Опоздавшие

– Вот, новенькая наконец-то явилась, – известила женщина в пуговичном фартуке.

Мужчина в высоком белом колпаке, жестком по бокам и лепешкой сверху, деревянным половником помешивал в большом котле. Две девушки, ровесницы Брайди, в фартуках под горло и сеточках на волосах нарезали яблоки.

Мужчина в колпаке отвлекся от котла и вскинул темную бровь.

– Понятно, – сказал он, глянув на выпирающий живот Брайди. – Две по цене одной?

Женщина в пуговичном фартуке внимательно осмотрела Брайди, и брови ее съехались.

– Эта миссис Бохолт из агентства ослепла, что ли?

Брайди показалось, что нож в руке женщины угрожающе повернулся в ее сторону.

– Я не от агентства, – поспешно сказала она. – Я ищу Аделаиду.

– Это подсобница прачки, – отозвалась девушка у столешницы.

– Мы с ней землячки. – Брайди почувствовала, что краснеет, как яблоко, которое нарезала кухарка. Ужасно захотелось яблочка. Прям до одури. Нынче свежие фрукты перепадали редко. Нищая родина, где их было полным-полно, теперь казалась зажиточной.

– Чего ж сразу-то не объяснила? – раздраженно сказала женщина. – Скоро слуги придут ужинать. – Она показала ножом на дверь: – Жди в коридоре.





* * *


Брайди села на лавку из сосновых досок, с которой были видны ее оставленные у входа вещи. Узнает ли она Аделаиду? Уж столько лет не виделись. Но когда в кухню потек ручеек из мужчин в куртках с медными пуговицами и женщин в чепцах и передниках, в девушке, торопливо шагавшей в туфлях без каблуков, сдернувшей чепчик и тряхнувшей рыжими волосами, она легко узнала землячку.

– Аделаида! – окликнула Брайди. Девушка обернулась. – Я Брайди, из Килконли. Брайди Моллой.

– Бог ты мой! – Аделаида прихлопнула ладонью рот, сдерживая радостный вскрик, и кинулась обниматься.

Брайди предпочла бы сидеть, чтоб как можно дольше сохранять свой секрет, но ей пришлось встать, и глаза Аделаиды округлились.

– Печальная история, расскажу потом, – проговорила Брайди, добавив ирландское слово, которое не переводится на английский или любой другой язык, – оно означает горечь от несчастья и вместе с тем готовность его принять. От этого ирландского «увы!» глаза Аделаиды набрякли слезами, и она вновь заключила Брайди в объятья. Показалось, от ее волос уютно пахнуло можжевельником.

– Пока соседка-горничная в отлучке, побудешь у меня, а там что-нибудь придумаем, – сказала Аделаида. Как утешительны ее слова и даже сам выговор уроженки Килконли!

Ее крохотная комната, рассказывала Аделаида, на самой верхотуре, и никого не прельщает перспективой всякий раз одолевать пять маршей по лестнице, с каждым этажом становящейся всё уже. А ей это очень удобно, поскольку стирка происходит на крыше. Начинала она подручной прачки, а сейчас, глядь, и сама уже прачка с хорошим жалованьем. Вот тебе Америка.

Брайди умолчала о том, что карьерный рост Аделаиды явно не заметили в кухне. Раз-другой она останавливалась на площадках, чтоб отдышаться, ухватившись за кованые перила. Аделаида терпеливо ждала, однако не прекращала болтать, стараясь подготовить ее к убогости своего жилища, которое делила с Мэри Джулией. Но комната поразила Брайди своим великолепием. Она обладала аж двумя окнами, выдававшимися за линию крыши. Брайди подошла к окну, и у нее возникло ощущение, будто она смотрит в ярмарочный калейдоскоп. Внизу расстилался город. На фоне закатного неба, расцвеченного малиновыми, пурпурными и розовыми облаками, темнели контуры разномастных зданий. Солнце садилось за дальний край огромного парка, разделявшего восток и запад, точно Красное море. Кроны деревьев были окрашены в желто-красные тона и все их промежуточные оттенки.

– Ой, до чего ж красиво! – воскликнула Брайди по-ирландски, опуская сумку на пол. Как приятно быть рядом с тем, кто понимает твой язык, способный столь точно передать восхищение красотой.

– Наверное, – сказала Аделаида. – Я-то вообще не смотрю в окно. Вот кровать Мэри Джулии. – Она плюхнула чемодан на койку, аккуратно застеленную тонким синим одеялом. Скрипнули потревоженные пружины, качнулись темно-красные четки, подвешенные к железной спинке кровати. – Если хочешь полюбоваться видом, завтра вместе поднимемся на крышу, поможешь выбивать ковры. Ну, пошли скорей ужинать.





* * *


Просьба Аделаиды не вызвала особой радости у миссис Таббс, но она разрешила Брайди сесть к столу, и вскоре та наслаждалась неизведанным великолепием: жарким из барашка с картофелем, горошком и маринованной свеклой. А на десерт отведала фрукт, который в жизни не видела, – банан. Нарезанный скользкими сладкими кружочками, он украшал ванильный пудинг. Ни на что не похожий вкус. Если уж так ужинают слуги, трудно представить, какие изыски подают в хозяйской столовой.

Оказалось, никакие. Семейство Хэтэуэй отбыло в свое загородное поместье на Лонг-Айленде, прихватив с собою горничную.

Хотелось спросить, надолго ли они уехали, но Брайди понимала, это будет неприлично. Четки, оставленные горничной на спинке кровати, говорили, что они ей понадобятся не раньше воскресной службы. А завтра еще только среда. Значит, есть где укрыться на несколько дней, прежде чем отправиться в приют. В кармане Брайди нащупала визитку, уколов палец об ее острый уголок.





* * *


Вечером она поведала свою историю Аделаиде. Узкий проход между их кроватями позволял говорить негромко. В темноте рассказывая невидимому слушателю, Брайди чувствовала освобождение от тяжкого бремени, словно в исповедальне. Но она не смогла бы признаться священнику в том, что поверяла Аделаиде, не осуждавшей ее, а только подбадривавшей: «Говори, говори». Обе знали девушек, с которыми такое случилось. Но это было дома. Эдит Фицджеральд и Бренда Макграт родили деток, и матери их выдали новорожденных за своих собственных. Город сделал вид, будто поверил, что младенцы приходятся девушкам младшими родичами. Хотя все знали правду, и девушки понимали, что все ее знают. Но ради малышей и их семей никто не нарушил тайну.

Брайди не хотела бы, чтоб ее мать поступила так же, она не могла представить, что покроет маму и семью этаким позором. Но чего она желала своему ребенку? Брайди не знала.

Она рассказала о погребении Тома, и ее накрыло печалью. Каково-то ему одному в темных водах? Парусина развязалась, бледное тело плывет, окруженное разноцветными рыбами. Том не умел плавать, Брайди тоже, но, может, смерть одарила его этим умением?






* * *


Утром по дороге на завтрак Аделаида сказала:

– Как жалко, что ты в положении. Нам требуется помощница. Прежняя-то сбежала с мойщиком окон. Но тебе, конечно, не под силу туда-сюда носиться с кучей всяких заданий.

Брайди была тронута подобной заботой, хотя понимала, что ее не возьмут. Во всяком случае, в такой вот приличный дом. Она совершила смертный грех, за который, наверное, уже никогда не получит причастия, и ни одна добропорядочная семья не даст работу безнравственной девице с ребенком в животе или уже появившимся на свет. И все равно, огромное спасибо Аделаиде за сочувствие и уважение, в котором она не отказывает, несмотря на очевидный грешный проступок.





* * *


Последнее время Брайди плохо спала ночами. Лунный свет, струившийся в комнату, помог отыскать ночной горшок под кроватью. Учитывая изменившийся центр тяжести, уравновеситься над посудиной было непросто, но Брайди сумела облегчиться бесшумно, чему научилась еще девочкой, и вернула горшок на его место в деревянном коробе. Аделаида, слава богу, все так же тихо посапывала.

Какая роскошь спать на отдельном матрасе. Хотя Брайди так расплылась, что он для нее узковат. Скоро придется выпускать в талии платья.

Брайди поворочалась, подыскивая положение поудобнее. О спинку кровати звякнули потревоженные четки. Брайди замерла, прислушиваясь к ровному дыханию Аделаиды, потом вновь тихонько заелозила.

И тут вдруг кольнула боль. Спазм. Как будто внутри что-то торкнуло. Что такое? Что случилось? Брайди перевернулась на спину, уже не заботясь о дребезжащих четках. Она положила руку на живот, пытаясь унять то, что в нем творилось. Что происходит? Выкидыш? Не дай бог! Да, она принимала блоховник и пила настой корня петрушки, но это было давно, когда зародыш еще не превратился в дитя. А сейчас она чувствовала ребенка, и теперь избавление от него было бы равносильно убийству мирно спящей Аделаиды.

Брайди заговорила с малышкой. (Она была уверена, что у нее девочка.)

– Что такое, маленькая? – прошептала она, холодея от страха.

Как быть, если что-нибудь случится на этой чужой белой простыне? Аделаида не поможет. Последыш в семье, она ничего не смыслит в младенцах. Вон, сама Брайди – старший ребенок, а что толку? Она прекрасно разбирается в уходе за малышней, но ничего не знает о еще не родившихся детях.

Ах, если б спросить маму о том, что раньше и в голову не приходило! Уж в этом-то мать собаку съела. Рожала восемь раз. Удивительно, она вела себя так, будто это легко.

Боль ушла. Брайди постаралась заснуть.

Мама еще не ответила на письмо. Брайди отписала всей семье, кроме папы, которому передала привет в письме к маме. «Я уехала в Америку искать счастья», – написала она. Старая песня: ирландцы покидали отечество и потом выписывали родню либо забывали о ней навеки. Том Флинн поехал вместе с ней, но в дороге умер от корабельной лихорадки, сообщила Брайди. О прочем умолчала. А что тут скажешь?

Порой, вот и сейчас, ощущение, что Том рядом, было так же сильно, как в те времена, когда от одного взгляда на него колотилось сердце. Наверное, то же самое чувствует человек, у которого отняли конечность. В детстве Брайди всякий раз пугалась, когда дядюшка, в Восстании фениев потерявший руку, просил ее почесать ему «невидимую кисть». Каждое утро удивляюсь, что она не выглядывает из рукава ночной рубашки, говорил он.[5]

Брайди написала даже Дейзи, младшенькой, которой было всего два года. В согнутый пополам листок она вложила маргаритку – однажды ехала на работу, и цветок этот упал ей на колени, вывалившись из петлицы какого-то господина. Брайди с грустью подумала, что, наверное, не увидит, как вырастает ее сестренка. «Американский цветочек красивому ирландскому цветику», – написала она на листке, на внешней стороне которого крупными печатными буквами вывела полное имя сестры, Дейрдре, надеясь, что это поможет малышке учиться читать.

На письмо ответила только Кэтлин. Маме писать некогда, объяснила она, у нее куча дел. Видимо, так оно и было. Ты вот уехала, писала сестра, и нам с мамой сильно прибавилось домашних обязанностей. Наверное, мама все еще злится на меня, думала Брайди. Вот уж, поди, взбеленилась бы, если б узнала, в каком я положении. Сказала бы, сама виновата, а всё твоя взбалмошность. Но это не так.

Брайди не навяжет матери еще одного ребенка. Мама есть мама, она не сможет злиться на дочку вечно, правда же? Брайди представила, как в один прекрасный день вернется домой, держа за руку свою красавицу-американочку. Мать увидит чудесную внучку и тотчас простит непутевую дочь.

Иногда мама снилась. Как будто она неожиданно приехала в Америку. «Только папе не говори», – шептала мать и, прижав палец к губам, растворялась в воздухе, точно призрак.

В отличие от соседок, нагнавших мать по числу детей путем рождения двойни, а то и, как миссис Керриган, тройни, мама рожала по ребенку за раз, и, видимо, эта сосредоточенность организма на единственной задаче способствовала тому, что за всё время она потеряла лишь одно дитя. А вот тройня Керриганов родилась мертвой. (Не дотерпели, сказала акушерка.)

Мама потеряла ребенка в родах. Джеремайя был крупный, почти десять фунтов. Брайди была в школе, когда мама рожала. Младенец задохнулся в пуповине, обмотавшейся вокруг его шеи, тельца и ножки. Никогда не видела такой длинной пуповины, сказала акушерка и добавила: братец твой повесился во чреве. Брайди передергивало, когда кто-нибудь повторял эти слова.

А Патрик родился благополучно, он умер полугодовалым. Утешая, священник бесконечно повторял, что в том нет ничьей вины, такова Божья воля.

Однажды мама, носившая под сердцем Пата, стояла у плиты, помешивая деревянной ложкой в горшке. Вдруг она сморщилась, а потом улыбнулась и, взяв руку Брайди, прижала ее к своему животу. «Чувствуешь? Брыкается». Брайди тотчас отдернула руку, неприятно пораженная не только шевелением чего-то незримого, но и неожиданной твердостью маминого живота.

И тут Брайди сообразила: то, что сейчас было, – не спазм. Это ребенок лягнулся! Малышка брыкалась, напоминая о себе. Как же, забудешь о ней! На душе, переполнившейся благодарностью к доброму Богу, сразу стало легче. Брайди сунула голову под подушку, укрываясь от ночных страхов: вдруг она умрет в родах? а если всё пройдет хорошо, как жить дальше? а ну как ее ребеночек тоже умрет через полгода? Прочь эти мысли.

Она попросила Богоматерь ниспослать сон – единственное доступное ей облегчение.





* * *


Дикий перезвон, раздавшийся в предрассветных потемках, выдернул ее из упоительного сна, в котором Том вовсе не умер, – оказалось, всё это время он прятался в дупле старого дерева, посаженного дедом Брайди в ту пору, когда ферма принадлежала Моллоям.

Стон, шлепок, тишина.

– Зараза! – донеслось с соседней кровати. – Я забыла отключить будильник. Нынче можно поспать еще десяток минут. Мистер Ха в отъезде, не надо утюжить его дурацкие бумаги.