Особист

Тут я передал наушники и микрофон Гордееву, показав, как выходить в эфир и слушать, и дальше уже тот начал работать. Сообщил свои данные и приказал записывать выданную им информацию, ну и сообщил о побеге из лагеря военнопленных для командиров в Щецине, где нашим удалось угнать четыре судна, несколько катеров и немецкую субмарину модели «Семь». Попросил обеспечить воздушное прикрытие бежавшим из плена командирам. Те сейчас на максимальном ходу идут к ним. Два судна и катер были потоплены немецким крейсером. Тут Гордеев похвастался, сообщив, что наша субмарина потопила крейсер и два тральщика, чем обеспечила выход из порта в открытое море. На этом объявил, что прекращает связь до следующей ночи.

Естественно, немцы засекли наше местоположение. Из штаба флота подтвердили получение информации, дальше я выключил рацию и снял антенну. Командиры выходили подышать свежим воздухом по очереди, больше часа простоять никто не мог на таком холоде, так что менялись каждые полчаса. Чтобы зазря там не стояли, наверх подняли обе лодки, и их начали надувать, готовясь к высадке на берег. В ранцы убирали продовольствие, арсенал почти полностью выгребли, пулемёты забрали. То есть парни на берегу будут вооружены.

К берегам Дании мы подошли в полчетвёртого утра. Обе лодки сразу спустили, и те, набитые людьми, направились к берегу, до которого оставалось метров двести. Ближе не подойти. Я выбрал это место из-за того, что тут на немецких картах поселений не обозначено, а они в этом вопросе педантичные. Потом сделали второй рейс. В лодки входило по десять человек, с оружием и припасами. Некоторые одеяла прихватили с лодки. Видимо, чтобы поспать на берегу. Пока лодки ходили туда-сюда, я разделся и искупался у борта в холодной воде, смывал с себя грязь лагеря. Некоторые командиры последовали моему примеру. Четыре рейса — и восемьдесят человек на берегу. После четвёртого рейса лодки не возвращали, да и вообще, когда они отошли от борта, уже рассвело, и мы закрыли все люки, отошли и опустились на дно. Тут было сорок пять метров. Лодка опускалась медленно и немного грубо легла на дно. К счастью, сотрясение не сильное, ничего и никто не побился, так что, проверив, как дела у раненых, мы поужинали сытной похлёбкой, которую приготовили наши коки, после чего все пассажиры устроились на свободных койках, и вскоре все спали. Я прошёлся, оставил только дежурное освещение и тоже отбыл ко сну на одной из коек. В каюте капитана спал один из полковников. Все пятеро остались на борту.



Наручных часов, снятых с убитых немцев, на всю лодку было всего три пары. Одни ушли на берег, вторые были у Гордеева и третьи у меня. Время подъёма я не назначил, пусть люди выспятся, всё же столько потрясений пережили, так что подняли меня аж в пять часов вечера. Завтрак был готов, наши коки нажарили яичницы с колбасой и наварили каши. Когда все было готово, коки всех подняли. Мы поели, и я стал дальше учить командиров, которые помогали мне с управлением. Потом обошёл лодку. В паре мест подкапывало, взял инструменты и подтянул, после чего вернулся на место. Ждали, когда световой день закончится.

Через полчаса после того, как стемнело, я дал приказ на всплытие и наблюдал, как три командира крутят штурвалы, и субмарина, слегка задрав нос, начала всплывать. Ещё двое стояли наготове, и когда лодка закачалась на волнах, шустро открыли люки и первыми оказались на мостике, чтобы осмотреть окрестности через бинокли. А вниз хлынул свежий морской воздух. Ох, как он хорош! Кто не знает, что такое быть закрытым в замкнутом помещении без циркуляции воздуха, да ещё если пассажиры плохо знают, как пользоваться гальюном, тот меня не поймет.

Поднявшись следом, я помигал фонариком в сторону берега. Два коротких и один длинный. Ответили сразу: два длинных и один короткий. Всё правильно. Запустив дизеля, я подвёл лодку ближе к берегу, так быстрее будет. Парни подняли наверх пулемёт МГ-34 и установили на мостике, — это единственное автоматическое оружие, что у нас осталось, остальное всё забрали. Пушки не считаются. Вскоре из темноты вынырнули лодки, которые доставили первых пассажиров. Трое командиров, бросив верёвки за борт, помогали им подниматься на палубу. Девятнадцать поднялись на борт, а один взял вторую лодку на буксир и погрёб за остальными. Час потратили, но забрали всех. Лодки начали сдувать, а субмарина, дав полный ход, уже устремилась в сторону Ленинграда.

Вчера Гордеев попросил нас встретить, сообщив, где мы примерно будем этой ночью, но на связь выйдем, только когда сблизимся с ними. Дальше они уже сопроводят нас на базу флота.

Всю ночь я не покидал мостик лодки, шли на полном ходу, выдавая всё, что можно, из дизелей. Пока шли, расспросил у людей, как они выживали на берегу. Оказалось, даже лучше нас, рядом с берегом обнаружился лес, отсыпались в нем весь день. Часовых и наблюдателей выставили, костров не зажигали, никого за день не видели и, как стемнело, подошли к берегу, а тут уже мы сигналим.

За час до рассвета мы прошли Таллинн, и Гордеев стал вызывать штаб флота. Антенна уже была поднята. Ответили сразу и связали с командиром корабельной группировки, что нас встречала, оказалось, мы даже разминулись и за кормой у них оказались. Они нас ближе к своему берегу ждали, а мы стороной прошли, ближе к финнам. Я семафором обозначился, и те устремились к нам. Как раз подошли, когда рассвело, так что мы наблюдали друг за другом. Похоже, моряков немного нервировало четыре десятка крепких мужиков, многие были с повязками, которые разгуливали по палубе субмарины с оружием. Однако подошли и довольно ловко пришвартовались, показывая высокую выучку команды. Концы на лодке принимал я. Наша трофейная субмарина покачивалась на волнах, дизеля заглушены, а к стоящей на месте подлодке подойти не сложно. Силы советских военных моряков представляли лидер, два эсминца, корабль ПВО и тральщик. Именно лидер к нам и подошёл. Был спущен трап, и командиры стали подниматься на борт, где их вежливо попросили сдать оружие. Возражений это не вызвало, сдавали даже с некоторым облегчением, свои всё же. Моряки споро исчезли внутри лодки, осмотрели ее, но кроме раненых и врачей там никого больше не было. Сам я остался на субмарине, оружие уже сдал — тот мелкокалиберный карабин и оставшиеся патроны к нему.

Тут лидер, приняв всех на борт, стал отходить, и я с возмущением обратился к капитан-лейтенанту, что остался с двадцатью матросами на борту трофейной субмарины:

— А нас?

— Сейчас эсминец пришвартуется, раненых и врачей примет.

И действительно, подошел эсминец, моряки сами швартовку провели, был открыт грузовой люк, тут мне самому пришлось открывать, те на подлодках не служили, и за полчаса всех раненых подняли на борт боевого корабля. А когда я направился к трапу, то ко мне каплей обратился:

— А вы куда?

— На эсминец.

— У нас нет моряков-подводников. Чуть позже нас встретят, экипаж привезут, но пока вам придётся вести. Нам уже сообщили, что вы один тут подводник и вели всё это время подлодку. Скажу честно — впечатлён.

— Б…

— Да, — подтвердил тот.

Каплей устроился на мостике, я запустил дизеля, оставив в отсеке моториста из матросов следить за ними, а сам тоже поднялся на мостик. Моряки уж привели в порядок зенитные артустановки, тут их было две. Зарядили и заняли места расчётов. Большая часть матросов оказалась зенитчиками, ими главстаршина командовал. Лидер шёл впереди, оба эсминца по бокам метрах в трёхстах, судно ПВО и тральщик замыкали, расчёты зенитчиков на всех кораблях были в полной боевой.

— Приготовься на всякий случай к срочному погружению, — велел мне каплей.

— А что, могут налететь?

— Не могут, а должны. Ждём. Вчера весь день буйствовали. Из ваших одному малому судну и двум катерам удалось до наших берегов дойти и выброситься на берег, как я слышал, спаслось почти восемьдесят командиров, много раненых было. Где остальные, не знаю. Так что ждём. Кстати, капитан-лейтенант Корнилов, БЧ-3 на лидере «Минск».

— Торпедист, значит, — хмыкнул я, пожимая ему руку. — Младший лейтенант Агапов. Последняя должность — командир зенитно-пулемётного взвода. Защищали Кобрин, немало бронетехники покрошили, у меня ДШК были во взводе, три единицы, а атаковали нас в основном легкобронированные боевые единицы. Что дальше было, не помню, накрыло миной, очнулся в лагере для военнопленных с контузией. Больше десяти дней отходил, только недавно гул и шум в голове прошли. Потом лагерь в Щецине, подготовка к побегу, ну и…

Кратко, без особых подробностей я рассказал историю побега. При этом заметил, что сигнальщики и расчёты зенитных артавтоматов прислушиваются.

Когда закончил, каплей сказал:

— Крейсер вы действительно торпедировали. Наш дальний разведчик доставил аэрофотоснимки, он на мель выбросился, в прилив полностью под воду уходит. Сильно повреждён. Тральщики, видимо, затонули на большой глубине, не смогли найти. Но то, что они ко дну пошли, подтвердили пленные из сбитых лётчиков и моряков — вчера вечером удалось потопить подлодку, подняли с воды семерых немцев.

— Тоже неплохо.

Тут сигнальщик как заорёт:

— Самолёты с запада!

— Срочное погружение! — скомандовал капитан-лейтенант.

Все моряки, и зенитчики, и сигнальщики, посыпались в люк, и мостик скоро опустел, разряжать зенитные автоматы никто не стал, слишком много времени требует, я последним скользнул в люк, закрывал, после чего закрутил штурвалы, Корнилов побежал в моторный отсек, выключать дизеля. Когда те смолкли, лодка стала погружаться. Тут сверху загрохотало, на глубине метров десяти нас затрясло, лопнуло несколько лампочек. Опустив субмарину на сорок метров, я сбегал в моторное и дал полный ход на электромоторах, и лодка дальше пошла уже под водой. Плохо, что глубины тут не самые большие. Разрывы с поверхности воды ещё доносились, даже вроде глубинные бомбы работали, но у нас было спокойно.

Шли мы часа три, перейдя на среднюю скорость, а когда дошли до границ минных полей, всплыли. На горизонте обнаружили один из эсминцев, который, увидев нас, устремился на сближение. Небо чистое, так что зенитчики осматривали свои машинки, перезаряжали их, выкинув подмоченный боезапас за борт; кок что-то приготовил. В общем, жизнь налаживалась.

Дальше нас сопроводили к Кронштадту, по пути нагнали тральщик и второй эсминец. Лидера не было. Как сообщил Корнилов, что семафором пообщался с коллегами, тот ушёл в Ленинград. В целом налёт обошёлся для советских боевых кораблей довольно легко. Повреждения, конечно, были, но, оказывается, бомбили именно нас, причём якобы потопили, сообщение об этом перехватили наши радисты. Немцы доложились, что угнанная субмарина отправлена на дно. С самолётов действительно сбрасывали глубинные бомбы, мне не показалось. Наши отбивались не безрезультатно, семь «юнкерсов» сбили и три повредили; за бомбардировщиками бросились наши «миги», коих вызвали моряки. Так что не факт, что все вернутся на родной аэродром.

Ближе к обеду взятую на буксир субмарину завели на кронштадтский рейд. Буксир повёл лодку к пирсам, там уже встречающие ожидали, многие в гражданском, сам я в этом не участвовал, стоял на мостике и, улыбаясь, махал рукой. Работало сразу шесть фотографов. Прошла швартовка, и на лодку поднялось несколько старших командиров: адмиралы, капитаны первого ранга, политработники. В общем, трофейный боевой корабль противника вызвал ажиотаж на флоте. В одном из трёх адмиралов я признал командующего флотом Трибуца. Я хотел подойти, но меня оттёрли, причём профессионально, видимо охрана адмирала. При этом попросили не соваться со своим рылом в калашный ряд и выпроводили с лодки в сторону, к зевакам. Пожав плечами, не больно-то и хотелось, я покинул пирс — не стоять же там — и направился в город. Карманы мои не были пустыми, в капитанской каюте нашелся ремень. Правда, пряжка с немецким орлом напрягала, но я прикрыл её ладонью, сунув большой палец под ремень, и так и шёл. Видимо, это запасной ремень был, ношеный, вот и достался мне, в карманах мелочевка капитанская.

Приметив одного в парадной форме, что спешил в сторону пирсов, я остановил его:

— Здорова, морячок. Отойдём, дело есть.


Мы отошли, и тот вопросительно посмотрел на меня, изучая затрапезный внешний вид. Форма явно командирская, но сильно заношенная и грязная, да ещё на груди что-то пришито. Тюремных роб нам не выдавали, поэтому номера заключённого пришивали прямо на форму, мы их все сорвали во время побега, но следы-то остались.

— Понимаешь, я попал в затруднительное финансовое положение, денег нет, но есть что продать.

— А что есть? — тут же заинтересовался тот.

— Хронометр, карманные часы, серебряные. Но без цепочки, — показал я.

Тот завёл часы и приложил к уху.

— Тикают, — заулыбался моряк и, подумав, предложил: — Восемьдесят пять рублей дам. Больше нет.

— Договорились.

Тот передал мне деньги, частью банкнотами, частью монетами, и мы разошлись, довольные друг другом. Невесть какая сумма, но всё равно нужна. У меня и немецкие марки были, причем довольно солидное количество, но где их использовать? Я прогулялся по городу, тот был сильно разрушен, шли ремонтные работы, и, заметив развал, — это что-то вроде рынка, — направился туда. Довольно быстро я сторговал трусы и майку. Новые, не ношеные; потом чёрные брюки и лёгкую куртку. Вот они ношеные. На обувь не хватило. Пусть у меня на ногах не боты, я их выкинул давно и нашёл в вещах капитана — до того как каюту полковник занял — лёгкие кеды. Это явно спортивная обувь. Так что я странно смотрелся в командирской потрёпанной форме без знаков различия и в серых кедах. Отойдя, я переоделся и, вернувшись, предложил тому же старичку, что ношеной одеждой торговал, свою форму, комплект нательного белья и кеды. Мелочёвку из карманов галифе переложил в брюки. Тот придирчиво стал изучать пояс, поэтому я пояснил:

— Трофейный.

— Дезертир?

— А что, похож?

— Похож.

— Хм, нет, не дезертир.

— А документики покажь.

— Дед, тебе одежду или ехать? Из беглых пленных я, слышал про побег у немцев? Бери, пока предлагаю.

Тот поворчал, с интересом меня разглядывая, но всё же мы стали торговаться. За кеды я сторговал неплохие ботинки и две пары носков. Обувь я сразу надел. За форму получил рубаху, кепку и почти новый вещмешок. В путешествиях вещь незаменимая. Потом тот долго изучал ремень и всё же его взял. Деньгами тот платить категорически отказывался, только на обмен. Я и взял обычный широкий кожаный ремень с неплохой пряжкой, продел в проушины брюк и, застегнув ремень, направился дальше по развалу. Там предложил одной торговке серебряную цепочку от часов, довольно толстую, та заинтересовалась, тогда я и портсигар серебряный вытащил. Ушло за двести рублей. Обретя финансовую независимость, я обзавелся бритвой с помазком, зеркальце взял, полотенце, половину мыла — так дешевле. Пачку сухарей приметил и купил. На этом я покинул развал и пошёл в парикмахерскую, где меня коротко постригли и даже побрили. Ну и надушили. Ещё бы помыться, купание у борта субмарины не в счёт, но это на потом оставим.

Покинув город, я направился к пирсам. Там народ осматривали, документы проверяли. Я приметил пару моряков, с которыми субмарину вёл, те кого-то искали глазами, и стало ясно — кого. Что-то у меня предчувствия нехорошие, а я им доверяю. Развернувшись, я направился прочь, выискивая возможность покинуть остров. Тут мне повезло: приметил того моряка, что часы у меня купил, он у адмиральского катера стоял. Подойдя, поинтересовался:

— Вы, случайно, не в город? Я тороплюсь, а мест на трамвайчике нет.

— В город. За командиром. Но если будет, — тот звонко щёлкнул себя по горлу, — то довезём с ветерком.

— Всё будет.

Я рванул к развалу, мне там тот же продавец, что сухари продал, предлагал водку, так что, где брать, я знал. Сбегал, купил, и на катере мы помчались к Ленинграду. Я честно расплатился, но так, чтобы другие моряки не заметили, пусть сам решает, что с бутылкой делать. По прибытии я направился на железнодорожный вокзал и купил билет до Москвы, только на поезд через три дня свободный билет нашелся. Так что придётся задержаться в Ленинграде.

Я снял комнату, при этом старался на улицах не мелькать, но информацию и слухи собирал. О крупном налёте на Кронштадт, в котором участвовало больше сотни самолётов, слышал, потом был еще и повторный. Видимо, добивали. Не знаю, потопили ли немцы «семёрку», но я думаю, что потопили. Потери среди горожан города-порта и моряков были большие. Немцы больше тридцати самолётов потеряли, но задачу свою выполнили, так что это всё мелочи.

Купив припасов, я сел на поезд, благо дорогу ещё не перерезали, что случится месяца через два, и отправился в Москву. Прибыл я благополучно. Снял комнату на окраине без всяких проблем, днём, пока консьерж обедал у себя, поднялся на второй этаж того дома, где в другом мире жил Толя Суворов, вскрыл отмычкой дверь — в квартире было пусто, — забрал из тайника средства для создания документов, у меня они считай из-под руки настоящими выходят, липой никто не назовет, и так же ушёл. Консьерж и не слышал меня.

Вернувшись на съёмную квартиру, я за два часа отличный паспорт москвича сделал. Выбрал разрушенный бомбёжкой дом тут в центре и вписал этот адрес. Потом ещё сделал запас документов на разные имена. На всякий случай. Так что через пару дней я направился в центральный военкомат. А что, здоровый молодой мужчина, Родину же нужно защищать. Сам не пойду, за мной придут. Шучу, это про родной мир можно сказать, а тут я помогаю советским гражданам, чтобы их погибло в эту войну как можно меньше. Нет, понимаю, что можно к Сталину обратиться, раскрыться, и тогда информация, что я выдам, спасёт немало жизней. Вот только желания это делать нет никакого. Тем более раскрывать себя, не имея возможности отступления из этого мира, — такой глупости я не совершу. Это племянник подготовил почву, да так, что в мире Сталина нас встретили с распростёртыми объятиями, позволили работать и помогать от всей души, не удивительно, что мы там выкладывались, не жалея сил и здоровья, и результатами были более чем довольны. Однако опыт общения в других мирах-копиях с представителями властных структур, хотя я вроде как сам к ним отношусь, дал ясно понять, что не всегда так везёт. Мне вон зубы выбили, благо, когда подростком стал, новые отросли. У остальных аналогично. Парней на год заперли в шарашке. Мне оно надо? Лучше своими силами помогу. Хотя скажу честно, я два дня писал основные моменты будущего, предостерегая от многих ошибок, больше чтобы этим успокоить свою совесть. И отправил товарищу Иванову, как сейчас себя называет Сталин. Через специальный почтовый ящик у Кремля, мне о нём известно было. Слегка сменил облик для возможных наблюдателей, а таковые точно должны быть, и кинул конверт в узкую щель. Также изложил информацию по богатствам земли Русской, пусть используют. Хотя всё равно разворуют. Потом. Что останется.

Народу у военкомата толпилось изрядно. Уже было отправлено на фронт несколько московских добровольческих батальонов и даже пара полков. Поговаривают, что скоро начнут Московскую дивизию народного ополчения формировать, но это пока только слухи. Пройдя в здание, я уточнил у дежурного, где можно записаться добровольцем, и меня отправили в одну из очередей. Надо сказать, самую длинную, на все здание. Мой черед подошел только через три часа. Отдав паспорт заморённому сотруднику в звании старшины, я услышал вопрос:

— Какие воинские специальности имеешь?

— Командир расчёта противотанковой пушки. Наводчик, снайпер, немного с танками знаком, могу водить, стрелять, вести бой. Доводилось это делать на Т-26, БТ двух типов и на «тридцатьчетверке». На последней освоил специальность как заряжающего, так и наводчика. Соответственно, и командира тоже.

— Значит, в армии служил? Каким военкоматом призывался?

— Нет, не служил. Не успел. Всё получено личным опытом.

— Не понял? — тот удивлённо посмотрел на меня, усталость сменилась заинтересованностью.

— Я к другу поехал в Белоруссию, неподалёку от Бреста тот в комсомольской стройке участвовал, приглашал присоединиться. Два дня мы с ним отдыхали, а тут война. Ну, мы и решили пойти добровольцами. Нас поначалу гоняли, но когда немцы подошли к Кобрину, с тех пор мы с танкистами две недели воевали, я дважды в танках горел. Потом танкисты ушли, на другой участок перекинули, и мы к артиллеристам прибились, и так с ними и воевали. А потом меня в Москву отправили — контузило сильно, в санитарном обозе очнулся. Я уже отлежался, шума в ушах больше нет, и голову не кружит.

— А друг?

— Погиб он в доте. В укрепрайоне у Минска. Сапёры немецкие подкрались и огнемётом всех сожгли внутри. Я на другой стороне холма в пулемётном дзоте атаки отбивал. А он в пушечном капонире наводчиком был.

— Ясно. Значит, боевой опыт имеешь?

— Три недели почти, — кивнул я. — Учили нас там хорошо, а немцы экзамены принимали. Живой — значит, сдал.

— Хм, — задумался тот. — Боевой опыт — это, конечно, здорово, но обучение уставу, дисциплине и всему необходимому никто не отменял. В запасной полк тебя отправим.

— Погоди, — остановил его сидевший за соседним столом старлей. — От сводного отряда ополченцев заявка приходила на артиллеристов, а у парня опыт.

— Так они же ополченцы? — нахмурился старшина. — Имеют слабое представление о дисциплине и уставе.