Отшельник

Его шепот. Хриплый, размеренно вбивающий под кожу каждый слог, прошивает ими узоры, болезненно сладко протягивая нитку через проколы. Пульсирует во всем теле грязными словечками, разрывает все мои представления о том, что мужчины говорят женщинам в такие минуты… Мне никто и никогда не говорил ничего подобного. И его прикосновения. Вопреки всему, что он делал, преодолевая мое сопротивление, они были такими вкрадчиво-тягучими, паточными, как кипящая карамель, оставляющая легкие ожоги. Вздрогнула, вспоминая ту самую секунду, когда забилась в его руках оглушенная, ослепленная самым острым наслаждением какое когда-либо испытывала в жизни. Понимая теперь, что оно означает, и сгорая от стыда.

Так унизительно. Так жалко. Презрение к себе захлестнуло с такой силой, что я задохнулась, прижимая руки к солнечному сплетению. Мне нельзя здесь оставаться, или я потеряю себя, я превращусь в одну из его шлюх, в одну из этих существ, о которых вытирают ноги и заставляют делать все, что хочет тот, кто заплатил. А еще было страшно, что ни одно из его прикосновений не было мне омерзительно до тошноты. А ведь должны были…

Ведь это ненормально! Это неправильно! Я не люблю его! Он мне даже не нравится! Я его ненавижу! Подонок! Он делает со мной все это насильно. А со мной что-то не так, раз я от этого испытала удовольствие. Как же я хочу вырваться отсюда и забыть каждую секунду, проведенную в этом проклятом доме.

Подошла к окну и прижалась пылающим лбом к стеклу. Ударила по нему несколько раз, и оно вдруг резко распахнулось настежь наружу. Я замерла, глядя на припорошенный снегом сад, словно зачарованный, как в сказке, на искрящееся под солнцем белоснежное зимнее кружево. Обманчивая красота, как и все в этом доме. Мишура, под которой кишат черви и грязь. Как и его хозяин — такой идеальный снаружи и прогнивший изнутри. Дом мне напоминал склеп или огромный организм живой и дышащий, пожирающий того, кто в нем очутился, кроме владельца. Перед глазами возникли ворота и машины, стоящие сбоку. Мы приехали вечером, и, когда въезжали, два минивэна как раз выехали за пределы усадьбы. Если бы мне удалось выбраться и залезть в один из них. Как-нибудь. Как показывают в фильмах. Ведь это так просто. Я бы смогла сбежать. Надо хотя бы попытаться. А не сидеть здесь сложа руки и ждать чего-то.

Бросилась к постели, лихорадочно напихала под одеяло подушку и вещи из шкафа. Посмотрела со стороны — кажется, под одеялом лежит человек, а потом бросила взгляд на глазок камеры. Пусть мне повезет. Ведь мне должно когда-нибудь повезти? Хоть раз в этой проклятой жизни! Один единственный!

Вылезла в окно и от холода зашлась в беззвучном крике, содрогаясь всем телом. Разгоряченное тело обожгло как азотом. Не думать об этом. Просто не думать. Вспомнилось, как маленькая лежала в больнице, а мама как раз ждала Митю. Папа работал на заводе сутки/трое. А мне аппендицит вырезали… Мама не могла оставаться со мной на ночь. Я лежала с другими детьми в огромной палате, еще ходила, держась за стенку, не в силах разогнуться. Ночью пошла в туалет. Тишина, дежурная нянечка спит за столом, врачей нет. Я сама по коридору иду, придерживая бок. В той уборной оказалась сломанной ручка. Я не могла выйти оттуда до самого утра. Эта ночь мне, маленькой девочке, показалась самой жуткой и бесконечной. Все самые жуткие страхи полезли наружу и уродливо расползались по грязным кафельным стенам. Я забилась в углу и смотрела на мигающую лампочку без плафона под потолком, облепленную мошкарой, и тихо плакала. Кричать не могла из-за того, что шов болел сильно. Меня открыла утром уборщица и на руках отнесла в палату. Сейчас я чувствовала себя примерно так же — беспомощной, запертой в какой-то грязной яме.

Прислушалась к голосам снаружи — тишина. В этом доме вообще было очень тихо. Как будто здесь нет ни единой живой души. Я прокралась к дорожке, оглядываясь по сторонам. Где здесь чертовый парадный выезд? Это не дом — это чертов лабиринт даже снаружи. Выдыхая клубы пара и дрожа всем телом, шла вдоль стенки, ступая немеющими ногами по мерзлой земле.

— Она в доме, представляешь? Второй день!

Прижалась к стене, не дыша и стараясь не стучать зубами.

— Да ладно? Утром не отправил еле живую восвояси, как всех своих… эмм, посетительниц?

— Не отправил. Закрыл в комнате, приказал держать там неделю.

— Ого! Это что-то новенькое.

— А мне теперь сиди у мониторов и следи за ней. Красивая, кстати, сучка. Смотрел, как она в душе… бл*дь, чуть не кончил! Такая вся ладненькая, упругая. Соски маленькие. Я бы ее укусил за самый кончик, а потом сосал бы и пальцами между ножек. У нее там ни волоска. Такая ммммм. Скулы свело.

Я зажмурилась, сжимая руки в кулаки. Ублюдок. Глаза выцарапаю. Если выберусь отсюда, я всех вас засужу и вашего подлеца хозяина. Такая наивная еще… верящая в справедливость закона. Даже не представляющая, на что способен Огинский и его свита. Но… я делала ошибку за ошибкой. А ведь все было так просто в самом начале.

— Жалко, Монстр не делится ими.

— Какое там делится. Я слышал это… только тссс… он жену свою того… за то, что трахалась с другим мужиком. И ее, и его. Так что ты на его шлюх дрочи молча. А то яйца тебе подрежет и сожрать заставит.

Зажала губы, стараясь не всхлипнуть от ужаса. Пусть замолчат, уйдут, а то меня так трясет, то я скоро не смогу дышать тихо.

— Вов, я там склад не запер и сотовый свой бросил на подзарядке. Ты, если чего, поглядывай. Пойду, посмотрю на сучку эту, а то САМ скоро позвонит. Проверит. Антон мне потом настучит по башке. Я его знаю. Посплю там. Всю ночь дергал меня — то стол накрой, то собак покорми.

— Хорошо. Иди. Я закрою и сотовый принесу, как подзарядится.

— Спасибо, братан. В долгу не останусь, если чего. Что там смена у ворот? Видел движняк какой-то с утра.

— Да. Охрану усилили. Ты ж знаешь Антона, у него бывает паранойя. Скоро собак спустим. Как обычно.

От досады чуть не застонала, кусая губы до крови. Не выйдет никуда бежать, меня тут же найдут и схватят. От мыслей о собаках задрожали колени. Охранники пошли в обратную сторону. А я выглянула из-за угла, выискивая взглядом склад, о котором они говорили — нашла. На противоположном крыле приоткрыта дверь. Бросилась туда, не оглядываясь и не останавливаясь. Заскочила внутрь и прикрыла дверь. От дикого разочарования застонала вслух — на складе не теплее, чем на улице. Даже слезы выступили.

Сотовый того, из охраны, мигал зеленым огоньком в полумраке. Я схватила его дрожащими руками. Сначала набрала номер мамы… и тут же замерла. Нет. Нельзя. Ей только меня сейчас не хватало! Нельзя говорить, что я так влипла. Она сойдет с ума, а с ней Митя. Да и что она сделает? Заявит в полицию? Она даже Ларкин номер телефона не знает.

Ларка… дадада, Ларка. Несмотря на то, что я ужасно разбиралась в местности и не запоминала дорогу, я превосходно помнила номера телефонов, карточек, паспортов и лица людей. И номер бывшей одноклассницы буквально всплыл в памяти цифрами на салфетке из того кафе, в котором мы были первый раз, и я записывала его второпях.

Дрожащими пальцами набрала цифры и, когда услышала ее голос, простонала:

— Ларааааа, это я. Это Надя.

В трубке воцарилась тишина.

— Лара… Лара. Он псих. Слышишь? Ему не нужна горничная. Он так себе женщин заманивает, Лар…

Говорю и… становится еще холоднее. Так бывает. Когда вдруг, проговаривая вслух, начинаешь складывать полный пазл. И у меня он сложился перед глазами. Резко в одну картину. Я лицо рукой протерла, сжимая волосы на виске в кулак до боли.

— Это ты… да? Ты все знала? Тыыыыыы подсунула мне договор. Ты…ты…ты!

Это был срыв. Я расплакалась вслух, всхлипывая, захлебываясь слезами.

— Надь, — голос Ларки доносился так глухо и тихо, — Надя, прости. Я уже не могла ничего сделать. Я не хотела. Я хотела помочь. Клянусь! Он запал, а это конец… он же сотрет в порошок и меня, и Гошу. Ты не знаешь его… он… у него столько власти. Он страшный человек! Ты не представляешь! У меня выбора не было, Надяяяя. Простиииии.

Я задыхалась, мне казалось, я окунулась в чан со льдом и не могу сделать ни вдоха.

— Ты… ты дрянь!

— Да, дрянь. Дрянь, Надя. Прости меня. Ты это… ты просто отключись и терпи. Он отпустит. Он… он чокнутый, но долго не держит. Он выпустит тебя и денег много даст. Никто не жаловался потом. Уходили и спрашивали, как еще раз попасть…

Я закрыла глаза. Боже! Какая я идиотка. Какая же я идиотка. Меня же просто взяли и подсунули ему. Подложили под этого олигарха. У них конвейер здесь. Через этот дом прошла вереница таких же идиоток.

— Что я подписала? Что я подписала, отвечай!

— Что… пока ты находишься в его доме, будешь исполнять все его прихоти интимного характера. Там… грамотно юридически, не подкопаешься. Он сам все составлял.


Закрыла глаза сжимая сотовый сильнее.

— Как долго?

— Бессрочно… пока ему не наскучит.

— Что? О, божееееее! Ты в своем уме? У меня Митя и мама! Лара! Ты должна мне помочь. Ты меня в это втянула, помоги мне!

— Как? Я ничего не могу сделать… ничего.

Это я и без нее уже понимала. Сползла по стене на пол, уже даже не вздрагивая от холода. Потому что вся заледенела.

— Позвони моей маме. Найди ее номер, я давала, и позвони ей. Переведи Мите деньги! Я прошу тебя! Переведи. Сделай хотя бы это! О, господи…. зачем ты со мной так? За что?

— Прости. Надя, прости. Я не хотела. Так вышло, правда. Потерпи. Он… он не такой уж и страшный, — она не знает, что говорить, и противоречит сама себе, а в голосе страх неподдельный, и я понимаю, что это конец. — Девочки после него… нормально все с ними. Одна только… одна вены порезала, и все. Но я не думаю, что это он и…

Я заскулила от ужаса, зажимая сотовый и ударяясь затылком о стену, не прекращая стучать зубами.

— Мы в долгах, Надя. Гоша влез в одно дело, и мы все потеряли. Огинский нам помогает, мы зависим от него… а у меня дети и…. ты понимаешь?

— Понимаю, — едва шевеля губами, — Мите деньги переведи.

Отключилась, чувствуя, как слезы текут по щекам. Наверное, меня это просто добило. Вот это предательство. Стало окончательной каплей. Каким-то триггером всего, что со мной произошло за все это время. Вдалеке послышался лай собак, но он меня даже не испугал, я погружалась в оцепенение от холода и какой-то ноющей и нарастающей тоски. Пока не стало все расплываться перед глазами, и они сами собой не закрылись…





Глава 12




Опасна власть, когда с ней совесть в соре.

Уильям Шекспир



Марк уже давно забыл, что значит бояться Огинского. Прошли те времена, когда он трясся за свою задницу и взвешивал каждое сказанное слово. Они дружили еще со школы. Но слово дружба слишком относительно, если речь идет об Огинском. Стоит лишь один раз оступиться, и тот сожрет с потрохами, перемелет кости и не подавится. Месть этого человека бывала жуткой, неожиданной и стремительной, как укус скорпиона или ядовитого паука. Лейбович узнал это на собственной шкуре. А ведь до этого считал, что ему никогда и ничего не грозит рядом с другом детства. Он, типа, имеет протекцию и неприкосновенность. Зря он так думал. Близких казнят извращённей и кровожадней, чудовищней, чем чужих. Близкие всегда виноваты втройне.

Один раз Огинский заподозрил и самого Марка. Тот предпочитал не вспоминать об этом. Просто выключить этот коротенький отрезок из памяти и забыть. Но иногда он всплывал перед глазами. Потому что ничего страшнее с Марком никогда не происходило и вряд ли произойдет. Роман мог вынашивать месть долго и тщательно к ней готовиться. Он всегда и все превращал в изысканную тонкую игру. Любой его шаг напоминал ход на шахматной доске, где продуман каждый последующий шаг. Огинскому это доставляло наслаждение. Притом он проверял на вшивость как противника, так и себя. Это случилось пять лет назад, когда Огинский начал подбираться к нефтяной компании известного магната Швецова и постепенно обрушивать акции последнего, чтобы потом скупить их и отобрать контрольный пакет, подмять под себя и слить со своим концерном. Проблема в том, что Швецов был резидентом другой страны, и, для того чтобы подорвать авторитет магната, Огинский расшатывал механизм изнутри подставными людьми, которые должны были привести Швецова к полнейшему краху после намеренных мелких махинаций… Но случилось нечто непредвиденное, и некто раскрыл все замыслы Огинского его жертве. Началось расследование и посыпались обвинения в финансовых махинациях. Сделал это некто очень близкий к Огинскому… Ни разу Роман не показал своему однокласснику, что подозревает его в предательстве. Наоборот, он приблизил его еще ближе и даже увеличил зарплату. А перед днем рождения Лейбовича, в январе, пригласил Марка на горнолыжный курорт. Все включено, шикарный деревянный домик высшего класса, девочки, дорогущая выпивка. Все за счет компании. Праздник обещал быть шикарным, и Марк расслабился, он отправлял жене фотографии с природы, покупал детям сувениры и трахал ночью элитных шлюх, которых они привезли с собой. Огинский подарил другу ключи от новенькой квартиры и поздравил с беременностью Нины.

Утром, после веселья, Огинский поднял Марка с постели и позвал его на прогулку в горы на лыжах. Взобраться на одну из вершин и водрузить там флажок с именем Марка. Свежий и подтянутый Огинский в майке на голое накаченное тело, пахнущий дорогим парфюмом и гладко выбритый, казалось, не пил полночи виски и не трахал шлюху, которая завывала из его спальни как заведенная, выкрикивая его имя и оглушая Марика, пихающего нестоящий после обильного излияния член блондинкам в широко раскрытые рты и проклинающего про себя гребаного Огинского, у которого сучка, казалось, подыхала от множественных оргазмов. А может, и подохла, потому что утром он ее в домике не увидел, как, впрочем, и ее вещей.

Марик нехотя вылез из теплой постели, пошлепал по голым задницам двух блондинок и отправился с Огинским в горы. У обоих карты с маршрутом, рация, сухой паек и вода. Шли долго, болтали, смеялись. Вспомнили школьные годы и раздавленные пальцы Женьки Иванова. Марк невзначай поинтересовался — нашли ли люди, которых специально нанял Огинский, сучару, подставившего его, но тот отшутился и продолжил вести Марка наверх.

Чуть позже, когда Марк вспоминал по секундам это восхождение, он понял, что Огинский вел его умирать. И что если бы Марк и в самом деле не оказался чист, то его никто и никогда не нашел бы в том лесу… потому что Роман заманил его в ловушку. У Марика не было алиби на ту ночь, когда взломали компьютер, и он задержался в офисе. Правда, причины были иными, и Лейбович никому о них не рассказывал.

Пока они взбирались наверх, Огинский насвистывал знаменитую песню Высоцкого о дружбе. А потом, когда сам стал на выступ и взобрался наверх, столкнул Марка вниз. Конечно, они были со страховкой. Лейбович вначале не понял, что происходит, подумал, друг сделал это случайно. Продолжая свистеть, Огинский достал охотничий нож… Тогда Марк все понял и громко закричал, что не предавал.

Огинский, казалось, его не слушал, но продолжал свистеть и откручивать колпачок фляги, чтобы отпить свой виски из горлышка. Лейбович почувствовал, как веревка дернулась, и судорожно сглотнул, видя, как она рвется. А ведь Роман проверял снаряжение. Марк хотел было подтянуться наверх, но друг наступил ему на пальцы и сбросил обратно.

Ни единого вопроса не задал. Просто ждал, пока Марк все расскажет сам. О том, что делал в офисе и почему задержался, зачем поменял пароль на своем рабочем ноуте и каким образом перевёл на себя пару тысяч долларов. Марк кричал, говорил быстро, ведь веревка рвалась на глазах, а подтянуться Огинский ему не давал. Пришлось признаться, что связался с одной сучкой-служащей, и та залетела, шантажирует Марка и грозится рассказать все жене, и Лейбович снял пару тысяч со счета Огинского, иначе Нина могла увидеть снятие суммы. Она у них ведет все финансы.

Но это не возымело действия, и Марку пришлось включить мозги, догадаться, кто мог подставить Романа. За считанные минуты гениальный ум Лейбовича просчитал то, что не смог просчитать до этого несколько недель. Марк не только доказал свою невиновность, но и понял — кто именно взломал главный компьютер и украл важную информацию.

Когда задыхающийся Марк буквально проорал последнее слово, веревка оборвалась, а Огинский успел схватить его за руку и вытащить наверх.

Они долго молчали оба, а потом Роман подал другу флягу с виски, и тот залпом сделал несколько глотков.

— Ха йом йом уледет, ха йом йом уледет ле Марик*1.

И прищурившись посмотрел ему в глаза. И вот именно в эту секунду ему стало страшно. Не тогда, когда висел на веревке и болтался над бездной, и не тогда, когда смотрел, как лопаются толстые нитки… а сейчас, когда понял, что с ним игрались. До самой последней секунды. И игрока устроил бы любой исход событий. Он продумал все до мелочей, а потом наслаждался каждой секундой агонии Лейбовича.

— Теперь ты можешь праздновать свой день рождения два дня подряд. И еще — я достаточно много тебе плачу, Марк, чтоб ни одна сука не портила мне жизнь и бизнес. Третьего дня рождения у тебя не будет.

Хлопнул его по плечу и рассмеялся.

*1 — Сегодня день рождения, сегодня день рождения у Марка (иврит. Детская песенка)

И сегодня Лейбовичу снова стало страшно. Очень страшно, когда босс впервые повысил голос. Марик занервничал намного сильнее, чем нервничал даже после той вылазки в горы. Пока они летели в самолете, Огинский не произнес ни слова. Он сверлил взглядом пространство перед собой и сжимал, и разжимал пальцы правой руки. Глаза прищурены, челюсти крепко сжаты. Лейбович не знал, что теперь будет. Он даже не хотел думать о том, что ждет тех, кто упустил игрушку Огинского. И если девчонка сбежала, некоторые из охранников станут бездомными бродяжками, в лучшем случае. В худшем… про худший Марик даже представить не мог — его тут же начинало тошнить и в ушах свистел морозный ветер, а перед глазами лопался страховочный трос. Лейбович постоянно набирал смски Антону и спрашивал — нашли ли девчонку. Но тот отвечал: «нет», и Марик сам покрывался холодным потом.

То, что Огинского повернуло на Гошиной «ночной бабочке», он понял, едва увидел, как тот рассматривает фото девчонки. Это было впервые за все время, что Марк был знаком с Романом. Женщины волновали его лишь в тот момент, когда находились в его спальне, либо лежали под ним в любом другом месте. Все остальное время они переставали существовать совершенно. Мир создан для мужчин. Так говорил Огинский… И Марик ему искренне верил. Но здесь было что-то другое. Роман смотрел на снимки часами, а Марик наблюдал за боссом и понимал, что у того появилась весьма и весьма ценная игрушка, и если Лейбович хочет приблизится к боссу еще ближе — надо понять, что именно его цепануло в девчонке.