Оправдание невиновных

* * *


Угрызения совести терзали Арину долго. Дня три, не меньше.

Потом в коридоре, где располагался ее кабинет, возник ремонт. Смуглые люди в синих комбинезонах таскали туда-сюда стремянки, заляпанные краской ведра, рейки, плитку и бог знает что еще. Полы там и сям застилала толстая полиэтиленовая пленка, но при ходьбе все равно следовало соблюдать предельную осторожность: зазевавшись, можно было запросто угодить в краску, клей или дыру в той же пленке. От душевных терзаний все это отвлекало более чем эффективно.

Еще некоторое время спустя один из «злодеев», с которым не предвиделось никаких неожиданностей, вдруг устроил прямо в зале суда настоящий цирк. С биением в конвульсиях. дикими стонами и тому подобным весельем. Симулировал, разумеется, но психиатрическую экспертизу назначать все-таки пришлось. А Арина, разумеется, получила ощутимый втык. Разозлившись, она даже пообещала, что теперь станет назначать «психиатричку» каждому из подследственных — не то чтобы во избежание подобных эксцессов, просто тогда уж точно никто не придерется, тогда пусть психиатры отвечают! Но, разумеется, ее афронт не произвел на Пахомова никакого впечатления.

В общем, обычные следственные будни.

В коловращении этих самых будней, вдобавок разрываясь между Денисом и Майкой, Арина почти забыла о своем звонке Алисиному адвокату. Почти. Ровно до того момента, когда после одного из внеплановых совещаний Пахомов попросил ее задержаться. Она вспомнила бессмертное «А вас, Штрилиц, я попрошу остаться» и состроила самую невинную мордочку:

— Пал Шайдарович, а что такое? У меня вроде все в порядке… — и тут же мысленно выругалась: вот балда, первое же правило: не начинай оправдываться, пока к стенке не приперли, кто оправдывается — по умолчанию виноват, сама же этим на допросах пользуешься…

Впрочем, Пахомов, кажется, пропустил ее промах мимо ушей, спросив довольно равнодушно:

— Ты самоубийство Шубина помнишь?

Если бы что-то поручить хотел, быстро подумала Арина, скорее всего, предложил бы присесть. А оставил стоять — ох, точно выговора не миновать. Неужели знает?!

— Я все свои дела помню, Павел Шайдарович, — скромно улыбнулась она.

— Молодец, — сказал он с непонятной интонацией, не то похвалил, не то пригрозил. — Было в списке убийство некоего Федяйкина.

— Падение с собственного балкона?

— Помнишь… — Пахомов покачал головой. — И какие соображения?

Арина пожала плечами.

— Святую невинность не строй. Кого стала бы отрабатывать? Дочку?

— Мелкая она слишком, — вздохнула Арина. — А Федяйкин был вполне приличных размеров мужчиной. Это все равно как мне с вами бороться. Весовые категории слишком разные, не справилась бы она.

— Продолжай.

— Анна Гавриловна, ну родственница его троюродная, что лет шесть между двумя женами за дочкой присматривала, якобы в Египте отдыхала, но на самом деле… — покосившись на внимательно молчащего Пахомова, Арина набрала побольше воздуха и продолжила почти без интонаций. — На самом деле ни в какой Египет она не летала. Зато месяца полтора спустя отметилась в клинике «Орион». Аборт делала.

— То есть вместо Египта где-то поблизости с любовником развлекалась?

— Скорее пыталась классическим женским способом превратить любовника в мужа.

— Что, впрочем, не исключает возможности выбрать пару часов на убийство, — хмыкнув, подытожил Пахомов. — То есть, подозреваемых, кроме уже осужденной госпожи Федяйкиной, нет?

— Ну… — Арина поглядела на потолок, словно надеялась обнаружить там что-то полезное, например, совет, что рассказать и что оставить при себе. На потолке, разумеется, ничего такого не обнаружилось. — Был там один неучтенный посетитель в то утро, — медленно проговорила она. — На камерах засветился, а никто из жильцов не признает гостя. И консьержка клянется, что незнакомый парень.

— Много знаешь, — с той же непонятной, не то одобрительной, не то угрожающей интонацией констатировал Пахомов. — И с консьержкой поговорила… Какие еще соображения?

— Ну… — опять промычала Арина, никак не в силах сообразить, что же можно Пахомову сказать. — Дочка федяйкинская к папиной смерти вполне равнодушна. А у нее горячий поклонник имеется и, возможно, не один.

Все это была, конечно, полная ерунда. Поклонники-то у Кристины были, но вряд ли настолько преданные, чтобы ради нее убить. Но не рассказывать же Пахомову про таинственного «охотника», про которого ничего не известно. Нечеткая фотография и невнятное изображение с камер наблюдения плюс такое же невнятное описание в деле о смерти священника. По остальным эпизодам гипотетической серии и того нет. Так что нет, этого говорить нельзя. А вот гипотетический Кристинин поклонник — версия как версия, для начала сойдет.

Пахомов махнул рукой — мол, хватит:

— Достаточно, — он погрозил Арине пальцем. — Адвокат осужденной госпожи Федяйкиной апелляцию на пересмотр подал. И, что самое любопытное, суд с доводами защиты согласился. Тебе об этом что-нибудь известно?

— Откуда же, Пал Шайдарович? — Арина сделала вид, что удивилась, но мысленно начала молиться всем известным и неизвестным богам. Ох, сейчас будет такая выволочка… Хотя… Предположения — не улики. Главное — твердо стоять на «знать не знаю, ведать не ведаю».

О том, что предположения — не улики, начальник знал не хуже ее самой, поэтому только хмыкнул скептически:

— Вот как? — он вздернул бровь, но после полуминутной битвы взглядов подтолкнул к ней знакомую папку. — На вот, принимай дело — и в путь.

— Так если на пересмотр… — растерянно протянула Арина. — Почему мне? Там же Глушко расследовала… разве…

— Ага, — удовлетворенно хмыкнул Пахомов. — Значит, что расследовала Эльвира, ты помнишь, а про пересмотр дела не в курсе… Доиграешься ты у меня, Вершина! — с минуту он сверлил ее убийственным взглядом, потом вздохнул. — Забирай дело, и кыш с глаз моих!





* * *



Квартал был довольно старый, поздней хрущовской и ранней брежневской застройки. Первые хрущовки строили, что называется, квадратно-гнездовым способом: ровными, по линеейчке, рядами, как бараки в лагере. Потом кто-то заявил, что засилье прямых углов человеку противопоказано: настроение, дескать, от этого портится, и даже болезни заводятся. Удивительно, но крамольную эту мысль почему-то не затоптали на корню, напротив, даже прислушались. И начали строить уже с некоторой фантазией. Пятиэтажки вперемежку с девятиэтажками, то параллельно, то наискось, то вдруг оставляя среди домов некую «поляну» — непременно с бессмысленным чахлым прудиком посередине. Видимо, предполагалось, что местные жители станут с удовольствием в сем уголке природы прогуливаться. Сидеть на травянистом откосе, глядеть с улыбкой, как плещется в хрустальной воде веселая рыба. Запланированные травянистые откосы, конечно, быстро заросли непроходимым ивняком и покрылись обильными следами человеческого присутствия, рыбы же в прудиках отродясь не бывало. Жижа, наполнявшая гнилые эти «озера», сходство с водой имела весьма относительное, летом они плотно и довольно вонюче зацветали, зимой промерзали до самого дна — какая уж тут рыба.

Человек в черной куртке обогнул белесую лепешку еще не начавшего оттаивать пруда, миновал несколько домов, присмотрелся — да, здесь будет отлично. Хорошее место. Ближайшие фонари скрыты массивной коробкой длинной девятиэтажки, так что дорожка ныряет в густую тень, кое-где разбавленную полосами света из окон. Но светлых пятен мало. Деревья, высаженные, должно быть, сразу после строительства, успели за десятилетия вымахать в настоящих гигантов, даже кустарники дотянулись до третьего этажа, так что и сейчас, без листвы, сеть стволов и ветвей служит отличной ширмой, отсекая и свет, и лишние взгляды.

Человек в черной куртке еще раз огляделся, выбрал место — возле стены дома тьма сгущалась почти до непроглядности — и, легко прислонившись к стене, принялся ждать. Мысли потекли по привычному кругу.

Какая-то дурочка ухитрилась вытащить камешек из тщательно выстроенной конструкции, и та, казавшаяся монолитной, пошла змеиться трещинами, чуть ли не зашаталась. Но ничего, не беда, все нормально, ничего еще не потеряно. Нужно просто кое-что исправить. Вернуть камешек на место уже не получится, но не позволить амбициозной дурочке хвататься за соседние «камешки» — вполне возможно.

И даже очень просто.

Некоторые размышляют неделями — а все тем временем рушится. А надо просто брать — и делать! Семь раз отмерь, видите ли! Ха! Пока отмеряешь, и резать нечего будет!

Что б они все понимали! У них, у тех, кто бесконечно размышляет, прикидывает да высчитывает, у них и мысли, и настроение — блеклые, скучные, размеренные. Как похоронная процессия или школьная тетрадь в клеточку. Мелкие. Все по шажочку… А как же вдохновение? Как же обжигающий азарт, буйной волной вскипающий внутри при виде неожиданного — незапланированного, черт побери! так что грош цена всем вашим предварительным расчетам! — препятствия? Веселый злой азарт, острыми ледяными брызгами бьющий в голову — так что и мысли становятся такими же точными и прицельными, как эти брызги. Такими же безжалостными, без тени сомнения попадающими точно в цель — словно цель сама их притягивает!

Чего там обдумывать?! Может, еще и обойти внезапное препятствие посоветуете? Осторожненько, да? Все эти обдумывания, предварительные расчеты, вся эта якобы необходимая аккуратность и педантичность — для тех, кто не уверен в себе. Ведь что есть препятствие? Помеха на пути к цели. Ее не обходить надо, даже не перепрыгивать, бесконечно долго примериваясь и прикидывая высоту, силу толчка, мучительно высчитывая поправку на ветер. Глупость! Или нет, не глупость — сомнения. Сомнение в собственных силах, а главное — сомнение в собственной удаче! Она — дама капризная, неуверенных не любит.

Нет уж. Идите к черту со своими песнями об осторожности! Снести мешающий движению камень и все дела! Р-раз — и нет препятствия!

Расчеты! Осторожность! Предусмотрительность! Вот и сидите в своих расчетах! Еще и спасибо потом скажете! Тогда-то признаете, что все ваши предостережения — тьфу! А если не признаете… да, очень может быть… признать свою неправоту — это ж немыслимо! Ну и не признаете — да и черт с ним, с признанием! Все равно будет ясно, что сильнее: хитрость с ее осторожной медлительностью и тщательным планированием — или вдохновенный всепобеждающий, сметающий все на своем пути азарт борьбы!

Темнота поможет. Эта дурочка ходит так, словно ничего на свете не боится. Парень ее в последнее время сопровождал, неудобно. Но сегодня она одна. Так что все будет очень просто. И никто никогда ни о чем не догадается. Мало ли гопников на улицах?

Еще немного подождать — и дело будет сделано. И никто никогда… Вот смех-то! Впрочем, одному человеку, пожалуй, можно будет рассказать. Нет-нет, не просто можно — нужно. Потом, когда все будет сделано. Пусть убедится.

Ну где же она?





* * *


Домой Арина шла медленно, лениво, с удовольствием вдыхая, почти глотая еще холодный, но уже отчетливо пахнущий весной воздух. Даже слегка разбавленная желтым светом редких фонарей темнота сегодня казалась не колючей, не тревожно давящей, а мягкой и уютной. Как тени в углах комнаты, когда свернешься клубочком в углу дивана, и свет торшера обнимает тебя нежным коконом, и мурлыканье под боком слаще райских труб… Или в раю на арфах играют?

Что за пустяки в голову лезут, фыркнула Арина, запрокидывая голову к темной вышине, где не мерцало ни одной звездочки. Но она точно знала — они там! Разве обязательно видеть, чтобы — знать? Вот никто же не видит, какая она молодец, но — ведь молодец же! Пахомов, конечно, подозревает, что апелляцию адвокат федяйкинской вдовы подготовил с ее, Арининой подачи. Но, во-первых, подозрения к делу не пришьешь, во-вторых, он и сам, похоже, доволен, что так обернулось. Ну не то чтобы доволен, но не сердится. Даже не отругал, вот красота!

Вот только Денис уехал, не похвастаться. Соревнования у них какие-то верхолазные. Жалко ужасно. Нет, Арине бы и в голову не пришло, как говорится, привязать его к своей юбке — да она и юбок-то почти не носит. Но привыкла в последнее время, что он все время рядом. Ну не все, конечно, но возвращаться домой в одиночку давно не приходилось. А теперь извольте радоваться, топай в темноте, как сиротинушка — третий вечер уже! Ну и нечего ныть, цыкнула она сама на себя. Как раньше-то обходилась? Ночь-полночь, и ничего, даже машину патрульную, бывало, стеснялась попросить — доберусь, не маленькая. Но то раньше. Не зря говорят, что к хорошему быстро привыкаешь. Ох, Арина, смотри, не превратиться бы в клушу, каких сама всегда презирала!

В нише под высокими лоджиями первого этажа соседней девятиэтажки происходило какое-то шевеление — должно быть, кто-то из окрестных бомжей устраивался на ночлег, решив сменить душный вонючий подвал на свежий воздух. Рановато в этом году, подумалось Арине, холодно же еще. Бедолага. Вон, возится, как медведь в берло…

…додумать она не успела.

«Медведь» вдруг оказался очень близко. Да и не медведь вовсе, скорее вставший на дыбы леопард — узкий, темный, гибкий. Что происхо… эту фразу Арина тоже не успела додумать, почувствовав себя лежащей на земле. Точнее, на мокром асфальте. Лучше бы на землю, мелькнуло в голове, чтоб не так жестко…

Впрочем, и это не имело значения: удар, воткнувшийся ей в бок, был нанесен, казалось, булыжником. В голове пронеслись когдатошние объяснения Плюшкина: «Удары наносились тяжелым тупым предметом, ну сама там смотри: может, камнем, может, ботинком армейским, что-то в этом роде».

Совсем рядом, метрах в трех, по асфальту пролегла полоса желтого электрического света. Хоть бы в окно кто-то выглянул! Да где там… Кому это надо — в темноту глядеть?

На фоне освещенной полосы силуэт нападавшего выделялся довольно отчетливо. И в самом деле ботинки, отстраненно подумала она. Высокие, темные, тупорылые. Но ничего, кроме тускло поблескивающих ботинок и силуэта, разглядеть не удавалось — так стремительно двигалась темная гибкая фигура. И каждое движение сопровождалось ударом. В колено, в бок, в выставленное, чтоб защитить голову, плечо, опять в бок…

Один из ударов угодил под ребра — рот сразу наполнился горькой, вязкой слюной.

Да что же это та…

Всего гаже было чувство собственной беспомощности. Да что она, в самом деле, как дохлая лягушка! Извернувшись, Арина сумела уцепиться за высокий рокерский ботинок. Уцепиться — и рвануть на себя что есть силы…

То есть это ей так показалось — что есть силы. Нападавший лишь слегка пошатнулся.

Проклятье! Ну почему именно сегодня ей пришлось возвращаться домой без сопровождения? Ведь это ж какое-то специальное везение: наткнуться на какого-то ненормального в один из немногих дней, когда ее некому защитить. Или… сколько раз раньше, до Дениса, ей приходилось брести по темноте одной-одинешеньке — и ничего… Да полно, случайность ли — это дикое нападение?

— Кто тебя просил лезть, куда не просят? — донесся сверху хриплый свистящий шепот.

Это звучало так по-дурацки, что в иных обстоятельствах Арина расхохоталась бы. Кто просил лезть куда не просят — это чудесно, это надо бы мишкинской жене рассказать, она бы точно оценила, вместе бы посмеялись над тем, как причудливо некоторые формулируют свои мысли. Но сейчас ни жены Стаса, ни его самого рядом не было. А смеяться было больно. Все было больно.

Думай, приказала она себе. Думать-то ты хотя бы можешь? Ясно же, что это не случайное нападение, не наркоша это, которому на дозу не хватает — тот бы сумку рванул и бежать. Не впавший в буйство от избытка горячительных напитков алкаш, те, прежде чем пустить в ход кулаки, накручивают себя в жанре «ты меня уважаешь?» Этот бросился сразу. Как хищник из засады. Словно именно ее и дожидался. И не бомж с поехавшей крышей… От нападавшего не несло ни перегаром, ни кислой вонью немытого тела, ни затхлостью заношенных тряпок. Пахло скорее приятно, чем-то горьковато-свежим. Такую туалетную воду предпочитал Эрик…

Эрик?!

Зачем?!

Хотя нет. Эрик высокий, под метр девяносто. А этот, темный, худой, гибкий, похожий на вставшего на дыбы леопарда, ненамного выше самой Арины. Примерно такого же роста, как щуплый Кристинин поклонник.

Но Зайченко? Да нет, не может быть. Тот хлипкий, нескладный, а этот… Арина опять попыталась ухватиться за стремительно приближающийся к ее голове ботинок — и вновь нападавший лишь слегка пошатнулся. Сильный, зараза…