Пакт

– И вы так же великолепно танцуете?

– Нет, я танцую значительно лучше. Хотите конфету?

– Спасибо, не откажусь.

Она протянула ему открытую бонбоньерку и спросила шепотом:

– Сколько вам лет?

– Двадцать четыре.

– Выглядите моложе. Немецкий вам нужно подтянуть. Акцент сильный.

Он ничего не ответил, жевал конфеты, глядел на экран. Толстый луч света из будки киномеханика коснулся его щеки, просветил насквозь большое розовое ухо.

На экране просыпался палаточный лагерь молодых штурмовиков. Бодрые крепкие юноши прыгали в озеро. Упитанный повар в колпаке и переднике размешивал варево в котле, камера скользнула по его добродушному лицу, остановилась на огромных гирляндах сосисок. Каждый партийный съезд съедал сотни тысяч сосисок и выпивал тонны пива. Но пиво осталось за кадром, как и грязные скандалы, кровавые драки, палатки, трясущиеся от пьяных гомосексуальных соитий, кислая вонь блевотины.

В кадре толстозадое божество произносило речь перед идеально ровными шеренгами.

«Вы – это Германия! Когда вы действуете, с вами действует Германия! Тот, кто с гордостью осознает себя носителем чистой крови, осознает себя ответственным перед нацией, никогда не откажется от этого права и выберет путь активной борьбы. Когда старейшие из нас уйдут (он сделал паузу и сложил руки на груди, как складывают покойникам), окрепшая молодежь продолжит наше дело!» Правая рука взметнулась вверх, левая вытянулась вдоль туловища.

Связник съел все конфеты, не отрывая глаз от экрана. Никого, кроме них двоих, в последних пяти рядах не было, во всем зале торчало не более дюжины зрительских голов. Габи подумала, что можно было бы и здесь поговорить, шепотом, на ухо, выложить информацию, не плутать несколько часов по морозу. Соблазнительно, однако где гарантия, что в спинках кресел нет «жучков»?

Марширующие шеренги заполнили весь экран, они выглядели как идеально ровные, плотно спрессованные брикеты, движущиеся в едином механическом ритме. Фильм кончился.

– Александрплац, в арке возле входа в здание вокзала, через тридцать минут, – прошептал связник и быстро направился к выходу.

Габи замотала шею шарфом, застегнула крючки шубы, аккуратно надела шляпку, принялась поправлять волосы, подкрашивать губы и повернула зеркальце таким образом, чтобы увидеть левую сторону последних рядов. Пока шел фильм, она туда не смотрела, казалось, там пусто, но сейчас вдруг заметила женщину, совсем близко, в соседнем ряду. Женщина поднялась, пошла к выходу. Среднего возраста, роста, телосложения, все такое среднее, неприметное, и лицо тусклое, и одежда серенькая, скромная. Только взгляд, мгновенный, как вспышка, отразился в зеркальце.

«За кем хвост? За мной или за ним? Господи, какая разница? Нет, разница огромная. Если за ним – это нормально. Он иностранец, проверяют всех иностранцев. Но если серая фрау идет за мной, тогда беда», – думала Габи, стуча каблуками по ледяному тротуару.

Фрау двигалась по противоположной стороне улицы, в том же ритме, почти в ногу. Габи ждала, что она исчезнет, свернет куда-нибудь. Но нет, не исчезала, не отставала. Если бы не воскресенье, можно было бы запросто нырнуть в любую лавку, погреться и заставить фрау ждать на морозе. Но лавки и магазины не работали и, как назло, ни одного кафе поблизости не было.

Прогремел трамвай, остановился метрах в пятидесяти. Габи ускорила шаг, заметила, как фрау переходит на ее сторону. Трамвай стоял на остановке. Габи побежала, фрау тоже. Габи вскочила на заднюю площадку в последнюю минуту. Фрау не успела.





* * *


Поскребышев переступил порог, захлопнул дверь и повернул ключ.

– Дай папиросу, передохну две минуты, совсем замордовали, суки, – он упал в кресло у стола, зажмурился, повертел головой. – Третью ночь не сплю, ни хера не соображаю, а тут Минога опять приперлась.

Миногой старые большевики называли Крупскую. Она имела привычку являться в самое неподходящее время. Вместе с ней приема требовали еще несколько старых большевиков, в связи с предстоящим процессом закидывали секретариат письмами, рвались в приемную, тешились надеждой, что при личной встрече уговорят Хозяина пощадить кого-то из обреченных.

– Эти пердуны думают, я их нарочно мариную, я, сволочь хитрожопая, скрываю от Хозяина! Я докладываю, о каждом докладываю, он велит отказать в вежливой форме, – Александр Николаевич затянулся, выпустил клуб дыма, а следом огненный поток матерной брани в усатую физиономию на портрете.

Да, Хозяин требовал именно этого: отказать вежливо, «зачем обижать уважаемого товарища?», даже если уважаемый товарищ завтра будет арестован, через неделю превратится в отбивную, а через месяц в покойника, все равно – «зачем обижать?».

Но и тут нельзя было проследить никакой закономерности. Отказ в приеме мог означать, что человек еще поживет. Свежих кандидатов в покойники Хозяин принимал радушно, беседовал тепло, дружески. Человек выходил из кабинета расслабленный, размягченный. Илье доводилось сталкиваться в приемной с такими размягченными, и вспоминался случайно подслушанный разговор кремлевских поваров: «Товарищ Сталин кушает мясо только парное, любит, чтобы мягонькое было, сочное».

Поскребышев успокоился, погасил папиросу, поднялся, с хрустом потянулся, зевнул.

– Крылов, Крылов, будь здоров, – он потрепал Илью по плечу. – Хороший ты парень. Тоже, я вижу, устал, ждешь который день как на иголках. Слушай, сводку он сейчас, до процесса, вряд ли станет читать, а тебя вызвать может. Хотя не думаю. В общем, ты пару часиков еще посиди, если до восьми не вызовет, отпущу домой. Добро?

– Спасибо, Александр Николаевич, я понял.

– Понял он! А вдруг вызовет в четверть девятого, а? До моего распоряжения сиди и не рыпайся. И сводочку проверь-перепроверь, важная сводочка, черт знает, может, и потребует до процесса.

Проверить-перепроверить важную сводочку действительно стоило, поскольку поступила очередная порция материалов из ИНО и возможно, что-то придется добавить оттуда.

«Наш источник сообщает новые подробности военного заговора в СССР, на место военного диктатора прочат маршала Тухачевского».



Вставлять это в готовую сводку не имело смысла, там это уже было, «наш источник», не удостоившийся ни клички, ни даже кодового номера, долбил, как дятел, одно и то же несколько лет подряд.

«Послушай, упорная птичка, тебе никогда не приходило в голову, что если бы кто-то из военных пожелал убрать Хозяина, он хотя бы разок попытался? – мысленно обратился Илья к „нашему источнику“. – Это можно сделать, допустим, во время массовых мероприятий вроде встречи Чкалова или Всеармейского совещания жен командно-начальственного состава, или на полигонах, когда Хозяин приезжает смотреть новую боевую технику. На заседаниях ЦИК, ВЦИК, Военного совета при НКО, да мало ли мест, где есть возможность приблизиться к нему с оружием? Почему никто никогда не рискнул? Никто, никогда. Выходит, нет желающих? Конечно, нет! Разве кому-то придет в голову покуситься на жизнь Великого Вождя? Это все равно что выстрелить в Солнце. Нет желающих, даже полоумного одиночки до сих пор не нашлось, а ты долбишь про огромный разветвленный заговор!»

Вступать в мысленный диалог с дятлом было пустым делом, дятел упорно отбивал привычную дробь, Илья переворачивал страницы и отчетливо слышал однообразное «тук-тук»:


«Троцкий продолжает вести переговоры с заместителем председателя нацистской партии Гессом».



Илья тихо присвистнул, «наш источник» иногда выдавал забавные перлы. Назвал Гесса «заместителем председателя», стало быть, Гитлер – председатель. Отлично звучит: председатель нацистской партии Адольф Гитлер. Что-то смутно знакомое мелькнуло в этой оговорке, Илья стал читать дальше.

«Троцкий сообщил „центру“ заговорщиков внутри СССР, что в 1937 году планируется нападение Германии на СССР. В этой войне, по мнению Троцкого, Советский Союз неизбежно потерпит поражение. Чтобы уберечь своих многочисленных тайных сторонников внутри СССР от гибели, Троцкий заручился обещанием вождей Третьего рейха допустить троцкистов к власти, пообещав им за это предоставление концессий и продажу Германии важных экономических объектов СССР, поставку ей сырья и продовольствия по ценам ниже мировых и территориальные уступки в форме удовлетворения германской экспансии на Украине. Чтобы ускорить поражение СССР, Троцкий поручил „центру“ подготовить ряд важнейших промышленных предприятий к выводу из строя в начале войны».



Илья вспомнил, что совсем недавно читал этот текст, именно этот, слово в слово. Перед процессами членам Политбюро рассылались протоколы признаний обвиняемых. Несколько копий обязательно попадало в Особый сектор, и аккуратный Поскребышев передавал спецреференту Крылову все, что так или иначе касалось Германии.

Илья встал, прошелся по кабинету из угла в угол, открыл сейф, достал одну из папок и в очередной раз убедился, что зрительная память у него отменная. Информация от «нашего источника» была переписана с протокола допроса Карла Радека. Круг замыкался. Все, что приходило из внешнего мира, без остатка растворялось в сказочной реальности внутри замкнутого круга фантазий Великого Вождя.

Если показания арестованного Радека, полученные на Лубянке, выдаются за свежую развединформацию из Берлина, значит, конец разведке и спецреференту Крылову тоже конец. Очень скоро ему нечего будет писать в своих сводках.

«Троцкий также пообещал немцам, что во время войны между Германией и СССР фронтовые троцкисты-командиры будут действовать по указаниям германского генштаба, а после войны новое правительство компенсирует Германии часть ее военных расходов товарами и предприятиями.

Одновременно Троцкий вел переговоры с англичанами и французами, они тоже не окажутся обойденными в случае прихода Троцкого к власти. Им вернут дореволюционные долги, на что Германия милостиво согласилась».



На процессе так называемого «Параллельного центра» Карлу Радеку предстояло стать гвоздем программы. Он должен был выступить в роли резонера, озвучить то, что желал внушить миру автор и режиссер великого действа, маленький уголовник Сосо.

Пройдоха Радек был посвящен в самые сокровенные тайны советско-германских отношений, участвовал в секретных переговорах начиная с 1918-го, с позорного Брестского мира и еще раньше, в Первую мировую, когда завязывались деловые контакты между рейхсвером и большевиками.

Илья работал с архивами несколько лет и знал, что большевики брали деньги у немцев. Немцы не давали Ленину никаких шпионских поручений, просто им было выгодно поддерживать самую экстремистскую из всех российских партий, чтобы в России наступил хаос и она не смогла участвовать в военных действиях. Позорный Брестский мир, заключенный ленинским правительством с Германией в марте 1918-го, явился платой по счетам.

Радека немецкие дипломаты и генералы называли «нашим советским другом». В речах и статьях начала двадцатых пламенный большевик Радек призывал протянуть руку германским национал-социалистам, настрочил брошюру «Свастика и звезда» о родственной близости коммунистов и нацистов.

За Брестским миром последовал Рапалльский договор, подписанный 16 апреля 1922 года. С тех пор Берлин давал денежные кредиты, поставлял техническое оборудование и специалистов. Красная армия дружила с рейхсвером, на советской территории немцы производили оружие, которое Германии по Версальскому договору запрещалось производить. В Москве, Филях, Харькове, Самаре при участии фирмы «Юнкерс» строились авиазаводы, фирмами «Вико» и «Метахим» – заводы по производству снарядов и отравляющих газов. Командиры Красной армии обучались в Германии, летчики и танкисты вермахта тренировались на советских аэродромах и полигонах.

«Лампочки Ильича» производила немецкая фирма «Осрам». Ножницы и бритвенные лезвия «Золинген», фотоаппараты «Лейка», швейные машинки «Зингер» – все мало-мальски пригодное к потреблению было немецким. На долю Германии приходилась четверть общего объема импорта и экспорта СССР.

Когда Гитлер пришел к власти, долги СССР немецким кредиторам составляли полтора миллиарда рейхсмарок, из которых семьсот миллионов подлежали уплате в 1933-м. В мае 1933-го в Берлине был подписан очередной договор о продолжении экономического сотрудничества.

Но Сосо хотелось большего, ему хотелось сотрудничества политического, а возможно, даже личной дружбы.

Программное сочинение Гитлера читал именно Сосо, читал и перечитывал, багровел, посапывал аденоидным носом, впитывал энергетику текста всеми своими оспинами, делал пометки в тексте двусторонним сине-красным карандашом. А гладкокожий товарищ Сталин высокомерно усмехался, называл программное сочинение бредятиной, и был, как всегда, прав.

Великий вождь товарищ Сталин определенно чувствовал свое превосходство, между тем как хитрый Сосо продолжал унизительные заигрывания с Гитлером.

После провала тайной миссии Енукидзе следующим эмиссаром стал Давид Владимирович Канделаки, бывший эсер, назначенный торгпредом в Берлин. Он вел переговоры с министром экономики Шахтом при участии Герберта Геринга, двоюродного брата Германа Геринга.

Весной 1935-го пришло радостное сообщение:

«Шахт уверяет, что его курс на сближение с СССР проводится им с ведома и одобрения Гитлера».



Дальше – еще радостнее:

«Шахт, задумавшись, проронил следующую фразу: если бы состоялась встреча Сталина с Гитлером, многое могло бы измениться».



Илья видел на докладе Канделаки косой росчерк: «Интересно. И. Ст.».

Канделаки везло больше, чем бедняге Авелю. Он продолжал вести активные переговоры с Шахтом по экономическому сотрудничеству и постоянно закидывал удочки по поводу улучшения политических отношений.

Наконец Гитлер откликнулся. Он изложил свою позицию следующим образом: «Если внутренняя политика СССР будет уходить от идей коммунизма в сторону абсолютного деспотизма, поддерживаемого военными, Германия не должна упустить возможность для восстановления добрых отношений с Москвой».

Товарищ Сталин мотал на ус, в прямом смысле мотал, нежно, двумя пальцами покручивал кончик уса, читая и слушая доклады Канделаки. Абсолютный деспотизм – отлично. Только при чем тут военные? Нет, товарищ Гитлер, военные тут ни при чем, мы сами с усами.

В марте 1935-го в Москву прибыл Энтони Иден, лорд-хранитель печати. В беседе с лордом Сталин небрежно заметил: вряд ли стоит принимать всерьез антибольшевизм Гитлера. Затем похвастался, что немцы предлагают кредит в двести миллионов марок, желают заключить крупные контракты на поставки военного снаряжения. Лорд опешил, поскольку в Москву явился прямо из Берлина и от Гитлера слышал нечто совсем иное.

В конце беседы Сталин совершенно обескуражил лорда, заявив с хитрой ухмылкой, что немцы пустили в ход версию, будто замнаркома обороны Тухачевский встретился с Герингом и предложил ему предпринять кое-какие меры против Франции.

«Тухачевский обречен, – думал Илья, – а вот Троцкий еще поживет. Хозяин знал, что делает, когда в 1929-м выслал Троцкого за границу. Мог посадить, потом расстрелять или оставить на свободе и тайно отравить, имитируя естественную смерть. Но нет, пальцем не тронул. Живой Троцкий за границей – драгоценный подарок, который Сосо преподнес самому себе в двадцать девятом, на мнимое пятидесятилетие (в реальности ему исполнился 51 год). Советские люди – убежденные материалисты, в призраков не верят, стало быть, мертвый Троцкий на роль главного врага не годится, мертвый Троцкий никак не сумел бы вести переговоры с Гессом и готовить переворот в СССР».

Илье приходилось слышать, что Инстанция ненавидит красавчика, польского аристократа Тухачевского. Ерунда. Инстанция беспристрастна. Будь ты красавчик или урод, говорун или молчун, спорь с Инстанцией или со всем соглашайся, сохраняй достоинство или пресмыкайся – ничто не изменит участь, предназначенную тебе Инстанцией.

Неважно, каков Тухачевский. Важно, что он когда-то вошел в число тайных переговорщиков с руководством рейха.

Лорд не успел покинуть Москву, а в «Правде» появилась антинацистская статья Тухачевского. Он утверждал, что Гитлер непременно развяжет войну, нападет на европейские страны, на СССР. Он цитировал «Майн Кампф», приводил конкретные цифры роста численности германской армии. На следующий день статью перепечатали «Известия» и «Красная звезда».