Патрик Мелроуз. Книга 1

— Привет! Как дела? А я еще даже не одета.

— А я уже давно проснулась, — сказала Элинор.

— Доброе утро, дорогая. Завари чаю, пожалуйста, — попросил Виктор. — Будешь чай, Элинор?

— Нет, спасибо.

Анна заварила чай и ушла переодеваться, довольная тем, что Элинор приехала пораньше. Хотя, конечно же, возбужденное состояние Элинор и струйки пота на ее густо напудренном лице свидетельствовали о том, что ей не стоит вести машину. Анне надо было под каким-то предлогом сесть за руль самой.

На кухне Элинор, зажав губами сигарету, принялась обшаривать сумочку в поисках зажигалки. Солнечных очков она не снимала, поэтому найти что-нибудь в темном хаосе сумки было тяжело. Среди пяти или шести карамельных пластмассовых баночек с таблетками то и дело попадались пачки сигарет «Плейерс», записная книжка в синем кожаном переплете, карандаши, помада, золотая пудреница, маленькая серебряная фляжка с ликером «Фернет-Бранка» и квитанция из химчистки «Дживс» на Понт-стрит. Пальцы нервно ощупывали вещи в сумочке, но красная пластмассовая зажигалка так и не обнаружилась, хотя она наверняка там была.

— Боже мой, я схожу с ума, — пробормотала Элинор и громко добавила: — Я повезу Анну обедать в Синь.

— В Синь? Не далековато ли?

— Это смотря как ехать, — заявила она вполне серьезно, но прозвучало дурашливо.

— Да уж, — терпеливо улыбнулся Виктор. — Наверняка получится быстро, но все равно дорога дальняя.

— Безусловно, только рейс Николаса прибывает в три, а мы будем проезжать мимо великолепных рощ пробковых дубов… — Как ни странно, ей под руку снова попалась квитанция из химчистки. Наверное, их было несколько. — А еще по дороге есть монастырь, но туда мы вряд ли успеем. И когда мы едем этой дорогой в аэропорт, Патрик всегда просит остановиться в парке аттракционов Дикого Запада. Может, в этот раз мы туда заглянем. — Тьфу ты, сколько ни шарь, одни таблетки. — И впрямь надо с ним туда съездить. А, вот и зажигалка. Кстати, как продвигается твоя книга?

— Понимаешь ли, — насмешливо сказал Виктор, — тема личности весьма обширна.

— Значит, там без Фрейда не обойтись?

Вопрос, заданный не в первый раз, вызывал у Виктора отчаянное желание все-таки взяться за работу, лишь бы больше на него не отвечать.

— Я не рассматриваю эти проблемы с точки зрения психоанализа.

— Ах вот как! — Элинор, прикурив сигарету, приготовилась увлеченно внимать. — А я думала, что это… ну, как это там называется? В общем, что это будет очень психологично. Ведь личность как раз и заключается в уме, правда?

— Я обязательно процитирую твои слова, — пообещал Виктор. — Элинор, а скажи-ка, Николас приезжает со своей четвертой женой? Или с пятой? Я подзабыл.

Нет, бесполезно. Она снова почувствовала себя полной дурой. Она всегда чувствовала себя дурой в обществе Дэвида и его друзей, даже если знала, что дураками были они сами.

— Она ему не жена, — объяснила Элинор. — Он ушел от третьей жены, Джорджины, а на этой еще не женился. Ее зовут Бриджит. Мы, кажется, встречались в Лондоне, но я ее плохо помню.

По лестнице спустилась Анна, в белом хлопчатобумажном платье, как две капли воды похожем на белую ночную сорочку. Виктор с удовлетворением решил, что возраст пока что позволяет Анне носить такие молодежные наряды. Белое платье подчеркивало обманчивую безмятежность ее широкоскулого лица и глубоких черных глаз. Анна легкими шагами вошла на кухню. А вот Элинор напомнила Виктору реплику леди Уишфорт: «Да я вся облезла — как есть облупленная стена!»{9}

— Все, я готова, — сказала Анна. — Можно ехать. — И обратилась к Виктору: — Ты не останешься без обеда?

— Ты же знаешь нас, философов. Мы не обращаем внимания на такие пустяки. И потом, я всегда могу сходить в «Кокьер», отведать каре ягненка с беарнским соусом.

— Беарнский соус? К ягненку? — удивилась Анна.

— Разумеется. Тот самый соус, из-за которого бедный герцог де Германт так проголодался, что не нашел времени побеседовать с сомнительной дочерью умирающего Свана{10}.

Анна улыбнулась Элинор:

— Вы тоже завтракаете с Прустом?

— Нет, но мы часто с ним ужинаем, — ответила Элинор.

Женщины попрощались и ушли, а Виктор направился к холодильнику. День был свободен, следовало окунуться в работу, но внезапно очень захотелось есть.





4


— Боже мой, как мне плохо, — простонал Николас, включая лампу на прикроватной тумбочке.

— Бедный мой бельчонок, — сонно пробормотала Бриджит.

— Что мы сегодня делаем? Я не помню.

— Летим на юг Франции.

— Ах да. Ужас. А когда самолет?

— В двенадцать, что ли. Прибывает в три, что ли. Там час разницы, что ли.


— Ради бога, прекрати говорить «что ли».

— Извини.

— Бог его знает, ради чего мы вчера так долго задержались. Моя соседка справа была невыносима. Видно, ей однажды сказали, что у нее хорошенький подбородок, поэтому она обзавелась еще несколькими. Между прочим, когда-то она была женой Джорджа Уотфорда.

— Кого? — спросила Бриджит.

— Помнишь, в прошлые выходные Питер показывал альбом с фотографиями? Джордж — тот, который с лицом как слой жженого сахара на крем-брюле после первого удара ложкой, все в тонюсеньких трещинках.

— Ну, не каждому дано иметь любовника, который и богат, и красив, — заявила Бриджит, скользнув под простынями поближе к нему.

— Эй, красотка, дай покою, — протянул Николас с воображаемым ньюкаслским акцентом, скатился с кровати со стоном: — Ох, смерть моя пришла, — и, паясничая, пополз по алому ковру к открытой двери в ванную.

Бриджит окинула Николаса критическим взглядом. За последний год он растолстел. Может быть, мужчина в возрасте все-таки не совсем то, что нужно. Двадцать три года разницы — большой срок, а в двадцать лет Бриджит еще не обуяла лихорадка замужества, снедавшая старших сестер Уотсон-Скотт, галопом несущихся к тридцатилетию своей безалаберной жизни. Все приятели Николаса ужасные старперы, да еще и нудные. С Николасом кислотой не закинешься. Нет, вообще-то, можно, она пробовала, но с Барри интереснее. У Николаса нет ни клевой музыки, ни клевых шмоток, и ведет он себя отстойно. Барри жалко, конечно, но девушкам приходится выбирать.

Хорошо, что Николас очень богат и красив, а еще он — баронет. Это приятно и как-то по-джейн-остеновски. Конечно, еще чуть-чуть — и о нем станут говорить: «Сразу видно, что в молодости он прекрасно выглядел», а кто-нибудь из жалости возразит: «Ну, он еще очень даже ничего». Может быть, она выйдет за него замуж и станет четвертой леди Пратт. А потом разведется, получит полмиллиона фунтов, что ли, возьмет Барри в невольники, ради секса, а в магазинах все равно будет называть себя леди Пратт. Боже мой, она иногда такая циничная, даже страшно.

Николас считал, что она с ним из-за секса, только это было не так. Нет, конечно, началось все из-за секса, на той вечеринке, где они познакомились. Николас напился в дым и поинтересовался, она натуральная блондинка или как. Фу, противный. Барри уехал в Гластонбери{11}, а ей было скучно, поэтому она со значением взглянула на Николаса, сказала: «Проверь, если хочешь» — и вышла из комнаты. Он проверил и решил, что натуральная, чудик, он же не знал, что она красит волосы везде. Если пользоваться косметикой, то тщательно и с умом — вот какой у нее был девиз.

В ванной перед зеркалом Николас высунул язык и начал разглядывать черно-лиловые пятна, оставшиеся с прошлой ночи, от кофе и красного вина. Легко смеяться над подбородками Сары Уотфорд, но, по правде сказать, у него самого уже наметился второй, если не задирать голову, как королевский гвардеец на параде. Бриться сил не было, вместо этого он слегка намазался тональным кремом Бриджит. Не так радикально, как старый педик из «Смерти в Венеции»{12}, с карминовыми румянами на лихорадочно пылающих щеках, просто тонкий слой пудры на коже скрывал то, что обычно называли «нездоровой бледностью». Запасы косметики у Бриджит были примитивны, почти как ее дикие наряды. Что бы там ни говорили о Фионе (случалось, о ней говорили мало приятного), ей присылали из Парижа великолепные кремы и всякие маски. Иногда он подумывал, что Бриджит все-таки, как мягко заметили бы французы, insortable[6]. На воскресном обеде у Питера она весь день хихикала, как девчонка.

И родословная у нее та еще. Неизвестно, когда семейства Уотсон и Скотт решили объединить свои состояния, но с первого взгляда было ясно, что Уотсон-Скотты — потомки сельских священников и готовы на все, лишь бы в журнале «Кантри лайф»{13} появилось объявление о помолвке дочери. Отец Бриджит любил скачки, а когда Николас пригласил его с женой («обожаю розы») в Ковент-Гарден, на «Свадьбу Фигаро»{14}, Родди Уотсон-Скотт, увидев, как дирижер направляется к пульту, заявил: «О, вышел на старт». Так что хотя Уотсон-Скотты и были захолустным семейством, но, по всеобщему признанию, Бриджит была конфеткой и Николасу в очередной раз повезло.

Разумеется, о женитьбе на Бриджит не могло быть и речи. Кроме всего прочего, она была абсолютно невежественна. Да, она «проходила „Эмму“»{15}, чтобы получить аттестат, но с тех пор читала только журнальчики с картинками и нелепыми названиями вроде «ОЗ» и «Удивительные братья-придурки»{16}, которые приносил какой-то странный тип по имени Барри. Она часами рассматривала изображения вертящихся глазных яблок, разрывающихся кишок и полицейских с лицами доберманов. А сейчас и у самого Николаса крутило кишки так, что вот-вот разорвутся, поэтому, пока не поздно, надо было отослать Бриджит из спальни.

— Любимая! — крикнул, а точнее, прохрипел он, откашлялся и сплюнул в раковину. — Ангел мой, принеси мне апельсинового сока из столовой! И чаю, пожалуйста.

— Ладно.

Бриджит лежала на животе, лениво играя с собой. Она картинно вздохнула и скатилась с кровати. Боже мой, Николас такой тормоз. Для чего вообще нужны слуги? Он с ними обращается лучше, чем с ней. Ссутулившись, она побрела в столовую.

Николас тяжело опустился на тиковое сиденье унитаза. Восторги от обучения Бриджит элементарным навыкам поведения в обществе и в постели поутихли, как только он перестал гордиться собой и сообразил, что она не желает ничему учиться. После поездки во Францию надо будет заглянуть в «Аспрей»{17}, купить ей прощальный подарок. Вот только он пока еще не готов сменить ее на девушку из отдела старых мастеров в аукционном доме «Кристиз» — скромная ниточка жемчуга на синем джемпере под самое горло, — которая мечтала помочь хорошему человеку сохранить фамильное имущество; генеральская дочь, привычная к строгой дисциплине. Такой девушке, уныло размышлял он, наверняка понравятся болотистые холмы на границе Шропшира и Уэльса — сам он, как ни старайся, так к ним и не привык, хотя и считался их полноправным владельцем, а в отвергнутом заявлении на принятие в члены клуба «Праттс»{18} родом занятий пришлось указать «фермер». Остряки не уставали повторять: «Николас, а я-то думал, что ты хозяин клуба». В клуб его забаллотировали, потому что у него было слишком много врагов.

И тут кишки его не выдержали и взбунтовались. Он сидел на унитазе, обливаясь потом, как фрик-параноик из любимого комикса Бриджит, и представлял, как верещит Толстяк Пул: «Да он мудак! Если его сюда примут, я уйду. Навсегда. В „Турф“». Не надо было просить Дэвида Мелроуза выставлять его кандидатуру. Но Дэвид, один из ближайших друзей отца Николаса, десять лет назад еще не был мизантропом, пользовался всеобщим уважением и не сидел все время в Лакосте.



Дорога из Клейбон-Мьюс в Хитроу была так хорошо знакома Николасу, что он ее не замечал. Его мутило, а похмелье вступило в сонливую фазу. Он устало скрючился в уголке такси. Бриджит, которой еще не надоели поездки за границу, радовалась гламурной жизни: в июле они с Николасом съездили в Грецию, а в августе — в Тоскану.

Бриджит терпеть не могла Николаса в прикиде «англичанин за границей», особенно шляпу-панаму, которую он сегодня надвинул на самые глаза, показывая, что в разговоры вступать не намерен. И кремовый пиджак из шелка-сырца, и желтые вельветовые брюки. Ей было стыдно и за рубашку в тонкую темно-красную полоску, и за жесткий белый воротничок со скругленными углами, и за ослепительно начищенные туфли. Туфли вообще были его пунктиком. У него было пятьдесят пар, все ручной работы, специально для него, и абсолютно одинаковые — ну почти. Мелкие детали, которыми отличались туфли, он почему-то считал очень важными.

А вот Бриджит одевалась обалденно. Что может быть лучше сексапильной лиловой мини-юбки и ковбойской куртки из черной замши с бахромой на спине и вдоль рукавов? Сквозь черную футболку, прикрытую курткой, задорно выпирали соски. Ну и конечно, все обращали внимание на черно-лиловые ковбойские сапоги; да, их снимать запаришься, зато они классные.

По большей части Бриджит не видела смысла в том, что ей рассказывал Николас, поэтому он задумался, стоит ли упоминать об инжире. Если честно, то не очень-то и хотелось, чтобы она поняла, в чем там дело. Все произошло лет десять назад, вскоре после того, как Дэвид уговорил Элинор купить дом в Лакосте. Тогда они еще не были женаты, потому что мать Элинор пыталась расстроить свадьбу, а отец Дэвида грозился лишить его наследства.

Николас приподнял край панамы.

— Я тебе не рассказывал, как первый раз гостил в Лакосте? — спросил он и на всякий случай уточнил: — Там, куда мы едем.

— Нет, — уныло протянула Бриджит. Ну вот, опять нудит, будет сейчас заливать о людях, которых она знать не знает, и о том, что случилось до ее рождения. Фу, тоска.

— Элинор… Вы с ней встречались в «Аннабели»{19}, ты не помнишь, наверное.

— А, которая напилась?

— Да, — откликнулся Николас, обрадованный тем, что она хоть что-то не забыла. — Так вот, Элинор, которая тогда еще не злоупотребляла выпивкой, а была очень застенчивой и робкой, купила особняк в Лакосте. Однажды она сказала Дэвиду, мол, какая жалость, что переспелый инжир осыпается, гниет на земле и вообще пропадает зря. На следующий день, когда мы втроем сидели на террасе, Элинор снова об этом упомянула. Лицо Дэвида похолодело, он выпятил нижнюю губу — то ли обиженно, то ли жестоко, в общем, плохой знак — и сказал нам: «Ну-ка пойдемте со мной». Мы и пошли, как провинившиеся школьники в кабинет директора. Он широким шагом направился к дереву, мы с Элинор поплелись следом. На каменной дорожке под деревом валялись плоды — полусгнившие, раздавленные, некоторые упали недавно и истекали соком, над ними вились осы, как над ранами, впивались в липкую красно-белую плоть. Дерево было огромным, и инжира на земле было очень много. И тут Дэвид сделал такое… Вообще невероятно. Он велел Элинор стать на четвереньки и съесть все плоды с земли.

— Прямо при тебе? — округлив глаза, спросила Бриджит.

— Вот именно. Элинор сначала растерялась, будто ее предали, но не возмутилась, а просто стала исполнять это малоаппетитное приказание. Дэвид не позволил ей пропустить ни одной инжирины. Один раз она умоляюще поглядела на него и сказала: «Дэвид, я уже наелась», а он наступил ей на спину и заявил: «Доедай, чтобы ничего не пропадало зря».

— Прикольно, — протянула Бриджит.

История явно произвела на нее впечатление. Отлично, подумал Николас, в самую точку попал.

— А ты что делал? — спросила она.

— Стоял и смотрел, — признался Николас. — Когда Дэвид в таком настроении, ему лучше не перечить. Вскоре Элинор замутило, и я предложил собрать оставшийся инжир в корзинку. «Не вмешивайся, — сказал Дэвид. — Элинор жалеет, что фрукты пропадают зря, а вокруг люди голодают. Правда, любимая? Вот поэтому она их все сама и съест. — Он улыбнулся мне и добавил: — И вообще, она капризуля, когда дело касается еды».

— Ничего себе! — воскликнула Бриджит. — И ты продолжаешь ездить к нему в гости?

Такси остановилось у терминала, и Николас не стал отвечать. К ним сразу же подбежал носильщик в коричневом мундире, забрал чемоданы. На миг Николас оцепенел под внезапным ливнем одновременных излияний благодарности таксиста и услужливого носильщика, причем оба обращались к нему «шеф». Он всегда давал щедрые чаевые тем, кто называл его шефом. Он это знал, и они это знали, так что вели себя как цивилизованные люди.

Рассказ об инжире странным образом помог Бриджит сконцентрировать внимание. Даже когда они сели в самолет, она помнила, что хотела спросить у Николаса.