Пасть. Трилогия

Ночь стояла шикарная, тёплая и безветренная до настоящих белых ночей оставался почти месяц, но всё равно было светло полная, чуть подернутуя дымкой луна отлично освещала окрестности.

Он возвращался к своему коттеджу; перешагнул изгородь, разделявшую участки, стал огибать пруд У берегов поквакивали лягушки, но как-то вяло, без того азарта, что три недели назад: май, пора лягушачьих свадеб заканчивалась; возле камышей кто-то шумно всплёскивал, не иначе во-о-от такие Сашкины караси. Колыванов приостановился, вслушиваясь в этот плеск, далеко разносящийся в ночной тишине, и тут его прихватило по-настоящему.

Боль была резкая, пронзающая, дающая метастазы: три десятка безжалостных щипцов вцепились во все зубы верхней и нижней челюстей, и тут же в ухо вонзилась и провернулась раскалённая добела игла провернулась и прошла дальше, в глубь черепа, который моментально превратился в гранату с выдернутой чекой, и мозг взорвался ослепительной белой вспышкой

Колыванов застонал. Он сразу понял, что это и что будет дальше; побежал к дому, спотыкаясь, ничего не видя вокруг за ослепляющей стеной боли

Началось с ним такое давно, когда Колыванов был двадцатилетним студентом: в один отнюдь не прекрасный день у него заболели зубы вся правая половина верхней челюсти, резкая боль отдавалась в ухо и в височную часть черепа

Врачи прогнали по кругу лор, стоматолог, невропатолог, но внятного диагноза не поставили. Выписали рецепт на пенталгин сказали, поможет.

Таблетки действительно на два-три часа доводили боль до терпимого уровня, позволявшего даже посещать институтские лекции. Через какое-то время приступы прекратились и Колыванов мало-помалу забыл этот неприятный случай. И не вспоминал почти три года.

Через три года всё повторилось, и в значительно худшем варианте. Деньги у него уже водились, обратился к частным медикам, но результат не обнадёжил диагностировали воспаление троичного нерва.

Можно было покончить с ним раз и навсегда, проведя несложную операцию-рассечение. Но подвижность и мимика правой стороны лица весьма бы отличались от аналогичных функций стороны левой.

А можно было заглушить боль обезболивающими, дождавшись неизбежного улучшения, но тогда приступ мог повториться через непредсказуемый срок может, через месяцы, может, через годы

Колыванов от операции отказался, резонно рассудив, что отрезать что-либо куда проще, чем пришить обратно. К тому же случайно он обнаружил прекрасный анестетик, продаваемый без всякого рецепта, сто грамм водки или аналогичного по градусности продукта снимали без остатка на час-другой все симптомы. Два приступа за последние восемь лет Колыванов пережил успешно, но с такой силой накатило впервые

Он влетел в дом, не закрыв двери, бросился к шкафчику, где хранил запас дешёвой водки премию для достраивавших дом работяг. Другого спиртного на даче не оказалось.

Крутанул пробку, срывая резьбу, искать стакан было некогда, приложился к горлышку; пищевод бурно запротестовал, когда по нему покатилась тепловатая жидкость с отвратным запахом плохо очищенного спирта.

Подождал, держа бутылку в отставленной руке никакого эффекта, резкая боль продолжала разрывать изнутри челюсти, снова приник к горлышку и долго не отрывал от губ.

Наконец подействовало, кровь зашумела в ушах, привычная обстановка гостиной виделась как сквозь слой воды или толстое, чуть мутноватое стекло, но боль, проклятая боль отступила.

Колыванов тяжело опустился на стул, его подташнивало, во рту стоял омерзительный вкус тут же поднялся, подошёл к крану, нацедил большую кружку, пил жадно, знаменитая вода проливалась на рубашку; допил и медленно, пошатываясь, направился в спальню.

Два полных стакана дешёвого пойла делали своё дело всё быстрее и быстрее, раздеваться ни сил, ни желания не было Колыванов рухнул поперёк кровати, яркие красно-жёлтые пятна перед закрывшимися глазами вращались всё быстрее, сливаясь в творение абстракциониста-наркомана, и сопровождающий это вращение звук становился всё выше и выше, устремляясь в ультразвуковую область. Потом исчез и он, и абстрактная картина Колыванов провалился в липко-чёрную яму сна без сновидений.

Глава IV

Доклад Марченко Чернорецкого (уцелевший фрагмент)

ещё в сохранившемся в отрывках трактате «Mira-culumus», приписываемом древнеримскому учёному Саллюстию (I век до н. э.).

Но первые действительно научные опыты по физиологии и биохимии ликантропов связаны с именем русского паталогоанатома и инфекциониста Г.Н. Минха (1836 1896 гг.). Минх (не используя термин «ликантропия» и др. аналогичные термины) опубликовал в 1893 г. работу «О некоторых аспектах генезиса и лечения миопатии», в которой подвергал сомнению наследственно-хронический характер миопатии (болезни мышц, ведущей к их ослаблению и атрофии) и предлагал на основе проведённых опытов методику её лечения инъекциями сыворотки крови лиц, страдающих мышечным гипертонусом. Судя по описанию, по меньшей мере в двух случаях для приготовленияя сыворотки использовалась кровь ликантропов в фазе ремиссии. Дальнейшая судьба получивших инъекции больных неизвестна.

Минх совершенно правильно предположил инфекционную природу некоторых изменений мышечной ткани, но, естественно, без возникших в 50-е гг. XX века методов рентгеноструктурного анализа белков не смог определить мутацию миозина мышц ликантропов, повышающую кпд про-тофибрилл по сравнению с нормой в 9 12 раз.

Обстоятельства смерти умершего на шестидесятом году жизни Г.Н. Минха до сих пор загадочны известно лишь, что вскрытие не проводилось, и тело, согласно последней воле усопшего, было кремировано в течение считанных часов после его смерти. В связи с этим представляет особый интерес тот факт, что практически все опыты Минх проводил первоначально на себе (в частности, в 1874 году доказал таким образом заразность крови больных возвратным тифом). Лабораторные журналы Минха за последние три с лишним года найдены не были, но по некоторым свидетельствам самые последние его работы были связаны с регенерацией и заживлением ран.

Какая вероятность, что 57-й сработает случайно и спонтанно? Сработает так, что мы получим на выходе объект? Голос Капитана звучал хрипло и устало; он закурил очередную сигарету и тут же погасил её в переполненной бычками пепельнице дышать в прокуренной до невозможности комнате без окон было всё трудней и трудней, но совещание продолжалось. Всё более или менее благоприятные возможности они перебрали и подошли к самой гнусной.

Вероятность исчезающе мала. Капитану показа лось, что в тоне Эскулапа сквозит лёгкая неуверенность. Концентрация в ампуле смертельная, примерно три тысячи единиц И если даже 57-й случайно или намеренно разведут до нужной пропорции и угостят кого-нибудь таким коктейлем Надо думать, клиент или загнётся от болевого шока, или вызовет «скорую» и окажется в больнице с вполне опознаваемыми симптомами жар, постоянная жажда и резкая боль во всех костях в сочетании с бурным ростом волосяно-покрова. И это всё на фоне достаточно характерных галлюцинаций Без наблюдения специалистов и без введения комплекса тщательно сбалансированных препаратов, подавляющих побочные эффекты, удачная мутация практически невозможна.

Капитан коротко глянул на Седого и Руслана. Седой кивнул в ответ, сделав пометку в блокноте. Всё в порядке, если кандидат в объекты действительно окажется на больничной койке, они его не пропустят Но почему-то Капитану казалось, что Эскулап кое-что не договаривает И он спросил:

А как тогда объяснить все зафиксированные случаи спонтанной ликантропии? Насколько я знаю, таких было немало, а никаким наблюдением или препаратами там и не пахло.

Ну, на самом-то деле реальных ликантропов было куда меньше, чем можно вообразить при изучении легенд, сказок и мифов о них Надо понимать, что каждый такой случай народной молвой тиражировался, превращался в бродячий сюжет. Чёрт возьми, мы три года мотались по медвежьим углам и вслушивались в маразматический лепет столетних бабок, пока

Эскулап неожиданно замолчал на середине фразы, и собравшийся было оборвать его Капитан ничего не сказал. Незачем трубить о том, что Эскулап со товарищи не только собирал всевозможные деревенские страшилки, но и активно разыскивал и раскапывал позабытые, позаброшенные могилы, часто расположенные снаружи кладбищенских оград и не имеющие никаких опознавательных знаков.

Раскапывал, пока не обнаружил в одной на удивление сохранившийся за многие десятилетия труп человека, человеком на деле только выглядевшего

Но ни к чему оповещать собравшихся, откуда появился на свет вирус далёкий предок штамма-57 Штамма, превращавшего человека в крайне опасную, почти неуязвимую смертоносную тварь.

Хотя почти все собравшиеся могли бы вычислить это, как вычислил в своё время сам Капитан. Да кое-кто и вычислил, недаром среди узкого круга сотрудников Лаборатории ходили упорные слухи, что в Виварии имеется некая секретная даже от них комната, своего рода кунсткамера, где хранятся вызывающие оторопь находки группы Эскулапа.

Среди прочего шёпотом, на ухо, назывался человеческий череп с сорока восемью зубами; похороненный лет пятьдесят назад очень неприятного вида младенец, сердце которого до сих пор продолжает ритмично сокращаться; человек (?), место левого полушария мозга которого занимало странное медузообразное существо, пустившее отростки во все органы и явно находившееся при жизни в полном симбиозе с давшим ему приют организмом

Капитан знал точно, что такой кунст-камеры нет (по крайней мере в Виварии). Знал и другое дыма без огня не бывает. Но кто бы и о чём бы ни догадывался, история происхождения 57-го была запретной темой для разговоров при любых обстоятельствах. Эскулап и сам понял, что начал не в том, и перевёл стрелки на Доктора, так до сих пор и молчавшего.

Ну, генетические особенности организмов, предрасположенных к ликантропии это исключительно по части Виктора Эльдаровича Я же отвечаю на конкретный вопрос: шанс, что в контакт с 57-м вступит человек, способный пережить мутацию и не загнуться, ничтожно мал один из нескольких десятков миллионов. Иначе у нас под действием природных, гораздо более слабых штаммов в каждой рощице выл бы ночами оборотень А по утрам спецмашины собирали бы останки растерзанных тел

Капитан поморщился. В Лаборатории даже между посвящёнными употреблять слово «оборотень» считалось дурным тоном. Предпочитали говорить «объект», «ликан», «объект W», и т. д.

А Доктор, как оказалось, ушёл в себя не настолько глубоко, чтобы не слышать своего имени. Впрочем, к генным особенностям ликантропии его речь не имела никакого отношения.

Вы понимаете, о чём вы говорите? Так вот спокойно говорите? Нет, ни хрена вы не понимаете Это Паломарес, биологический Паломарес [2] Какая там, к чертям, больница, у всех сейчас в домашних аптечках навалом самых сильных обезболивающих или штамм может по в организм наркомана, он перенесёт мутацию под кайфом и ничего не поймёт даже Да и вообще, кто проверял действие 57-го на нормального и здорового человека, не страдавшего от недоедания и хронических заболеваний? Никто не проверял! Вспомните, кем были раньше объекты Какой там один шанс из миллионов если кто-то и умрёт от сверхударной дозы, то остаются те, кто будет его пытаться спасти и кто будет его вскрывать и хоронить Это будет не Паломарес, это будет биологический Чернобыль, Хиросима и Нагасаки вместе взятые Мы не можем допускать и предполагать даже в порядке горячечного бреда ни малейшей вероятности того, что контейнер будет вскрыт. Мы должны разбиться в лепёшку, чтобы этого не случилось! И не одни мы! Ничего мы сами не сделаем В городе должно быть объявлено чрезвычайное положение и биологическая тревога! Карантин! Обсервация! Перекрыть все выезды, искать этот чёртов контейнер должны все: милиция, МЧС, армия, ФСБ, медики Объявить награду по всем телеканалам, пообещать деньги любому, вернувшему 57-й, пусть он даже работает или работал в Лаборатории


Доктор замолчал, выдохнувшись. Остальные тоже молчали, потрясённые неожиданным предложением. Пауза затягивалась, и нарушил её Капитан, сказавший проникновенно и мягко:

То есть вы предлагаете рассекретить деятельность Лаборатории? Предать гласности все результаты работы? Других способов поднять по тревоге силовиков я пока не вижу.

Да! Всё всплывёт так или иначе, но если мы не вытащим голову из песка, всплывут и трупы, всплывут в таком кровавом болоте

Для начала всплывёт наш Виварий Точнее, ваш Виварий, сказал Капитан медленно, словно рассуждая сам с собой. Вы когда-нибудь слышали про доктора Менгеле?[3] Между прочим, что бы там ни говорить с точки зрения физиологии и генетики, юридически все объекты до сих пор люди. И когда вы берёте пилу и трепанируете им череп, то это не вивисекция животного. Это с точки зрения закона убийство. Садистское убийство.

Он в упор смотрел на Виктора Эльдаровича. Если Доктор на этом не сломается, то ему отсюда не выйти. Его отсюда вынесут. Слова не важны, если в глазах сейчас не дёрнется страх, то не помогут ни уговоры, ни плёнки, зафиксировавшие во всех подробностях проводимые Доктором операции

Доктор сломался. Капитан с удовлетворением отметил, что направление мыслей собеседника изменилось, на место опасений за судьбы человечества пришла тревога о своей личной и персональной судьбе.

По лицу Доктора можно было читать, как по открытой книге, выражение обличительного пафоса исчезло, взгляд растерянно перебегал с одного собеседника на другого, пальцы нервно крошили сигарету. Но стоит подать немного назад, успокоить расшалившиеся интеллигентские нервы. И Капитан сказал:

В любом случае решать вопрос о рассекречивании и привлечении сил со стороны придётся не нам. Генерал должен был вернуться через два дня. Думаю, получив сообщение о произошедшем, вернётся раньше. Все наши соображения я ему доложу в сжатом виде. И буду, Виктор Эльдарович, настаивать на проведении в жизнь вашего предложения. Единственное уточнение посторонних привлекать надо втёмную, сочинить убедительную легенду. Даже две, три, четыре легенды, если понадобится Надо срочно и тщательно продумать, откуда в официально занимающейся растениеводством Лаборатории такие убойные снадобья. Но это утром, на свежую голову.

Он ещё раз внимательно посмотрел на Доктора. Вроде успокоился, уже не рвётся разоблачать и срывать маски; но всё равно пригляд за ним нужен

Чтобы не повторилась история с Марченко.

Под утро Колыванову приснилась охота. Старинная псовая охота, многолюдная и зрелищная: захлёбывались звонким лаем гончие-арлекины, рвались со сворок борзые; багроволицый, седоусый доезжачий[4] изо всех сил трубил в рог «по зрячему», рискуя заработать апоплексический удар; выжлятники азартно науськивали спущенных со смычки собак

Наверное, всё это выглядело бы красиво и увлекательно, если бы не одна малость дичью был он, Колыванов.

Он метался на кругах по обширному лесистому острову, не желая выходить в поле, под острые зубы борзых, метался почему-то на четвереньках; и как ни странно, так бежать было ему легко и удобно Гончие заливались и справа, и слева, пока невидимые сквозь густой кустарник, он резко менял направление бега, сбивая их с толку, но вот молодая и паратая выжловка пегой молнией прорвалась сквозь кустарник и замастерила по зрячему

Остальные немного поотстали, но от переливов проклятой суки казалось, что вся стая на хвосте, что он бежит медленно, что до борзых дело не дойдёт и всё кончится здесь, в острове, в быстротечной и кровавой схватке с гончими. Но Колыванов не боялся удивительно, но он ничего не боялся.

Он чуть сбавил темп, позволив выжловке сократить дистанцию, резко развернулся и напал. Не ударил рукой или ногой вцепился зубами в плечо, резко мотнул головой, вырывая, выдирая шесть и мясо, почувствовал на губах пряный вкус крови, коротко рыкнул, перекрывая жалобный визг выжловки, и снова понёсся, закладывая широкую дугу вдоль края острова.

Но травили его мастера своего дела ещё три смычка гончих, наброшенных выжлятниками, рванулись наперерез, наседая, дыша в затылок, и Колыванов поневоле вырвался из острова и понёсся по полю, по пожухлой осенней граве. Хрипло проревел охотничий рог, и в травлю включились борзые.

Он бежал быстро, но где уж было тягаться на открытом месте с этими четвероногими молниями, рождёнными и выращенными для бега, и только для бега. Расстояние до погони сокращалось, он поневоле поворачивал, огибая препятствия редкие кустики, кучи свезённых со всего поля камней, поросшие диким малинником, и борзые, мастеря, срезали путь на каждом его повороте, приближаясь всё больше и больше.

И всё-таки он почти ушёл псы начали уставать, а до другого, гораздо большего острова оставалось всего сотни полторы саженей, когда несущаяся первой борзая напрягла в запредельном усилии готовые разорваться мышцы и связки и преодолела-таки несколько разделявших их шагов, до глотки добраться не успевала, ухватила сзади и сразу подогнула лапы, повисла живым якорем.

Колыванов потерял темп, крутнулся колесом сбросить, стряхнуть с хвоста помеху. Но тут же набежали остальные, вцепляясь мёртвой хваткой повсюду: в бока, в загривок, в уши, в ноги (или всё же в лапы?). Впрочем, в свалку полезли не все, лишь самые злобные и вязкие, притравленные по крупному и опасному зверю, остальные, не меньше половины своры, поскуливая и повизгивая, плотно сбились чуть поодаль

Глаза заливала кровь, не то своя, не то чужая. Он бился молча, ворочаясь под навалившимися со всех сторон телами, казавшимися ему слабыми и невесомыми. И как бывает порой в таких дурных снах, укусы узких щучьих щипцов борзых не причиняли ему почти никакого вреда он не чувствовал боли, мышцы работали великолепно, словно и не терзали их острые собачьи клыки.

А противникам доставалось всерьёз: то одна, то другая борзая вылетали из кучи сплетённых тел одни тут же бросались обратно, не обращая внимания на страшные раны и волоча за собой свисающие внутренности, другие оставались лежать на месте.

Он победил бы, он перебил бы их всех до единой, но по мягкой земле глухо зашлёпали копыта наезжали охотники. Передний, явно среди них главный, одетый в роскошный, сверху донизу расшитый серебром охотничий кафтан, предостерегающе поднял руку:

Мой!

Спутники послушно придержали коней, и главный, подъезжая, протянул уважительно, с ударением на последнем слоге:

Матеро-о-ой

Но с седла не спрыгнул, не стал пытаться брать живым

Колыванов видел всё это урывками, не прекращая драки, но понял одно: надо убить, надо немедленно убить этого самого опасного тогда остальные не в счёт, тогда они разбегутся или погибнут. Он изготовился прыгнуть, стряхнуть борзых, стряхнуть пусть даже с кусками собственной плоти на зубах.

Охотник тоже выбирал удобный момент, свесившись с седла и перевернув плеть-камчу вверх тяжёлым серебрянным шаром, венчавшим рукоять.

Колыванов успел первым, вывернувшись, выскользнув ужом из-под рычащей и взвывающей груды; разминулся в полёте с рассёкшей воздух камчой и вонзил клыки в расшитую серебром грудь нет, попытался вонзить неведомая сила отбросила его, отшвырнула без всякого видимого удара, ошеломив на мгновение резкой, пронзившей насквозь болью

Собачьих зубов, впившихся в его тяжело рухнувшее тело, он опять не почувствовал мгновенно, как каучуковый мячик, оттолкнулся от земли и от затрещавших под лапами (или всё же ногами?) вражьих костей, взмыл в воздух, целясь в глотку, в беззащитную, не укрытую проклятым металлом глотку.

На этот раз охотник не оплошал: серебряный шар с маху вломился в висок Колыванову тот почувствовал, как голова с отвратительным хрустом разлетается на куски, и это было безумно больно.

Осколки черепа с огромной скоростью неслись к разным концам Вселенной, и каждый осколок беззвучно вопил от нестерпимой, ужасающей боли. Но что-то осталось, что-то осталось от Колыванова и на этой грешной земле, и это что-то беспощадно вцепилось в горло врага, круша и разрывая мышцы, позвонки, артерии

Он торжествующе взвыл, победно и яростно, несмотря на разбитую голову и забивавшее кровавое месиво, взвыл так, что шарахнулись в стороны вроде ко всему привычные кони остальных охотников, а уцелевшие борзые начали пятиться, поджав хвосты, от залитого кровью места побоища.

Взвыл и умер на самой высокой ноте своего победного воя.

Глава V

Разбудило его не солнце, как то обычно бывало. Комнату для спальни Колыванов выбрал так, чтобы окна выходили на юго-восток, чтобы первые лучи восходящего весеннего или летнего солнца падали первым делом на его кровать был он «жаворонком», обожал вставать рано, на заре, и часто дразнил засоней любившую поспать Катю

Но сегодня солнце, напрочь затянутое тучами, к его пробуждению не имело ни малейшего отношения проснулся Колыванов от размеренных и болезненных ударов по голове.