Питомник

— Мы бы хотели пообедать, — скромно сообщила Ира и незаметно, но больно пихнула сестру локтем в бок.

— О, Господи! — простонала Света, когда они оказались за столиком. — Ты что, надеешься смотаться отсюда прежде, чем принесут счет? О чем

Ты вообще думаешь?

— Я буду цыпленка-табака. А ты? — Ира оторвалась от меню и вопросительно взглянула на сестру. — Может, возьмем красной икорки на закуску? Хотя нет. Лучше черной.

— Хватит надо мной издеваться, — медленно произнесла Света, чувствуя, как лицо ее наливается краской, — мы не сумеем отсюда уйти и окажемся в милиции. Оттуда позвонят в Лобню. Телефон они узнают по адресу, который написан в наших паспортах. Мама Зоя за нами приедет, заплатит, а потом сама знаешь, что будет. Ирка, мне страшно. Давай сейчас же встанем и уйдем, пока не поздно. Извинимся, скажем, что забыли дома деньги, и уйдем.

— А разве мы забыли дома деньги? — Ира помахала ресницами, залезла в свою сумку и вытащила плотную пачку сторублевок, перетянутую резинкой, хлопнула ею по ладошке, подмигнула и прошептала еле слышно:

— Я ведь недаром целовалась со старым американским хреном. За все надо платить. Вот он и заплатил за мою нежность.

У Светы слегка закружилась голова. В пачке было не меньше пяти тысяч. Ира тут же спрятала деньги. К столику подошел официант с бабочкой и молча встал, приготовившись принять заказ.

— Та-ак, пожалуйста, на закусочку рыбное ассорти, салат из крабов, порцию черной икорки. Теперь горячее. Цыплята-табака хорошие у вас?

Официант кивнул. Света смотрела на сестру с ужасом и с восторгом. Они впервые в жизни были в кафе, но Ирка вела себя так, словно каждый день обедала в таких вот уютных заведениях.

— Светуль, может, тебе тоже цыпленочка?

— Я хочу котлету по-киевски, — прошептала Света, судорожно сглотнув.

Когда ей было девять лет, в интернатской библиотеке она откопала кулинарную книгу, утащила и спрятала под матрасом. Иногда потихоньку листала, рассматривала цветные картинки, читала описания блюд, и почему-то больше всего ей хотелось попробовать именно котлету по-киевски, с бумажной розочкой, с растаявшим маслом внутри.

Закуски принесли почти сразу. Сестрички были такими голодными, что смели все в один момент, не успев почувствовать вкуса икры, семги и крабового салата. В ожидании горячего закурили, и Света спросила шепотом:

— А если бы он заметил?

— Когда нормального мужика обнимает такая красотка, он вряд ли заметит что-либо, кроме ее губ, глаз, сисек и прочих прелестей, — улыбнулась Ира, — в принципе я могла бы вытащить и бумажник. Он лежал во внутреннем кармане пиджака. Конечно, это было сложней, но я могла бы. Однако я не такая дура. В бумажнике у него наверняка только кредитки, паспорт и фотографии любимого семейства. Иностранец без паспорта — это серьезно. А так, подумаешь, баксов двести вытянули из кармана штанов. Переживет. Может, даже и в ментуру не обратится.

— Почему ты выбрала именно его?

— Видела, как он доставал пачку денег, хотел купить платок или матрешку, но потом раздумал, убрал назад, в карман.

— Поклянись, что это в первый и в последний раз.

— Конечно, сестренка. Я знаю, брать чужое нехорошо.

Принесли горячее. Котлета по-киевски полностью оправдала надежды, все было как на картинке в старой кулинарной книге. Сестры ели не спеша, пробовали друг у друга, смаковали каждый кусочек. На десерт они заказали по фруктовому салату и по куску горячего яблочного пирога, потом выпили кофе, расплатились, вышли на улицу. Фотограф Киса жил неподалеку, до назначенного времени оставалось еще сорок минут. Они не спеша побрели по бульвару, и вдруг Ира остановилась, согнулась, схватилась за живот и жалобно застонала.

— Что с тобой? — испугалась Света. Ира смеялась. На нее напал неодолимый смех, до слез, до икоты.





* * *


Судебный медик в своем заключении сообщал, что смерть Коломеец Лилии Анатольевны наступила в результате ножевого ранения в сердце. Правда, это ранение, как и все прочие, было нанесено не широким кухонным ножом, который валялся на полу рядом с трупом. У орудия убийства форма клинка напоминала самодельную заточку. Впрочем, эксперты не настаивали на этом, только предполагали. Возможно, убийца действовал ножом промышленного производства типа кортика с узким ромбовидным лезвием.

Никакого клофелина, никаких наркотиков, ядов ничего, что могло бы обездвижить убитую, лишить ее возможности сопротивляться и кричать, в организме не нашли. Вообще, Коломеец Лилия Анатольевна при жизни отличалась крепким здоровьем, не курила, не употребляла спиртного.

— В наше время редко попадаются такие здоровые люди. Удивительно чистый организм, могла бы жить еще лет пятьдесят, — хмуро сообщил судебный медик Илье Никитичу, — однако я не понял, что же вам не ясно?

Он собирался домой, очень устал, думал о том, что впереди два выходных, и стоит ли поехать на дачу сегодня или лучше провести вечер дома в одиночестве, поваляться на тахте перед телевизором с банкой холодного пива и пакетом соленого арахиса, а на дачу отправиться завтра с утра пораньше. Очень уж не хотелось после длинной муторной рабочей недели сразу, без передышки, попадать в свой семейный муравейник, на тесные шесть соток, где придется копать огород, что-то пилить, чинить и активно общаться с тещей. Он уже окончательно решил подарить себе тихий, спокойный вечер перед телевизором, когда увидел в коридоре у раздевалки следователя Бородина, маленького, толстенького, с седыми аккуратными бачками вдоль круглых щек, в светлых брюках и трикотажной рубашке в полосочку. Бородин держал в руках папку с документами и виновато улыбался.

— Простите, я понимаю, вы устали и собирались идти домой. Я не отниму у вас много времени. Вы вот здесь не указали, имелись ли еще какие-либо повреждения, кроме ножевых ранений.

— Правильно, не указал, — буркнул эксперт, — не было ничего, кроме ножевых. Я же вам только что объяснил, очень здоровая, крепкая женщина.

— Вы меня не поняли, — грустно покачал головой следователь, — я хочу выяснить одну простую вещь. Перед тем как бить ножом, ее могли как-то отключить?

— Там все написано! В крови ничего нет.

— Ничего нет, — вздохнул Бородин, — значит, она умерла моментально?

— Ну а как еще умирают при ножевом ранении в сердце?

— Не знаю. Я не специалист. Специалист вы, Кирилл Павлович, именно поэтому я к вам и обращаюсь. Успела она закричать или нет? Это меня, знаете ли, очень беспокоит. — Бородин стоял напротив эксперта, мягко, виновато улыбался, и было ясно, что не отстанет, пока всю душу не вымотает. Пропадало драгоценное время, таял чудный одинокий вечер в пустой тихой квартире с холодным пивом и солеными орешками.

«Гвоздь в заднице, вот что тебя беспокоит, — подумал эксперт, — будь ты помоложе да понахальней, послал бы я тебя с большим удовольствием. Две вещи тебя спасают, старший следователь Бородин, возраст и вежливость».


— Кирилл Павлович, могла она кричать и сопротивляться или нет? — настойчиво повторил Бородин.

— Разумеется, могла, — буркнул эксперт, — человеку свойственно кричать и сопротивляться, когда его режут.

— Нет, я имею в виду, у нее было время, хотя бы несколько секунд, или она умерла моментально?

«Елки зеленые, — простонал про себя эксперт, — он отвяжется когда-нибудь?»

— Ну, было, и что? Что это меняет? — произнес он с вызовом. — Да, у нее была минута точно. А может, и больше. В принципе удар в сердце сам по себе не являлся смертельным, там задет только правый желудочек, но если учесть, сколько всего ножевых ранений, то картина абсолютно ясная. Все?

— Почти все, — смиренно кивнул Бородин. — Однако представьте эту абсолютно ясную картину, восемнадцать ножевых ранений. Жертва — здоровая молодая женщина, не пьяная, не под наркотиком, не парализованная. Может такое происходить в полной тишине? Могли ее убивать шепотом и на цыпочках?

— Как это? — эксперт поморщился и тряхнул головой.

— Стены в доме очень тонкие, а соседи ничего не слышали, — объяснил Бородин с легким вздохом.

— Так, может, их дома не было?

— В том-то и дело, что были.

— Ну, не знаю, телевизор смотрели, радио слушали, спали в конце концов. Ну, чего вы от меня хотите? Я свое дело сделал, заключение написал, там все подробненько…

— Я хочу, чтобы мы вместе посмотрели еще раз, не осталось ли на теле следов какого-нибудь предварительного оглушающего удара, по голове, например, или по шее.

— Ну, давайте, давайте посмотрим, — сдался эксперт, — честное слово, не понимаю, зачем вам это.

Он курил у подоконника и матерился про себя, пока Бородин разглядывал голову и шею трупа. Он знал совершенно точно, что никаких внешних повреждений, кроме восемнадцати колотых ран, на теле не было и быть не могло. Он ведь тоже не вчера родился и на своем веку перевидал насильственных, трупов сотни три, не меньше. Как правило, если человека режут, его перед этим не душат. Кому суждено быть повешенным, тот не утонет.

— Кирилл Павлович, можно вас на минуту? — тихо позвал его Бородин. — Вот, взгляните сюда. Что это, как вы думаете?

Пухлый палец указывал на продолговатое темно-красное пятно на шее. Эксперт несколько секунд молчал, наконец тяжело вздохнул и произнес, покосившись на следователя:

— Ну, допустим, кровоподтек.

— Допустим или точно?

— Послушайте, я не понимаю, вы что, настаиваете на дополнительной экспертизе? — повысил голос Кирилл Павлович. — Тогда давайте оформлять все, как положено.

— Нет, на дополнительной экспертизе я не настаиваю, — замотал головой следователь и, помолчав, добавил задумчиво:

— Пока не настаиваю. Сейчас мне просто нужна от вас небольшая консультация. Для меня не совсем ясна картина смерти.

— Женщину восемнадцать раз ударили ножом. Вам что, мало этого?!

— Мне достаточно, — Бородин одарил эксперта теплой лучезарной улыбкой, — я просто хочу выяснить, почему она не кричала и не сопротивлялась. Вот видите, мы с вами внимательно посмотрели и обнаружили кровоподтек. Такой след, если не ошибаюсь, мог остаться в результате удара тупым предметом, ребром ладони например. Здесь, — он ткнул пальцем в собственную розовую пухлую шею, — проходит сонная артерия. Впрочем, я не специалист. Специалист вы, Кирилл Павлович.

«Совсем сдвинутый, — подумал эксперт, — разве нормальный человек будет на себе показывать?»

— Да это вообще может быть родимое пятно, — буркнул он, — или вы думаете, ваша олигофренка на самом деле Жан-Клод Ван Дамм?

— Как, простите? Вам Дамм? Кто это? — Бородин подался вперед всем корпусом, склонил голову набок и стал похож на старого говорящего попугая. Эксперт не выдержал и рассмеялся. В пустом кафельном морге загудело эхо. Бородин удивленно подвигал бровями и быстро прошептал:

— Ох, как заразительно смеетесь, Кирилл Павлович. Я понимаю, это нервное. Конечно, это у вас от усталости.

Судебный медик успокоился, откашлялся и тихо, доверительно спросил:

— Илья Никитич, простите, вы издеваетесь, да? Вы что, правда не знаете, кто такой Жан-Клод Ван Дамм?

— Какой-то известный спортсмен?

— Кинозвезда, герой самых крутых американских боевиков.

— Ну да, ну да, — рассеянно кивнул следователь, — то есть вы хотите сказать, что удар по сонной артерии был нанесен человеком, который владеет приемами каратэ?

— Да, причем владеет неплохо. В принципе такой удар относится к разряду смертельных. Каратист не мог не знать этого. Если надо было убить, одного такого удара хватило бы. Более того, было бы весьма сложно установить истинную причину смерти. Это профессионал тоже должен знать. Зачем понадобилось еще восемнадцать ножевых ранений?

— То есть вы не исключаете, что эти ранения нанесены посмертно?

— Точно установить нельзя, все происходило слишком быстро. Слушайте, а ведь она маньячка, эта ваша подозреваемая. Она вырубила тетушку, а потом стала ее резать, уже для собственного удовольствия. Кстати, нашли орудие убийства?

— Нет.

— Вот это класс! — присвистнул эксперт, — а что говорят психиатры про вашу подозреваемую? Может, она вообще никакая не олигофренка просто устроила спектакль? Кончила тетушку, потом поняла, что не сумеет замести следы, и решила так красиво закосить?

— Спасибо, — кивнул Бородин, — хорошая версия. Нет, психиатры исключают симуляцию. Девочка действительно больна с рождения. Олигофрения в стадии дебильности. А приемами каратэ она не владеет. Девочка полная, рыхлая, вряд ли она вообще знает, что такое каратэ.