Опечатки

Будучи подростком, я всё время читал. Я родился незадолго до изобретения телевидения, так что оно не сумело взять надо мной власть. Я исследовал все книжные магазины. Я читал каждую книгу, какую мог найти. Я всасывал сведения, как пылесос, и запоминал их только потому, что меня страшно радовало, сколько всего интересного в мире. Информация была везде.

Самой первой книгой, которую я купил себе, стал «Брюэровский фразеологический словарь». В моей карьере есть несколько вешек, и больше всего я горжусь днем, когда меня попросили написать предисловие к новому изданию этого словаря. Я собрал, наверное, все доступные варианты. Нет книги полезнее для автора фэнтези. Если мне хотелось узнать, как сделать цветочные часы и определять время по открывающимся и закрывающимся цветам, я брал «Брюэровский словарь» и читал об этом там. Вот откуда я беру свои идеи. Я вычитываю их в книгах. Как я пишу? Придумываю, сажусь и делаю. Объяснить это невозможно. Но я говорил с другими писателями. Когда никого постороннего рядом нет, мы все на этом сходимся. Правда, мы все по-разному понимаем слова «придумываю» и «делаю». А может, даже слово «сажусь».

Сейчас я пишу очередную книгу о Плоском мире. Для взрослых. У меня есть только название. Я знаю, что в моей книге будет детская книга под названием «Где моя корова?», и командор Ваймс будет читать ее юному Сэму Ваймсу, которому только что исполнился годик. Юный Сэм будет требовать чтения в шесть часов каждый день. Неважно, чем занят глава городской стражи, неважно, что он расследует важнейшее политическое убийство, он должен вернуться домой и почитать сыну «Где моя корова?». Это важно для них обоих.

В книге «Где моя корова?» очень немного слов, и у нее пожеваны углы. Сюжет прост: «Где моя коровка? Ты моя коровка? – Бе-е-е! Это же овечка! Это не коровка!» И так далее, с разными другими животными. Эта история знакома всем родителям. Ваймс читает ее каждый вечер и думает: «Зачем эта книжка городскому ребенку? Где он услышит блеяние и мычание? Единственный звук, который издают животные в городе, – это шипение мяса на сковородке». Оглядывая детскую, он видит барашков на обоях, кроликов, лисят и жирафов в сюртуках. И снова думает: «А как бы выглядела книжка для городского ребенка? В ней бы были нищие и белошвейки? Какие звуки издают попрошайки? Что-то вроде “Эй, если дашь мне пенни, я не вломлюсь в твой дом”».

И я точно знаю, что в этой книге, которую я пока только задумал, будет сцена, в которой Ваймс прочитает книгу в дохренадцатый раз. Книга вся будет в слюнях, потому что ребенок любит ее жевать. При этом Ваймс будет обдумывать очень сложное преступление, и эта книжечка станет поворотным моментом в расследовании. Я даже не знаю пока, что это за преступление![5]

Я говорил об этом с Нилом Гейманом, и он сказал то же самое. Он придумывает крошечный кусочек сюжета, оазис, который точно сработает, и не представляет, что будет его окружать. Моя книга называется «Шмяк!», потому что она основана на одноименной игре, которую можно купить в Великобритании. Это игра про гномов и троллей. Она спроектирована так, чтобы в нее играли гномы и тролли, и поэтому среди людей она не очень популярна. А еще это своеобразный поклон Дэшилу Хеммету и хороший способ описать таинственное убийство. «Шмяк. Именно такой звук издала дубина, войдя в соприкосновение с черепом». Это начало годится для чего угодно.

К несчастью для себя, одновременно я пишу следующую книгу из серии о маленьком свободном народце.

Писать две книги разом страшно вредно для здоровья. Я уже принимаю по шесть пилюль в день и удерживаю воду примерно так же хорошо, как сливная труба. Но при этом писать разом две книги очень умно, потому что можно отдыхать от одной и писать при этом другую. Теперь вы знаете, как я до этого дошел. И я точно так же пишу хорошие интересные сцены и не представляю, что с ними потом станет.

Я называю это техникой «долина облаков». Ты стоишь на краю долины, видишь тут колокольню, там высокое дерево, здесь утес, а всё остальное затянуто туманом. Но ты понимаешь, что раз это всё существует, значит, от одной точки можно добраться до другой. И ты идешь вперед. Когда я пишу, сначала я делаю черновик только для себя. Я прохожу вдоль долины и понимаю, о чем будет эта книга. Я уверен, что настоящие писатели так не делают. Например, Ларри Нивен берет кучу маленьких карточек и на каждой пишет скелет сцены. Я это знаю, потому что однажды мы хотели вместе написать книгу. Обсудив это, мы решили две вещи. Во-первых, любому из нас было разрешено использовать все идеи, которые мы придумали в процессе обсуждения. В конце концов, это всего лишь идеи. А во-вторых, мы поняли, что мы никогда в жизни не сможем совместно работать ни над чем, потому что наши стили работы в принципе не совпадают. Никто никогда не учил меня писать. Никто не говорил, что я делаю не так. Мой первый роман опубликовал первый же издатель, которому я его отправил. Так что я всему учился по ходу дела и теперь мне немного неловко, когда люди начинают читать книги о Плоском мире с «Цвета волшебства» или «Безумной звезды». Это не лучшие мои вещи. Это я, автор, вам говорю. В случае Плоского мира начинать с начала не стоит.

По-настоящему я горжусь книгами, которые написал для детей. Сегодня, разговаривая с детьми, я понял, в чем причина. Они спрашивали меня о черепахах. Потом снова спрашивали о черепахах. Тогда я попросил о черепахах больше не заговаривать. «Ладно, – сказали они, – тогда давай о слонах».

Когда ты пишешь для детей, нужно писать намного точнее. Нужно отвечать на все вопросы. Нельзя оставлять читателей в недоумении. Не стоит на них полагаться – многие пропуски они не смогут заполнить самостоятельно. При этом в наши дни дети очень неплохо соображают в нарративе. Им ясны все сюжеты. Помню, много лет назад моя дочь смотрела приключенческий фильм… ей было тогда восемь или девять… и она сказала, что чернокожий выживет.

Это было примерно на трети фильма – а мы все знаем, что в таких фильмах всегда убивают кучу народу. Я спросил, откуда она это знает. «Этот человек выживет, и эта женщина тоже, и этот черный. А другого черного убьют». Вообще-то она ошиблась, но рассуждала вполне логично.

Она уже понимала, как работают сюжеты. Умные дети часто это понимают. Так что мне довольно трудно писать детские книжки. Всегда нужно опережать читателей.

Я думаю, что причинил много зла миру фэнтези. Моя писанина не слишком-то интеллектуальна, но всё больше и больше людей делают по ней диссертации и дипломы. Получается, я фэнтези-постмодернист. Наверное, это потому, что я поставил в Анк-Морпорке завод по производству презервативов. Кстати сказать, тролль, который занимается упаковкой, решительно не понимает, почему женщины хихикают, когда он пакует «Больших парней». Но вы же не можете представить себе, что в Средиземье тоже есть такая фабрика? Я, к сожалению, могу. Но ее точно нет в Нарнии! А вот Анк-Морпорк вполне способен это пережить. Он может пережить почти всё.

Однажды один мой фанат, который занимается геральдикой, сказал, что мне бы не помешал герб.

Я спросил, могут ли его поддерживать бегемоты, как герб Анк-Морпорка. Он ответил, что для этого нужно быть королевой или городом. Я сказал, что я никак не город, но тем не менее мне ничто не мешает это сделать. «Что произойдет, если я так поступлю?» – спросил я. Он сказал, что это никому не понравится. Я решил, что на дворе две тысячи четвертый год и я это как-нибудь переживу. А еще ему совершенно не понравился девиз города: Quanti canicula ille in fenestra. Это переводится – по-моему, очень мило – как: «И почем эта собачонка в окошке?»

У меня есть тайный план. Когда полетит очередной шаттл, я хочу как-нибудь пронести на борт значок из «Последнего героя». Я подозреваю, что эта латинская фраза означает что-то вроде: «Идущие на смерть не хотят этого делать». Мой контакт среди космонавтов утверждает, что они не против.

Это было ужасно весело. Это принесло мне кучу денег. Я бы хотел быть настоящим писателем, правда. Я не обдумываю свою работу так уж тщательно. Я просто беру и делаю. Раз в месяц-другой я страшно удивляюсь, читая все эти статьи о том, как я потрясающе владею языком и как умно всё делаю. Не-а. Я просто пишу, как пишется. Я говорю это сейчас, потому не представляю, где еще я мог бы это сказать. А потом меня вдруг делают почетным гостем. Здесь полно писателей куда лучше меня, честно. Но я очень благодарен вам за то, что вы меня читаете. Мне нравится эта работа.

В следующем месяце Плоскому миру исполняется двадцать один. В Англии это до сих пор кое-что значит. Когда-то давно с этого возраста разрешалось пить. Но теперь пить официально можно где-то лет с восьми, а в Штатах – примерно с тридцати. Но так или иначе, это совершеннолетие.

Рад сообщить вам, что мое сердце ведет себя прилично, но теперь я собираюсь писать только по одной книге в год. Правда, тогда у меня появится свободное время. Моя жена недавно сказала, что когда мы последний раз были в отпуске, я за две недели написал четверть книги. Но это же было в Австралии! Там чудесно. Встаешь рано утром, птички поют, в холодильнике полно холодного пива, на часах шесть утра, солнце уже встало… я садился и писал, просто для развлечения. Мы отдыхали в маленьком отеле в тропическом лесу, но недалеко от моря. Там не было ни детей, ни собак. Почему? А потому что их там едят акулы. Если вас не съест акула, то до вас доберется крокодил. А если уж и крокодил вас не найдет, всегда остается морская оса (это такая медуза). Давай, погода просто чудо! Нам там очень понравилось. Особенно меня порадовали теннисный корт и поле для гольфа – их там не было.

Помню первую прогулку по тропическому лесу. Заходишь за угол, а там висит в паутине паук размером с ладонь. И что ты будешь делать? Естественно, его нужно обойти. По большой дуге. Где-нибудь с полмили. А потом мы лезли на скалу, держась за веревку, начинался дождь, я выискивал, куда поставить ногу… и вдруг увидел огромную змею, которая душила варана. Я крикнул гиду, что тут змея, а он спросил, какая змея. Я заорал: «Я вишу на веревке на скале, льет дождь, я соскальзываю вниз и не буду с вами играть в “Где моя змейка!” Как по мне, это питон». «Почему вы думаете, что это питон?» – «Потому что у этой игуаны глаза сейчас выскочат а-а-а».

Он поднялся и сказал: «Всё в порядке, просто пните ее в кусты». Мы аккуратно затолкали ее в кусты. Такова была моя первая прогулка по тропическому лесу. Так родился «Последний континент».

Я помню, как первый раз летел в Австралию. Посреди ночи мы пролетали над Тихим океаном. В небе громоздились кучевые облака, похожие на прическу Мардж Симпсон. Я смотрел на них и попивал бренди (вы же понимаете, что летел я не в экономклассе). Было очень тихо. Потом я пошел почистить зубы перед сном и увидел себя в зеркале. И сказал сам себе: «Как ты вообще здесь оказался? Слава богу, в мире нет никакой справедливости».

И прямо сейчас я чувствую то же самое.

Спасибо за внимание, дамы и господа.





Плоскому миру – 21




Программа конвента, посвященного Плоскому миру, 2004 год. «Слово Терри о двадцатиоднолетии»



Удивительно, как быстро всё происходит. Как только книга закончена, она перестает мне принадлежать. Я больше о ней не думаю. Но иногда я все-таки оглядываюсь назад.

Прошло десять лет с тех пор, как я это написал, но Матушка всё еще со мной. Мокриц фон Липвиг, который впервые появился в «Держи марку!», теперь встречается в разных местах. Думаю, мне скоро придется искать кого-то еще. Мокриц мне нравится. Он развивался, как и командор Ваймс, хотя Ваймс изменился в основном из-за ребенка. Когда появляются дети, люди становятся совсем другими. И теперь я снова смотрю на старых персонажей и думаю, кто же еще выйдет на сцену. Плоский мир меняется, но меняется по своим собственным правилам.



Вот до чего мы дошли. Двадцать один год. Было весело, не пострадал ни один ребенок, и даже кричали не очень много. Я не совсем понимаю, почему именно двадцать один. Мы могли поднять шумиху вокруг двадцать пятой книги, «Правды», ведь это число больше, или подождать еще пару лет до продажи пятидесятимиллионной книги или десяток лет на случай, если я сумею написать пятьдесят романов о Плоском мире.

Эта мысль меня пугает. Уже сейчас есть толпы фанатов, которые когда-то таскали книги о Плоском мире из родительской библиотеки. Несколько лет назад я читал лекцию в школе, директор которой вспомнил, как в студенчестве стоял в очереди за моим автографом. Страшновато об этом думать. О Плоском мире читают целыми семьями. Если прожить достаточно долго, годы навалятся на тебя.

Сейчас мы застряли на волшебной цифре «двадцать один». Наследии тех дней, когда ты вынужден был носить короткие штанишки, хотя уже пять лет бреешься. Двадцать один. Почти три миллиона слов.


Проблема в том, что я почти ничего не помню. Говорят, я неплохо повеселился. Помню вот, как разглядывал роскошный салон «Боинга-747» над Тихим океаном, летом девяностого года. Все вокруг спали. За окном громоздились облака. Впереди меня ждал первый тур по Австралии. В туалете в вазочке стояла орхидея. Я посмотрел на себя в зеркало и подумал: «Это же всё не по-настоящему, да?»

И это удивление было со мной всегда. Оно сопровождало меня в Букингемском дворце, в аудиториях разных университетов, за кулисами Библиотеки Конгресса, в сотнях книжных магазинов. По меньшей мере полтора года из этих двадцати одного я просидел в книжных. Это чувство было со мной в Элис-Спрингс и у истоков реки в тропиках Борнео, где я устроил импровизированную автограф-сессию в лагере, где занимались перевоспитанием осиротевших орангутангов и их адаптацией к дикой природе (никто из них в сессии не участвовал, но я подписал три книги для британских детей, которые приехали поработать над экологическим проектом). У маленьких орангутангов и без того было достаточно дел. Например, надо было ограбить беспечно брошенные в спальнях рюкзаки на случай, если там найдется что-нибудь съедобное. (Зубная паста там или витамины.) В честь меня назвали вымерший вид черепахи, а имена разных персонажей увековечены в латинских названиях некрупных растений и, кажется, насекомых.

И всё это время меня не оставляет смутное ощущение, что это происходит с кем-то другим.

Я никогда не относился к писательству всерьез. Ну, не совсем так. Я очень серьезно к нему относился, и тогда это было правильно. Я читал книги о том, как тяжело заработать писательством деньги, и журналистика казалась мне куда надежнее. Я писал в качестве хобби, кое-что продал, но мысль о том, чтобы жить писательством, никогда не приходила мне в голову (вероятно, это было вполне разумно. И тогда, и сейчас большинство писателей дополнительно работают на настоящей работе, чтобы оплачивать счета).

А когда я обнаружил, что могу заработать этим на жизнь – о, это чудесное субботнее утро, когда я посмотрел на цифры и осознал, что, правильно разыграв эти карты, я смогу больше никогда не заниматься обычной работой, – даже тогда я не думал, что разбогатею.

Понимаете? Жизнь – это то, что происходит, пока вы строите планы.

Может, уже пора строить планы. Две книги каждый год? С этим я заканчиваю. Причем не постепенно, а прямо сейчас. У меня больше нет времени. Открылся американский рынок. Все устраивают для меня туры. И, честно говоря, две книги в год только мешают друг другу. На них не пишут рецензий, потому что все же знают, что новые книги Пратчетта есть всегда. Это биографическая константа. Если выпускать по две книги в год, выпадают напряженные месяцы, когда книг бывает по три разом. Одну я начинаю, вторую вычитываю и редактирую (теперь еще и в двух странах разом), а с третьей нужно ехать в тур. Это как жонглировать. Если что-то пойдет не так, всё рухнет. И я вдруг понял, что не должен этого делать. Хотя бы не каждый год. Через пару дней после выхода книги читатели – благослови их Господь – спрашивают: «А что там дальше по плану?» Нет никакого плана. Есть только я.

Детские книги я буду писать и дальше. Они занимают столько же времени, сколько взрослые, но они хороши, а смена работы – это почти отдых. Почти. Я задумал еще две книги о Тиффани Болен.

Плоский мир тоже никуда не девается. Я начал писать детские книги о Плоском мире и для того, чтобы поиграть на другой площадке, потому что «взрослый» Плоский мир заполнен до краев. Жизнь у матушки Ветровоск причудливая, но длинная (кажется, магия продлевает жизнь; нет никаких данных о том, что ее бабушка уже умерла), а вот Ваймсу уже пора на покой. Сколько масштабных перемен готовы вытерпеть читатели? Да черт с ними, а сколько готов вытерпеть я? Другой правитель в Анк-Морпорке? Другой командор Стражи? Другой ректор Незримого университета? Мне кажется, что некоторые призраки просто так не сдадутся.

К счастью, в Плоском мире время течет медленнее, чем в нашем. Но в «Держи марку!» уже появятся совершенно новые главные герои, потому что они нужны для сюжета. Следующая книга, у которой пока есть только рабочее название (и я его никому не скажу, пока «Амазон» не начнет принимать на нее предварительные заказы), будет о Страже. Пока она кажется мне довольно неплохой. А будущее застлано таинственным туманом, в котором может скрываться что угодно.

Есть еще и фанаты, которые пишут мне письма и зовут на свадьбы. Без их постоянных вопросов и советов я бы не понял, что́ я делаю не так. Они знают, когда шутку надо воспринять всерьез и сделать ее не совсем шуткой.

Но что такое типичный фанат? Можно ли его узнать? Некоторые это умеют. Если вы имеете обыкновение стоять в очередях за автографом, в следующий раз внимательно проследите за фотографом из местной газеты, который войдет в магазин. Он точно будет искать легендарного Типичного фаната Терри Пратчетта. Смотрите, как он мечется туда-сюда, проходит мимо людей в костюмах, мимо тех, кто похож на чьих-то родителей, мимо людей, которые явно выбежали сюда в обеденный перерыв. Что же это? Триста человек в очереди и ни один не надел остроконечной шляпы?

Как сказал один озадаченный охранник, три часа наблюдавший за толпой, которая любезно воздержалась от вполне ожидаемых, но странных поступков, «они все такие… нормальные!».

Я ответил: «Что вы, всё не так плохо».

Было весело. И сейчас весело. Пусть так будет и дальше.

Спасибо.





Кевины




Журнал Author, зима 1993 года



В те золотые деньки, когда я только начинал писать, Лин, моя жена, приносила мне второй завтрак в кабинет. А вместе с ним – рукописи и кучу писем…



Жена звала их Кевинами. Это нечестно. На самом деле просто… ну… однажды мне разом пришло три письма от мальчиков по имени Кевин, она написала на маленькой папке «Кевины», и имя прижилось.

И теперь, раз в неделю или когда мне становится стыдно, я пишу Кевинам ответ. Многие Кевины женщины. Иногда даже бабушки. Я никогда их не считал. Знаю только, что каждый год пишу примерно двести тысяч слов писем. Два романа по объему. В основном это письма Кевинам.

Об этом никогда не говорят в книгах с названиями типа «Как стать писателем». Каждый день находите время писать… это правда. Пишите только на одной стороне листа… и это тоже. Но разве там рассказано, что делать с тридцатью одинаковыми формами 5А? Нет. Или как ответить человеку, который утверждает, что вы украли его идеи с помощью лазерных лучей, прежде чем он успел их использовать? Нет. И уж точно там не сказано, что иногда приходится покупать путеводитель по Новой Зеландии, чтобы расшифровать корявый обратный адрес (с британскими названиями вроде Нью-каракули-на-Тайне обычно можно справиться, но почти любое место в Новой Зеландии, если это не Окленд и не Веллингтон, называется Рангивангичтототам или как-то похоже).

Кажется, это всё принято называть письмами от фанатов. Поскольку я жанровый автор, мои читатели считают, что я им принадлежу, в большей мере, чем, например, читатели Мартина Эмиса. Как сказал один рецензент, я служу «уютным проводником мнений между читателями и писателями». (Это он в плохом смысле – он работал в «Сандей таймс»).

Так что они не стесняются просить о новых книгах с любимыми героями («Дорогой сэр Артур, а почему бы не вернуть Шерлока Холмса, чтобы он выследил Джека Потрошителя?..»). Или об автографах. О фотографиях с подписью (это меня бесит. Кому какое дело, как выглядит писатель? Вы прочитали захватывающую книгу, которая оставила в вашем мозгу раскаленные добела образы, а потом вы смотрите на обложку – а там лысый коротышка с трубкой).

Почему люди пишут авторам? Полевые исследования позволяют предположить, что многие из них тоже пишут и хотят получить подробную инструкцию о путешествии к Святому Граалю. У нас часто спрашивают: «А как вы опубликовались?», явно подозревая, что недостаточно написать хорошую книгу и рассылать ее издателям, пока кто-то ее не возьмет. Они хотят знать Тайну. Я бы тоже хотел ее знать.

Часто спрашивают: «А откуда вы берете идеи?» Я так и не придумал удовлетворительного ответа. «Со склада в Кройтоне» тянет разве что на смешной. Потом приходится думать.

Иногда нам пишут, чтобы нас подбодрить. Например, одна библиотекарша написала мне следующее: «Чудесно, что юным читателям нравятся ваши тексты. С их помощью мы заманиваем детей в библиотеки и приучаем к настоящей литературе».

А порой нас ругают. Учительница жаловалась на то, что восьмидесятилетняя сельская ведьма, которая никогда не ходила в школу, пишет с ошибками («Дорогой мистер Диккенс, подумайте, что можно сделать с речью Сэма Уэллера…»). С другой стороны, я имел очень интересную переписку с одним французским академиком о правильном употреблении слова «крен» в современном языке.

А молодежь, которая сдает экзамены на аттестат зрелости, не стесняется писать так (читать единым духом): «Дорогой мистер Пратчетт я прочитал все ваши книги вы мой любимый автор я делаю проект о ваших книгах ответьте пожалуйста на эти четыреста вопросов к пятнице потому что мне сдавать работу в понедельник».

Я обхожусь с этим так: выбираю двадцать самых интересных вопросов и распечатываю на компьютере список вопросов и ответов, который обновляется примерно раз в месяц. Очень мелким шрифтом. Полагаю, что многие удовлетворительные оценки получены только путем тщательного списывания…

Письма от подростков узнать очень легко. Иногда в них нумерованы предложения, примерно так: «Мистер Пратчетт, я хочу стать писателем, когда закончу школу. Ответьте, пожалуйста: 1. Работаете ли вы в свободном графике? 2. Сколько вы зарабатываете?» Каждый год, с регулярностью прилета птиц с зимовки, кто-нибудь просит взять его на практику на неделю. Об этом я всегда думаю по-гардиански («В одна тысяча девятьсот девяносто третьем году мастер Пратчетт нанял его подмастерьем за один фартинг в неделю…»).

В письмах от читателей помладше появляется карандаш и мелки. Эти письма короткие, и на них я предпочитаю отвечать сразу. Часто в них бывают картинки. Все, кто когда-либо писал для детей, понимает, о чем я. Иногда там встречаются очень неловкие вопросы. И списки домашних питомцев. Кевины с другого конца шкалы часто начинают так: «Полагаю, вы редко получаете письма от семидесятипятилетних матрон…»