Отчаянный холостяк

– Вы… пытаетесь совратить меня… сэр? – В ее голосе теперь звучали едва заметные нотки беспокойства.

– Я хочу доставить тебе удовольствие, – честно ответил Джошуа. – Если ты мне позволишь. Позволишь?

Он едва ли мог видеть глаза Гвин в свете свечей, но мог бы поклясться, что они блестели в предвкушении. Хотя он говорил себе, что делает это в рамках своей кампании, цель которой – заставить ее довериться ему, в глубине души Джошуа знал, что дело тут в гораздо большем. Он хотел эту женщину и теперь затаил дыхание в ожидании ее ответа.

Она улыбнулась, как кошка, наевшаяся сливок.

– Пожалуйста, сделай это.

Именно это он и хотел услышать.





Глава 14




Несмотря на то что Гвин дала ему разрешение это сделать, она не ожидала, что он станет рассматривать ее там. Ей следовало бы смутиться, посчитать происходящее неприличным. Но вместо этого она посчитала происходящее… самым чувственным опытом в своей жизни! Это было невероятное плотское наслаждение. Кровь стучала у нее в ушах, и она не могла не извиваться под горящим желанием взглядом мужчины.

Она стала извиваться еще сильнее, когда Джошуа раздвинул большими пальцами локоны на треугольнике ее волос, чтобы раскрыть скрывавшуюся под ними нежную плоть.

– Ты уже вся мокрая, дорогая. Ты готова. Ты мокрая и теплая, и великолепно пахнешь, как весенний цветок, открывающийся под лучами солнца после дождя.

И опять он назвал ее «дорогая». И еще произнес несколько сладких приятных слов. Кто бы мог подумать, что у Джошуа есть талант к поэзии?

Затем… затем случилось нечто еще более удивительное. Джошуа наклонился, чтобы ее поцеловать. Там! А судя по тому, как он стал легко и отрывисто касаться ее плоти языком, полизывать ее и всячески дразнить… Ну, было очевидно, что и он от этого получает такое же удовольствие, как и она.

Гвин не могла представить как, потому что ее наслаждение было не сравнимо ни с чем. У нее по венам бежал огонь, а Джошуа, казалось, гнал этот огонь все выше и выше, заставляя его все сильнее разгореться каждым движением своего языка. Может, он и не испытывает к ней романтических чувств, но он определенно ее желает. Совершенно точно: ни один мужчина не будет проделывать эти… странные вещи с женщиной, не желая ее.

И Гвин никогда в жизни не испытывала такого невероятного натиска, причем одновременно самыми разными способами. Ее возбуждали губы Джошуа, его язык и пальцы, и возбуждали в самых неожиданных местах. Она и подумать не могла, что он станет делать с ними, а чувства, возникавшие при этом…

О, чувства были невероятными. Гвин слышала, как издает стоны, как хватает ртом воздух, и у нее создавалось впечатление, что эти звуки вылетают из кого-то другого. Потому что она сама определенно не могла производить такие звуки.

– Джошуа… Я не… Это так… О боже!

Гвин понятия не имела, что такие восхитительные ощущения вообще существуют! Она определенно сошла с ума, перестала разумно мыслить. Затем Джошуа начал заводить язык внутрь ее, вводил и извлекал, и у Гвин чуть не прекратило биться сердце. Это было… изысканно. Никакое другое слово не подходило.

Она сжала голову Джошуа руками и прижала к себе, чтобы получить еще больше наслаждения, которого желала, а он в ответ победно рассмеялся.

Гвин не было дела, празднует ли он свою победу, торжествует ли, если только он продолжит… продолжит… Боже праведный, это! Именно это. Потому что теперь его язык входил в нее и выходил из нее в определенном ритме, который одновременно был знакомым и экзотическим. И он будто заставлял ее взмыть ввысь, все выше и выше, как мифический бобовый росток Джека[24] тянулся к небу.

Вскоре движения языка Джошуа изменились, они больше не были быстрыми и отрывистыми, а стали более глубокими и словно поглаживающими, и его большие пальцы тоже гладили ее, но в невероятно чувствительном месте. Гвин хотелось получить все, что Джошуа только мог ей дать. Она едва ли могла дышать из-за возбуждения, нараставшего там, внизу, и поднимавшего ее к таким невероятным высотам… к облакам и выше, к магическим мирам… которые раскрывались перед нею, словно… во сне.

– Джошуа… – умоляюще произнесла Гвин, не совсем понимая, о чем она его умоляет. А затем случилось нечто невероятное. Это невероятное нашло ее, ослепило словно вспышка молнии. – Джошуа! – закричала Гвин, хватаясь на него, когда казалось, что она сама разлетается на миллион крошечных кусочков.

Волны чистого удовольствия накатывали на нее, она сотрясалась под каждой волной, а потом рухнула на диванчик.

– О-о-о, Джошуа!

Он поцеловал ее бедро, затем потянул вниз ее нижнюю сорочку, чтобы вытереть о нее губы.

– Это было… восхитительно, – прошептала Гвин. – Я и подумать не могла, что с мужчиной можно получить такое удовольствие. Это было идеальным окончанием бала, устроенного в мою честь.

– А все закончилось? – спросил Джошуа, тяжело дыша. – Как жаль, а я только начал получать удовольствие.

– Ты прав. Мы еще не закончили. – Гвин снова приняла сидячее положение и оказалась рядом с мужчиной. – Ты… ты же еще не получил удовольствие.

Он опустил ее юбки, чтобы закрыть ее ноги.

– Я получил достаточно, принося его тебе.

Гвин вопросительно приподняла бровь. Она точно знала, как мужчины получают удовольствие, и способ был другой.

– Кроме того, к этому времени нас явно уже кто-то хватился, – продолжал Джошуа. – И если мы еще на сколько-то задержимся, то все начнут сплетничать. Ведь ты, в конце концов, одна из двух дам, в честь которых организован этот бал.

Гвин нашла свои перчатки, завалившиеся между подушками, и надела их.

– Подозреваю, что ты прав.

Она расстраивалась из-за того, что он может так быстро переходить от любовных игр с ней, которые дали ей самое сильное удовольствие из всех, испытанных ею в жизни, к рациональным мыслям о том, что им нужно скрыть от других эту встречу, когда они занимались недозволенными вещами. Но ведь это было обычным делом для Джошуа, не правда ли? Притвориться, что его это не волнует, что случившееся не имеет значения. Или, может, он притворялся. Может, он был менее очевидной версией Лайонела и все еще желал ею воспользоваться, но не жениться на ней.


От этой возможности Гвин почувствовала острую боль в груди, встала и осмотрела оранжерею в поисках своего ридикюля. Она нашла его валяющимся на полу рядом с диванчиком. Затем она услышала стук трости Джошуа по каменному полу. Он приближался к ней.

– Я совсем не жалею о том, что мы сделали, – тихо произнес он. – Ни одной минуты. Это было…

Когда он замолчал, не в силах описать то, что произошло между ними, заговорила Гвин:

– Волшебно. Для меня это было волшебно. Спасибо тебе за это. – Она старалась не показать свою обиду. – Но не беспокойся. Я не буду ни на что претендовать. Я не буду предполагать, что это что-то значит. В конце концов…

– Ах, вот где вы оба скрываетесь, – послышался суровый голос от двери, ведущей непосредственно в дом. – А я гадала, где вы.

Гвин резко развернулась и увидела Беатрис, которая стояла у двери и гневно смотрела на Джошуа. Гвин почувствовала, как у нее запылали щеки. Как давно его сестра там стоит? Что она видела?

О боже, если Беатрис видела, как Джошуа доставлял ей удовольствие, то Гвин умрет.

– О тебе спрашивают в бальном зале, Гвин, – сообщила Беатрис, хотя ни на секунду не сводила глаз со своего брата, пока говорила. – Грей хочет поднять тост в честь нас обеих, и я сказала ему, что найду тебя.

Гвин сглотнула.

– Я… я хотела показать Джошуа оранжерею. Он очень ею заинтересовался.

Беатрис фыркнула. Гвин рискнула взглянуть на Джошуа, который теперь стоял с ничего не выражающим лицом. Такое выражение у него обычно появлялось, когда он не хотел, чтобы кто-то заглядывал ему в душу и видел то, что он не хочет раскрывать.

– Хорошо, в таком случае нам лучше вернуться в бальный зал, – произнес Джошуа, подошел к Гвин и протянул ей руку.

– Гвин, не могла бы ты сама вернуться в дом? Нам с братом нужно несколько минут, чтобы поговорить с глазу на глаз, – попросила Беатрис. – Пожалуйста, скажи Грею, что я скоро вернусь.

Джошуа опустил руку, а Гвин поспешила прочь, словно в полутрансе. О, она никогда этого не переживет. Никогда! Она надеялась, что только одна Беатрис заметила, что отсутствуют и она сама, и Джошуа.

В противном случае представление Гвин высшему обществу превратится из чудесного в ужасное.





* * *


Джошуа не произнес ни слова, пока Гвин не ушла из оранжереи. Да и после того как за ней закрылась дверь, тоже не произнес. Потому что, судя по выражению лица его сестры, говорить собиралась она, и разговор не будет для него приятным.

– Ты пытаешься ее обесчестить? – прямо спросила Беатрис.

– Обесчестить ее? Мы просто пришли сюда, чтобы посмотреть оранжерею. И у леди Гвин была странная идея о том, что она может научить меня вальсировать, но, конечно, ничего не получилось.

– Я не дура, – спокойно сказала Беатрис. – Я прекрасно понимаю, что видела.

«Видела?!»

Проклятье, проклятье, проклятье.

Затем Джошуа вспомнил, что его сестра умеет быть хитрой, если хочет.

– Что ты могла видеть, кроме того, как мы разговаривали?

Беатрис вызывающе выпятила подбородок.

– Я видела, как она искала свой ридикюль.

– Который она обронила, пока мы пытались вальсировать.

– И она выглядела несколько… растрепанной и возбужденной.

– После того как она пыталась меня учить, а я тут хромал, пытаясь изобразить танец.

Это было бесполезно. Как и сказала Беатрис, она не была дурой. Она неотрывно смотрела на него.

– Я считала тебя джентльменом, Джошуа, но я явно ошибалась. Если ты принесешь хоть какой-то вред моей подруге, если хоть один волос упадет с ее головы…

– Я никогда не принесу ей зла, – честно сказал он. – Пока я живу и дышу.

Казалось, что его сестра удивилась этому заявлению, произнесенному таким серьезным тоном. Проклятье, ему не стоило признаваться так во многом, в особенности ближайшей подруге Гвин. Но он не собирался брать свои слова обратно. Пусть Беатрис думает все что хочет. Но сказанное им было правдой.

Он подошел к плетеному диванчику, чтобы поправить подушки, сестра последовала за ним.

– Ты приносишь ей зло, отправляясь вместе с ней в сад и отсутствуя целых полчаса, а то и больше.