Падение Элизабет Франкенштейн

 * * * 



Глава первая

Горе слабым




Молния распорола небо, прочертив в облаках вены и отмечая сердцебиение самой Вселенной.

Я удовлетворенно вздохнула. Дождь хлестал по окнам дилижанса, а раскаты грома заглушали стук колес, так что мы не услышали, а только почувствовали, как грунтовая дорога сменилась брусчаткой на окраине Ингольштадта.

Жюстина, спрятав лицо у меня на плече, дрожала, словно новорожденный кролик. Очередная белая вспышка осветила дилижанс, и мы чуть не оглохли от грохота такой силы, что в окнах задребезжали стекла.

– Как вы можете смеяться? – спросила Жюстина. До этого момента я не замечала даже, что смеюсь. Я погладила ее темные локоны, выбившиеся из-под шляпки. Жюстина ненавидела громкие звуки: хлопанье дверей. Грозу. Крики. В особенности крики. Но моими стараниями в последние два года крики ее не беспокоили. Как странно, что наше с ней жестокое прошлое – хотя в моем детстве жестокость закончилась намного раньше, – привело нас к таким разным результатам. Жюстина была самым искренним, самым любящим и добрым человеком из всех, кого я знала.

А я…

А я нет.

– Я не рассказывала, что в детстве мы с Виктором забирались в грозу на крышу дома, чтобы посмотреть на молнии?

Она помотала головой, не отнимая лица от моего плеча.

– Свет преломлялся, отражаясь от гор, обрисовывал их контуры… мы словно наблюдали за сотворением мира. А когда молнии сверкали над озером, они как будто появлялись разом и на небе, и в воде. Мы возвращались домой мокрые до нитки; просто чудо, что никто из нас не умер от простуды.

Я снова засмеялась, вспоминая, как это было. На моей коже – светлой под стать волосам – от холода проступал ярко-малиновый румянец. Виктор с прилипшими к бледному лбу темными локонами и неизменными кругами под глазами выглядел как сама смерть. Ну и парочка мы были!

– Как-то ночью, – продолжила я, почувствовав, что Жюстина немного успокоилась, – молния ударила в дерево в каких-то шестидесяти футах от того места, где мы сидели.

– Какой ужас!

– Это было изумительно. – Я улыбнулась и прижала ладонь к стеклу, чувствуя его холод сквозь белую кружевную перчатку. – Для меня это было свидетельством великого и ужасного могущества природы. Я как будто видела самого Бога.

Жюстина неодобрительно зацокала и, оторвавшись от моего плеча, бросила на меня сердитый взгляд.

– Не кощунствуйте.

Я показала ей язык, и она невольно улыбнулась.

– А что Виктор?

– О, с той ночи он несколько месяцев ходил как в воду опущенный. Как же он выразился? «Изнемогая в юдоли невыразимого отчаяния…»

Улыбка Жюстины стала шире, хотя в ней проступило легкое недоумение. Прочесть ее было легче, чем любую из книг Виктора. Все они требовали глубоких знаний и пристального вчитывания, в то время как лицо Жюстины было иллюстрированным манускриптом – красивым, драгоценным и понятным с первого взгляда.

Я неохотно задернула шторку на окне, загораживаясь от грозы ради ее спокойствия. Она не покидала дом у озера со времени последней нашей злополучной поездки в Женеву, когда на нас набросилась ее безумная, опустошенная горем мать.

– Если я видела в разрушении дерева красоту природы, то Виктор видел силу – силу, которая освещает ночь и изгоняет тьму, силу, способную одним ударом положить конец долгим векам жизни, – силу, которой нельзя овладеть и которую невозможно контролировать. Ничто не раздражает Виктора больше, чем то, что он не может контролировать.

– Жаль, что я не узнала его поближе, прежде чем он уехал учиться.

Я похлопала ее по руке – на ней были перчатки из коричневой кожи, которые мне подарил Анри, – и сжала ее пальцы. Ее перчатки были куда мягче и теплее моих. Но Виктор предпочитал, чтобы я носила белое. А я любила дарить Жюстине подарки. Она поселилась у нас два года назад, когда ей было семнадцать, а мне – пятнадцать, а каких-то два месяца спустя Виктор нас покинул. Она его почти не знала.

Его не знал никто, кроме меня. Меня это устраивало, но мне хотелось, чтобы они полюбили друг друга так же, как я любила их обоих.

– Скоро ты с ним познакомишься. Мы все – ты, я, Виктор… – Я осеклась, чуть не добавив «и Анри». Ни за что. – Мы снова будем вместе, и моя душа наконец успокоится.

За жизнерадостным тоном я скрывала страх, который преследовал меня с начала этой авантюры.

Я не могла допустить, чтобы Жюстина тревожилась. Эта поездка состоялась исключительно благодаря ее желанию сопровождать меня в качестве компаньонки. Судья Франкенштейн сразу же отклонил мою просьбу разузнать что-нибудь о Викторе. Думаю, он испытал облегчение, когда Виктор уехал, и отсутствие новостей его не пугало. Судья Франкенштейн всегда говорил, что Виктор вернется, когда будет готов, и мне не стоит об этом беспокоиться.

Но я беспокоилась. И еще как. В особенности после того, как обнаружила список расходов, первым пунктом которого значилась я. Он проверял траты на меня – несомненно, скоро он решит, что держать меня в доме больше не выгодно. Я слишком хорошо потрудилась над Виктором. Я выпустила его в мир, и мои услуги были его отцу больше не нужны.

Я не позволю себя выбросить. После стольких лет усердной работы. После всего, что я сделала.

К счастью, судью Франкенштейна призвали какие-то таинственные дела. Я не стала спрашивать разрешения снова… и просто уехала. Жюстина этого не знала. Ее присутствие позволяло мне свободно перемещаться, не вызывая подозрений и осуждения. За Уильямом и Эрнестом, младшими братьями Виктора и ее подопечными, до нашего возвращения обещала присмотреть горничная.

Очередной раскат грома прогрохотал с такой силой, что отозвался у нас в груди.


– Расскажите мне, как вы познакомились с Виктором, – пискнула Жюстина, вцепившись в мою руку до боли в костях.



Женщина – не моя мать, а та, другая, – ущипнула меня и грубо, но умело прошлась гребнем по волосам.

Платье было мне велико. Рукава прикрывали запястья, как у взрослых, хотя мне пока еще полагалось носить детскую одежду. Зато платье прятало синяки на моей коже. Неделю назад меня поймали, когда я пыталась стащить с кухни немного еды. Опекунша и раньше меня поколачивала, но на этот раз она избила меня до темноты в глазах. Следующие три ночи я пряталась в лесу, у озера, и питалась ягодами. Я думала, что она убьет меня, если найдет; она часто грозилась это сделать. Но она придумала для меня другое применение.

– Только попробуй все испортить, – прошипела она. – Останешься со мной – пожалеешь, что не умерла при рождении вместе со своей мамашей. Эгоистка при жизни, эгоистка после смерти. Вот кто тебя породил.

Я вздернула подбородок, и она закончила причесывать мне волосы, которые теперь сияли, словно золото.

– Заставь их себя полюбить, – потребовала она, когда в дверь лачуги, которую я делила с опекуншей и ее четырьмя детьми, робко постучали. – Если они тебя не возьмут, я утоплю тебя в бочке с дождевой водой, как приблудных котят.

На пороге стояла женщина, окруженная ослепительным ореолом солнечного света.

– А вот и она, – сказала моя опекунша. – Элизабет. Одним словом, ангелочек. Родилась в благородной семье. Судьба украла у нее мать, гордыня заточила отца в тюрьму, а Австрия забрала себе ее деньги. Но ничто не смогло отнять ее красоты и доброго сердца.

Я не могла повернуться, потому что боялась, что не выдержу и наступлю ей на ногу или стукну ее кулаком за эту фальшь.

– Хочешь познакомиться с моим сыном? – спросила женщина. Ее голос дрожал так, будто боялась она, а не я.

Я с серьезным видом кивнула. Она взяла меня за руку и повела прочь. Я не оглядывалась.

– Мой сын, Виктор, всего на год или два старше тебя. Он не обычный ребенок. Он одаренный и пытливый мальчик. Но у него плохо получается заводить друзей. Другие дети… – Она замялась, как будто копалась в вазе с конфетами в поисках карамельки нужного цвета. – Они его боятся. Ему очень одиноко. Но я думаю, что подруга вроде тебя могла бы смягчить его характер. Как ты считаешь, Элизабет, ты справишься? Ты сможешь стать для Виктора такой особенной подругой?

Дорога привела нас к их загородному дому. Я остановилась, потрясенная открывшимся мне зрелищем. Она потянула меня дальше, и я споткнулась, не сводя с дома зачарованного взгляда.

Раньше у меня тоже была жизнь. До лачуги с жестокими, злыми детьми. До женщины, вся забота которой сводилась к побоям. До голода, страха и холода, до грязной и тесной темноты, забитой странными телами.

Я с опаской дотронулась ногой до порога виллы, которую Франкенштейны арендовали на время отдыха у озера Комо. Я последовала за женщиной, разглядывая прекрасные зеленые и золотые комнаты, залитые светом из больших окон. Я оставила позади боль и очутилась в сказке.

Я уже бывала здесь раньше. Я оказывалась здесь каждую ночь, как только закрывала глаза.

Хотя я лишилась дома и отца больше двух лет назад, а детские воспоминания ненадежны, я знала это наверняка. Когда-то это была моя жизнь. Эти красивые и просторные – такие просторные! – залы украшали мое детство. Это была не конкретная вилла и не эта вилла в частности, а скорее общее ощущение. Ощущение безопасности в чистоте, уюта в красоте.

Мадам Франкенштейн вывела меня из тьмы назад к свету.

Я потерла свои хрупкие и тонкие, как веточки, руки, покрытые синяками. Мое детское тело наполнилось решимостью. Я буду всем, в чем нуждается ее сын, если это вернет мне мою прежнюю жизнь. Стоял ясный солнечный день, рука дамы на ощупь была мягче всего, к чему я прикасалась за последние несколько лет, а комнаты перед нами сулили новое будущее.

Мадам Франкенштейн повела меня по коридорам в сад. Виктор был один. Он стоял, сложив руки за спиной, и, хотя он был немногим старше меня, выглядел почти как взрослый. Я ощутила ту же застенчивую настороженность, что испытывала рядом с незнакомыми мужчинами.

– Виктор, – сказала его мать, и я снова уловила в ее голосе страх и волнение. – Виктор, я привела тебе подругу.

Он повернулся. Какой же чистый он был! Я устыдилась своего залатанного платья, которое было мне велико. Хотя волосы у меня были чистые – опекунша называла волосы моей лучшей рекомендацией, – я знала, что мои обутые в туфли ноги грязны. Он смотрел на меня, и я чувствовала, что он, конечно же, тоже об этом знает.

Он натянул на лицо улыбку так же, как я натягивала свои обноски: поерзав и покрутив ее туда-сюда, пока она худо-бедно не встала на место.

– Привет, – сказал он.

– Привет, – сказала я.

Мы стояли неподвижно, а его мать смотрела на нас.

Я должна была как-то ему понравиться. Но что я могла предложить мальчику, у которого было все?

– Хочешь поискать птичье гнездо? – запинаясь, спросила я. В поиске гнезд мне не было равных, а Виктор не похож был на того, кто хоть раз в своей жизни забирался на дерево, чтобы посмотреть на гнезда. Больше я ничего придумать не смогла. – Сейчас весна, так что птенцы вот-вот начнут вылупляться.

Виктор сдвинул темные брови. А потом он кивнул и протянул мне ладонь. Я шагнула вперед и взяла его за руку. Его мать облегченно вздохнула.

– Ну, идите поиграйте! Только не отходите далеко от виллы, – напутствовала она нас.

Я повела Виктора из сада в зеленый весенний лес, окружавший поместье. Озеро было совсем рядом. Я чувствовала его, холодное и темное, при каждом дуновении ветра. Я медленно кружила вокруг деревьев, вглядываясь в ветви над головой. Я должна была найти обещанное гнездо. Это было мое испытание: если я справлюсь, то смогу остаться в мире Виктора.

А если у меня не получится…

И тут, словно сама надежда, свитая из веточек и земли, – гнездо! Сияя, я указала на него Виктору.

Виктор нахмурился.

– Оно высоко.

– Я могу до него достать!

Он окинул меня взглядом.