Песок вечности

Она бросила взгляд на Макса. Тот сидел с расширенными глазами и выглядел как ныряльщик, выплывший на поверхность после глубокого погружения.

Оба посмотрели на Сержа. Он сидел в своем кресле, задумчиво глядя в одну точку, словно бы отключившись от окружающего.

Внезапно Серж резко выпрямился и, побарабанив пальцами по подлокотнику, произнес:

– Вот так Копье Лонгина начало свой путь.

Аня и Макс молчали, все еще во власти того, что только что пережили – словно прожили сами. Они еще не вполне верили в то, что вернулись сюда, на террасу с красивыми белыми стульями.

– А дальше, – вновь заговорил Серж, – много темного и порой странного. Не особо внятного.

– Что вы имеете в виду, Серж? – все-таки спросила Аня, хотя еще не вполне отошла от погружения. Ее неуемное любопытство было уже основательно подогрето.

– Копье Лонгина, как сообщают, будто бы принадлежало в разное время и Карлу Мартеллу, и Фридриху Барбароссе. Говорили, что и Наполеон стремился им завладеть, но австрийцы его вывезли куда подальше и спрятали. В общем, множество всяких баек.

– Баек? – переспросила Аня. – То есть эти люди им в действительности не владели?

– Этим особам просто приписывается обладание Копьем, так как они знаменитости. Теперь сказали бы: «медийные персоны». – Сарказм Сержа бил ключом. – А на самом деле им владели совсем другие люди.

– Кто? – спросил Макс.

Серж взглянул на него с совершенно непередаваемым выражением. Затем щелкнул своей неизменной зажигалкой и перевел взгляд на платан, росший у самой террасы.

– Это – не медийные персоны, – ответил он без всякого выражения, слегка растягивая слова. – Они предпочитали находиться в тени. И да позволено им будет там оставаться.

Повисла тягостная пауза.

– И что с ним стало дальше, с Копьем Лонгина? – разрядила своим вопросом возникшую неловкость Аня.

– В начале ХХ века оно было помещено в сокровищницу Габсбургов во дворце Хофбург в Вене. Это – место, доступное для публики, музей. И там произошло событие, имевшее колоссальные последствия: Копье увидел один молодой человек, уроженец городка Браунау-на-Инне, неудавшийся художник, которого звали Адольф Гитлер. Да, Вена. Хофбург. Незадолго до Первой мировой войны. Музейный зал…

…Музейный зал с застекленными витринами, где выставлены всевозможные ценные реликвии и артефакты: как положено, снабженные инвентарными номерами, распределенные по разделам и сопровожденные табличками с подписями и краткими сведениями об экспонате. Тут же, разумеется, и предупреждающие надписи: «Руками не трогать!»

Небольшая группа людей разного вида и возраста, ведомая экскурсоводом, осматривает экспозицию. Это не коллеги, сослуживцы или соученики, а просто группа, случайно сложившаяся из разрозненных посетителей.

Среди них затесался и бледный темноволосый молодой человек с непослушной челкой и усиками, держащийся несколько особняком. Немного отстав от экскурсии, он задерживается то у одного, то у другого экспоната, не слишком внимательно читая надписи. Взгляд его блуждает, он явно погружен в себя.

В данный момент он рассеянно читает текст описания одного из экспонатов. Выглядит он довольно странно: что он делает здесь, коль скоро музейная экспозиция не вызывает у него большого интереса? Может быть, просто греется?

Но внезапно он вздрагивает, отрывает взгляд от таблички, которую читал, и начинает прислушиваться к тому, что говорит экскурсовод.

Он моментально преображается, глаза его загораются. Подойдя к основной группе, он слушает гида. Теперь он весь внимание.

Группа между тем стоит, окружив застекленную витрину, в которой выставлено старинное копье. Нет, не старинное – древнее. Молодой человек с усиками внимательно разглядывает его: древко плавно переходит в широкий наконечник с гребнями, а острие прикрыто золотой манжетой. То самое острие, которое некогда пронзило подреберье Распятого.

– С этим копьем, – говорит экскурсовод, – связана легенда, согласно которой тот, кто объявит его своим, возьмет судьбу мира в свои руки для совершения добра или зла.

Экскурсовод произносит эти слова заученно, не задумываясь над их смыслом, который уже стерся от постоянного повторения. Он проговаривает этот текст, должно быть, в сотый раз. И экскурсанты выслушивают его тоже без особого интереса. Похожее они слыхали уже не раз и о разных предметах. Там – священный сосуд, тут – волшебный ларец, и у каждого – легенда, с ним связанная. Легенда, она и есть легенда. Это вроде сказки – от жизни далеко и потому воспринимается, в лучшем случае, с вежливым, но вялым интересом. Брать судьбы мира в свои руки большинство, понятное дело, не собирается.

Но молодой человек воспринимает эти слова совершенно иначе: он как раз очень даже готов взять эти самые судьбы в свои руки и вершить их, вершить…

И в этот момент с ним происходит нечто: врачи это назвали бы приступом. Но что они понимают, эти «клистирные трубки», в мистическом и трансцендентном? Молодой человек с усиками чувствует, что от Копья идет волна. Чего? Если бы об этом спросили Лонгина – уже после того, как он бросил ремесло солдата и разум его просветился, то он бы с уверенностью сказал: святости. Но Копье амбивалентно, и каждый видит и чувствует в нем свое. Вот и сегодняшний странный посетитель музея, глядя на Копье, чувствует совсем иное: бесчеловечную силу, жестокую волю и жажду власти. В его глазах обстановка музейного зала расплывается, и перед ним, дрожащим в близком к умопомешательству экстазе, является фигура Сверхчеловека – воплощение чистого зла. «Опасный и возвышенный разум, бесстрастное и жестокое лицо» – так он опишет это позже.

А затем происходит то, что будет через некоторое время иметь такие колоссальные и чудовищные последствия. Как он сам это сформулирует: «С почтительной опаской я предложил ему мою душу, чтобы она стала инструментом его воли»…

Аня и Макс вновь медленно возвращались в «свою» реальность, хотя в первые несколько минут они не вполне уверены были в том, какая реальность более реальна – та или эта. Настолько живо и натурально это все переживалось и ощущалось. И не нужны были объяснения, потому что все становилось ясно без всяких комментариев. И излишни были слова, поскольку информация проникала, минуя словесную оболочку, через чувства сразу в сознание.

– Серж, – не удержалась от вопроса Аня, – скажите, как вы это делаете? Если можно, – добавила она чуть погодя.

Серж положил зажигалку на стол и сцепил пальцы. На его еще минуту тому назад серьезном лице обозначилось некое подобие бледной улыбки, и Аня, в который уже раз, поразилась необычайной изменчивости и выразительности его лица, и особенно глаз.

– Теоретическую часть, полагаю, мы опустим, хорошо? – полуриторически спросил он.

– Ох, конечно, Серж! Я прямо вздрагиваю, когда слышу или читаю эти слова: «теоретическая часть». Это просто смертоубийство какое-то!

– Чудесно! – рассмеялся Серж. – Чудесненько, как любил говорить один мой давний знакомый. Ну что ж, практически это очень просто: я сосредоточиваюсь, отключаюсь от внешних раздражителей, всего, что мешает и отвлекает. Затем вызываю картинку, эмоционально погружаюсь в нее и, наконец, транслирую ее вам. Вот и все.

– Да уж, – прокомментировал Макс, – очень просто: вызываю, транслирую. Всего-то делов. Куда проще.

– Разумеется, это доступно не каждому встречному, – охотно согласился Серж.

– Получается, что нацизм уходит корнями в оккультизм и мистику, – заметила Аня.

– Именно так и есть.


– Но об этом почему-то редко говорят.

– В Германии – да, редко, так как опасаются, что это может быть истолковано как популяризация национал-социализма. Ну а вне Германии этой темы лишь от случая к случаю касаются специалисты, и она, по сути, отдана профанам и маргиналам. В лучшем случае – любителям.

– Но почему?

– А потому что на официальном уровне господствует мелкотравчатый материализм. И тот же Нюрнбергский процесс проводили радикальные материалисты, которые воспринимали эту сторону вопроса как «набор бредней».

– А что все-таки было с Гитлером? – спросила Аня. – Он был чем-то болен?

– Насколько можно судить, он был личностью с тенденцией к психопатии. Психика таких людей неустойчива, для них характерны резкие смены настроения. Собственную ненормальность, ущербность они приписывают внешним факторам. И из них получаются замечательные лидеры!

– Вы шутите?

– Увы, я от этого далек, как никогда. И кстати, сравнительно недавно был проведен интереснейший эксперимент на рыбках.

– Рыбках? – с сомнением протянул Макс.

– Да-да, – ни капли не смутившись, продолжил Серж. – Так вот, одной рыбке удалили часть мозга. Важную часть – так называемый передний мозг. Результат потрясающий!

– То есть?

– Рыбка стала чрезвычайно агрессивной. Она сразу же начала кидаться на других, в том числе на значительно более крупных и сильных обитателей аквариума. Но ее это не останавливало – она стала бесстрашной! Это естественно, когда не хватает мозгов. Те, у кого мало мозгов, не боятся, поскольку не отдают себе отчета в реальном соотношении сил. Они не понимают, с кем связываются, и потому-то им не страшно. То, что умственно нормальному человеку представляется невозможным, этим дефективным индивидам таковым не кажется. Они считают, что все в их силах. Все уверены, что то-то и то-то – вещь невозможная, и все тут. А они этого не понимают и… делают ее. Случается, им это удается! В результате они приобретают харизму и ореол успеха. И тут скрывается причина самого важного: в эксперименте рыбка быстро стала лидером, за ней пошли, то есть поплыли, другие рыбки, у которых с мозгами вроде бы было все в порядке!

– Ужас! – отреагировала Аня. – То, что вы рассказываете, – это просто кошмар какой-то!

– У людей все точно так же. В периоды смуты и общественных потрясений психопаты зачастую приходят к власти, потому что они упорны и не ведают ни сомнений, ни жалости. Их отличает бесчувственность – они не испытывают сострадания. Примеров сколько угодно.

– Понятно, – произнес Макс. – И Гитлер тоже.

– Да.

– А что было дальше? – спросила Аня.

– Что было дальше, хорошо известно. Слишком хорошо, увы. Кровь, смерть. Европа в руинах. Две мировые войны. Или вы о Копье?

– Ну, в общем…

– Понятно. Гитлер пришел к власти в 1933 году, но Вена, как вы понимаете, оставалась вне его досягаемости.

– А значит, и Копье?

– Да. До марта 1938-го. После аншлюса Гитлер сразу же распорядился перевезти Копье Судьбы, так же как и другие ценности, принадлежавшие прежде Габсбургам, в Германию.

– В Берлин? – уточнил Макс.

– Нет, в Нюрнберг.

– Опять Нюрнберг! – раздраженно произнес Макс. – Почему все время он? Свои съезды нацисты проводили там, реконструкцию Гитлер планировал опять же для Нюрнберга. Судебный процесс после войны тоже прошел там. Почему? Это ведь не столица!

– Чтобы это понять, нужно обратиться к истории. К слову, без знания истории вообще ничего понять невозможно. Потому-то ее и кромсают и так, и эдак… Так вот, в Первом рейхе, то есть в Священной Римской империи германской нации, столицы не было вообще.

– Это как же?

– А вот так. Были имперские города, подчинявшиеся напрямую императору. Именно в них император был, так сказать, на своей территории. Хронологически первым имперским городом был Вормс. Но важнейшим, начиная с 1356 года, стал Нюрнберг.

– А что произошло в 1356-м?

– Была издана Золотая Булла. Это имперский закон, согласно которому, в частности, каждый вновь избранный император свой первый имперский сейм должен был проводить непременно в Нюрнберге. Так что съезды в Нюрнберге проводили задолго до нацистов.

– А нацисты считали себя продолжателями Первого рейха и его традиций, так?

– Да. И имперские регалии тоже хранились там – в Нюрнберге.

– Регалии?

– Имперская корона, скипетр и держава. И лишь в XVII веке Габсбурги, ставшие бессменными императорами, распорядились перевезти их в Вену.

– А Гитлер, получается, вернул их в Нюрнберг?

– Именно. И туда же перевезли из Вены Копье Лонгина, или Копье Судьбы, – в опломбированном вагоне спецпоезда СС. Все это хранилось в крипте церкви Святой Екатерины, под надзором особо доверенных офицеров СС. Вплоть до 30 апреля 1945 года.

– Что тогда произошло?