Осенний Лис
Часть 35 из 146 Информация о книге
– Откуда мне знать? «Тогда тебе повезло. Тебе и твоему приятелю не стоило туда ходить – та мельница давно мертва. Мельники частенько повреждаются в уме – уж слишком много мыслей в голову приходит, когда крутится колесо и мелется мука. А если человек ещё при этом и один… – Медведь поднял взгляд на травника. – А ты правда не различаешь цвета?» – Только красное и зелёное. «Этот браслет… Ты почти не говорил о нём. Покажи». Жуга поднял руку. – Я как раз собирался рассказать… Нет, извини, снимать не буду. Если хочешь, подойди поближе. Маленькие глазки зверя холодно блеснули. Жуге на миг почудилась скользнувшая в жёлтой глубине тень испуга. «Ладно. Опусти. Мне понятно уже сейчас». – Вот как? И что тебе понятно? «Вначале были смерть и колдовство. Потом ты встретился с детьми и существами ночи. А после – с девушкой и с тем, кто эти существа уничтожает. Убивает нечисть». – Я всё равно не понимаю, кто прав, кто виноват и почему вражда. А что до нечисти… Всё, что называют нечистью, порою меркнет перед тем, что таится в глубине людской души. Хотя там есть и свет. «Не бывает света без теней. Хоть это ты тогда уже понял?» Травник медленно кивнул: – Это – понял. Тень – Можно ли о чём-то жалеть, когда приходит зима? – Что? – Я говорю: как можно о чём-то жалеть, когда приходит зима? Оглянись: весь мусор, канавы, сучья и буераки, все застарелые раны земли укрыты этой белой непорочной пеленой. – Ну, не знаю… Слишком уж похоже на смерть. – Ну и что, что похоже! Разве это важно? Мы все когда-нибудь умрём и все когда-нибудь воскреснем. Лучше представь, как по весне всё расцветёт. Это ли не счастье – жить и видеть год за годом подобное чудо? Чёрт… зуб болит… – Потерпи до вечера, разведём костёр, я настой приготовлю. – А поможет? – Отчего нет? Дело нехитрое. Это он у тебя от холода ноет. – Да, жаль, что сейчас не лето. – Как можно о чём-то жалеть, когда приходит зима? Собственные слова, вернувшись тенью дружеской усмешки, произвели на путника странное впечатление: остановившись, он глянул озадаченно и вдруг… расхохотался. Он смеялся так звонко, легко и заразительно, что спутник его не выдержал и рассмеялся тоже. Не в меру восторженному поклоннику зимы было лет двадцать, двадцать пять – трудно сказать точнее, потому как, хоть был он строен и двигался по-юношески легко, сложен был совершенно по-взрослому, бороду, густую и чёрную, носил уж далеко не первый год, да и голос имел что надо – глубокий, гулкий бас. Спутник его казался помоложе и победнее, и если первый в своём зелёном жупане и мехом подбитом плаще выглядел этаким франтом, то второй был одет не так броско, зато добротно, как одеваются для дальней дороги местные крестьяне или горцы. Шёл он, опираясь на посох и слегка прихрамывая, нёс за спиной потрёпанную котомку. Из-под чёрной, ка́таной, простецкого фасона шляпы выбивались спутанные рыжие пряди. Эти двое, похоже, были в пути уже не первый день, пробираясь не то в Равенцы, не то в Галлен. Дорога, укатанный санный проезд, могла завести и туда и туда, а поскольку до развилки было ещё далеко, то повстречавшись, оба шли вместе, сведённые зимой, судьбой и дальней дорогой, да, может, ещё тем странным зудом, который круглый год уводит прочь из дома охотников, бродяг, поэтов и воров. В это время года здесь было мало дичи и нечего было красть. Жуга – так звали рыжего странника, или, по крайней мере, так он себя называл. Поэт звался Вайда. Была зима. Бесцветная, равнодушная, не очень холодная, но такая буранная, такая обильно-снежная, что старики в деревнях только диву давались, глядя поутру в окошко – не могли они припомнить такой зимы, сколько ни ворошили в седой усталой памяти долгий свой век. И летописи молчали, а если и не молчали, то отсылали в прошлое так далеко, что сомнение брало: полно! Да было ли это? И неужто жили люди в ту пору? Старики качали головой и лезли обратно на печь, кряхтя недужно. Наконец бородач отсмеялся. – Срезал ты меня, Жуга! – молвил он, утирая выступившие слезы. – Ох, срезал! Не о чем жалеть, значит? Да… И всё равно, до чего удивительная пора! Вот, послушай: Спят осины и берёзы. Убаюканный морозом, Больше не журчит ручей. Разноцветье облетело, Только изредка на белом След, и тот не ясно чей. – Здорово, – одобрил Жуга. – Сам придумал? – Ага… О, гляди-ка! – Вайда неожиданно остановился. – А вот и след… Что скажешь, а? Жуга подошёл поближе и нагнулся рассмотреть. Снял шляпу, взъерошил пятернёй волосы на затылке. – Ну, этот след как раз очень даже понятно чей. – Да я не об этом! – отмахнулся поэт. – Я понял, что не об этом, – кивнул Жуга. Мела позёмка, но свежий снег на обочине, белый, рыхлый, тронула походкой маленькая босая нога. – Нешто человек? – поразился Вайда. – Да вроде бы, – несколько неуверенно согласился Жуга. – Ребёнок, наверное, или девчонка… Других не видишь следов? – Нет… Что за притча! И охота кому-то босиком по снегу! Жуга выпрямился и огляделся окрест. Белые, укрытые снегом поля были пусты – ни кустика, ни деревца, ни человека, ни зверя, лишь далеко впереди темнела опушка зимнего леса. – Никого? – Никого. – Ну дела… Потоптавшись, оба переглянулись, пожали плечами и молча двинулись в дальнейший путь. Смеркалось. Ближе к ночи неожиданно потеплело. Небо затянула сизая облачная пелена. Большими пушистыми хлопьями повалил снег. Вскоре двое приятелей добрались до леса. Ветру сюда пути не было, снег падал чинно, степенно и мягко кружась. Побродив окрест, Жуга облюбовал небольшую поляну, Вайда выбор одобрил, и решили заночевать прямо здесь. В темноте расчистили место, из-под седой разлапистой ели надёргали сушняка, и вскоре под котелком заплясал, зябко похрустывая дровами, робкий зимний костерок. Вайда расположился поудобнее, стянул, покряхтывая, сапоги и поставил их ближе к огню; посмотрел с неодобрением на свои сбитые, в мозолях, ноги и полез в сумку за провизией. Жуга в свою очередь развязал мешок, понавытаскивал засохших, узлом скукоженных кореньев. Вынул нож, искрошил в котелок два-три корешка, задумался на миг и добавил ещё. Вода вскоре закипела, приобрела неприятный бурый цвет. Жуга размешал варево, ловко подцепил котелок и поставил его на снег. Помахал рукой, сморщился. Вайда нерешительно покосился на остывающий взвар, понюхал и скривился: – Это что… вот это – пить? Жуга усмехнулся: – Полощи. – А-а… Рифмач придвинулся ближе, взял протянутую другом берестяную кружку, зачерпнул и подождал, пока не остыло. Попробовал, выплюнул. Ещё раз и ещё. Жуга поворошил прутиком костёр, глянул выжидательно. – Всё ещё болит? – Вроде как потише. – Зачерпни ещё… да погоди ты – горячо. – Мм… Слушай, а ведь и впрямь помогает! – Ну, дык… – понимающе усмехнулся травник.