанах и – без всякой особой причины – об Уильяме Блейке. Ответить на звонок какой-то леди, которая интересуется, не к дантисту ли она попала.

Вот теперь точно пора приступать к работе. Пружина творчества сжата до отказа.

Перейти к делу. Для начала сделать бэкап диска.

Вот что хорошо в текстовых редакторах. В старые недобрые дни пишущих машинок, когда вдохновение тебя покидало, приходилось чинить карандаши и булавкой чистить букву «е». Но текстовый редактор предоставляет бесконечные возможности повозиться с ним. Писать макросы. Подстраивать часы. И прочая, и прочая. Хорошая честная работа.

Сидение перед экраном и клавиатурой – само по себе работа. Тысячи офисов функционируют по этому принципу.

Пялиться в экран.

Почему орел сбросил на писателя эту чертову штуку? Точно не для того, чтобы ее расколоть, хотя в книге так и написано. Орлы не идиоты. Греция вся покрыта скалами, каким образом орел с ювелирной точностью попал в лысую голову Эсхила? Как вообще произносится это имя?

Орфоэпический словарь лежит в коробке на чердаке.

Стремянка в гараже.

Машину пора помыть.