Пятое время года

Ты сворачиваешь лагерь и снова направляешься на юг, и на сей раз мальчик идет рядом с тобой, подспудно направляя тебя.





* * *


Слушайте, слушайте, слушайте внимательно.

Было время до Зим, когда жизнь и Земля, ее отец, цвели одинаково. (У жизни была еще и мать. Но с Ней случилось что-то ужасное.) Земля, наш отец, понимал, что ему нужна будет разумная жизнь, потому Он при помощи Зим создал нас из животных: умные руки для создания вещей, умные головы для решения проблем, умный язык для сотрудничества и умные сэссапины для предупреждения нас об опасности. Люди стали тем, что было нужно Отцу-Земле, а потом и бо́льшим, чем ему было нужно. Тогда мы обратились против Него, и Он с тех пор сжигает нас своей ненавистью.

Помните, помните все, что я говорю.

Стих лориста «Сотворение Трех Народов», часть первая.





8





Сиенит на пути


В конце концов Сиенит потребовалось узнать имя своего нового ментора. Он сказал – Алебастр. Она подумала, что его ему дали в насмешку. Ей достаточно часто приходится окликать его по имени, поскольку он постоянно засыпает в седле во время долгих дней верхом, так что ей приходится смотреть на дорогу и выискивать потенциальную опасность, а также занимать себя чем-нибудь. Он легко просыпается, когда она окликает его, отчего она поначалу думает, что он прикидывается, чтобы не разговаривать с ней. Когда она говорит ему это, он выглядит раздраженным и отвечает:

– Конечно, я на самом деле засыпаю. Если хочешь от меня добиться толку вечером, дай мне поспать.

Это злит ее – ведь не ему же рожать ребенка для империи и Земли. К тому же не похоже, чтобы секс требовал от него великих усилий, будучи коротким и унылым.

Но где-то через неделю их путешествия она все-таки замечает, что он делает во время их дневной езды и даже ночью, когда они лежат, усталые и потные, в общем спальном мешке. Она думает, что ей простительно было этого не замечать, поскольку это постоянный фон, как тихий гул в комнате, полной разговаривающих людей – он успокаивает все землетрясения в округе. Все, не только те, что люди могут ощутить. Все мельчайшие, бесконечно малые растяжения и сокращения земли, некоторые из которых придают мощности большим движениям, а некоторые просто случайны: где бы они с Алебастром ни проходили, земля на время успокаивается. Сейсмическая стабильность в Юменесе – обычное дело, но ее не должно быть на окраинах, где покрытие узловой сети слабое.

Как только Сиенит это понимает, ее… охватывает смятение. Нет смысла нивелировать микросотрясения, и вообще-то такое должно ухудшать ситуацию в случае большого землетрясения. Ей это очень настойчиво внушали, когда она была еще галькой, изучавшей основы геометрии и сейсмологии: земля не любит, когда ее усмиряют. Цель орогена – перенаправление, не прерывание.

Она гадает над этой тайной в течение нескольких дней, пока они едут вдоль Юменеса по Аллийской дороге, под вращающимся обелиском, похожим на турмалин размером с гору, сверкающим каждый раз, как он ловит солнечный свет. Дорога – лучший путь между двумя столицами квартентов. Она проложена как можно прямее по принципу, на который осмеливалась только Древняя Санзе, – она поднята на длинные высокие мосты над широкими каньонами и порой идет сквозь горы там, где слишком высоко взбираться. Это означает, что дорога до побережья займет всего несколько недель, если не особенно гнать – вполовину меньше, если бы они ехали по нижней дороге.

Но, ржавь и вонь земная, высокие дороги такие скучные. Большинство людей считают их ловушками, которые готовы захлопнуться, несмотря на тот факт, что они обычно безопаснее простых дорог. Все имперские дороги строились командами лучших геонеров и орогенов и нарочно располагались в местах, считавшихся постоянно стабильными. Некоторые пережили несколько Зим. В общем, в течение нескольких дней Алебастру и Сиенит встречаются только спешащие торговые караваны, почтальоны и патрули местных квартентов – все они смотрят на Сиенит и Алебастра, заметив черные мундиры Эпицентра, не снисходя до разговора с ними. Вдоль боковых дорог видны немногочисленные общины и почти нет магазинов, чтобы прикупить съестных припасов, хотя вдоль самой дороги через равные промежутки расположены платформы, готовые зоны и навесы для лагеря. Каждый вечер Сиен бьет баклуши возле костра. Ей нечего больше делать, кроме как смотреть на Алебастра. Ну, и заниматься с ним сексом, хотя на это уходят какие-то минуты.

Однако вот это интересно.

– Зачем ты это делаешь? – спрашивает Сиенит через три дня после того, как заметила, что он успокаивает микросотрясения. Он только что сделал это сейчас, пока они ждали ужина – хлеб, подогретый с ломтями ветчины и черносливом, ням-ням. Он зевает, делая это, хотя, конечно, это должно требовать каких-то усилий. Орогения всегда чего-то стоит.

– Что делаю? – спрашивает он, успокаивая подземный афтершок и вороша костер в притворной скуке. Ей хочется ударить его.

– Вот это.

Он поднимает брови.

– А. Ты можешь это чувствовать.

– Конечно, могу! Ты все время это делаешь!

– Ну ты же прежде ничего не говорила.

– Потому что пыталась понять, что ты делаешь.

Он смотрит на нее озадаченно.

– Так спросила бы.

Она его убьет. Наверное, что-то слышно в ее молчании, поскольку он кривится и, в конце концов, поясняет:

– Я даю передышку узловикам. Каждое микросотрясение, которое я подавляю, ослабляет нагрузку на них.

Конечно, Сиен знает об узловиках. Как имперский тракт связывает бывших вассалов старой империи с Юменесом, так узлы соединяют отдаленные квартенты с Эпицентром, чтобы распространить его защиту на как можно большее расстояние. По всему континенту – в любой точке, которую старшие орогены определяют как лучшую для управления ближайшими линиями напряжения или горячими точками, – находится аванпост. В нем есть обученный в Эпицентре ороген, единственной задачей которого является сохранение стабильности в зоне. В экваториальных квартентах зоны защиты узлов перекрываются, так что там нет ни единой судороги. Это и присутствие Эпицентра в самой середине объясняет то, почему Юменес построен так, как он построен. Однако за пределами экваториальных квартентов зоны разнесены, чтобы обеспечить защиту для большего числа людей, и потому в сети есть дыры. Нет смысла – по крайней мере по мнению старших Эпицентра, – ставить узел возле каждой мелкой сельскохозяйственной или горнодобывающей общины в глуши. Люди в таких местах защищаются сами как могут.

Сиен не знакома ни с одним из этих бедных дурачков, которых назначили на такую скучную должность, но она очень, очень рада, что никто даже не предполагал для нее такого. Такое выпадает орогенам, которые никогда не достигнут даже четвертого кольца – тем, у кого много дикой силы и мало контроля. Хотя бы жизни могут спасать, даже если сами обречены провести собственную жизнь в относительной изоляции и безвестности.

– Может, тебе уж микро-то надо оставить узловикам, – предполагает Сиенит. Еда уже достаточно подогрелась, она палочкой вынимает ее из костра. Вопреки желанию, ее рот наполняется слюной. День был долгий. – Может, им нужно что-то, чтобы не подохнуть от скуки.


Сначала ее внимание занимает еда, и она не замечает его молчания, пока не протягивает ему его порцию. Затем она хмурится – опять из-за этого выражения на его лице. Этой ненависти. На сей раз часть этой ненависти направлена на нее.

– Как понимаю, на узле ты никогда не бывала.

Что за ржавь?

– Нет. С чего бы?

– С того, что должна. Все рогги должны.

Сиенит еле заметно морщится от этого слова – рогга. В Эпицентре делают выговор каждому, кто такое говорит, так что она нечасто его слышала – случайно, вполголоса от проходящих мимо или от галек, пытающихся казаться крутыми, когда наставников рядом нет. Это такое некрасивое слово, резкое и гортанное, звучащее как оплеуха. Но Алебастр произносит его, как другие люди произносят ороген.

Он продолжает, все так же холодно:

– И если ты чувствуешь, что я делаю, то и ты можешь это делать.

Это еще больше пугает и злит Сиен.

– Какой ржави ради я должна гасить микровстряски? Тогда я была бы… – Она осекается, поскольку собиралась сказать такой же усталой и бесполезной, как ты, а это чистое хамство. Но тут ей приходит в голову, что, наверное, он такой усталый и бесполезный именно потому, что делает это.

Это достаточно важно, раз он тратит себя на это, так что, возможно, с ее стороны неправильно так распускать язык. В конце концов, орогены должны заботиться друг о друге. Она вздыхает.

– Хорошо. Думаю, я могла бы помочь какому-нибудь дураку, который застрял на задворках мира, и делать ему нечего, кроме как поддерживать стабильность земли.

Хотя бы время поможет убить.

Он расслабляется, сначала немного, и она с изумлением видит на его лице улыбку. Вряд ли он прежде улыбался. Но нет, мускулы на его скулах по-прежнему дерг-дерг-дерг. Его по-прежнему что-то беспокоит.

– Тут есть узловая станция в двух днях пути, после следующего поворота.

Сиенит ждет вывода, но он принимается за еду, чуть похрюкивая от удовольствия, скорее от голода, чем от вкуса еды. Поскольку Сиенит тоже голодна, она с жадностью набрасывается на еду – и тут она хмурится.

– Подожди. Ты намерен поехать на ту станцию? Ты это хочешь сказать?

– Да. Мы поедем. – Алебастр поднимает на нее взгляд, на лице его на краткий миг мелькает командное выражение, и она еще сильнее ненавидит его.

Ее реакция на него совершенно иррациональна. Алебастр выше ее рангом на шесть колец и, возможно, даже еще выше, если бы ранжирование не ограничивалось десятью кольцами. Она знает слухи о его мастерстве. Если бы они хоть раз сцепились, он обратил бы ее торус внутрь ее самой и заморозил в считаные секунды. Ради одного этого ей следовало бы быть с ним вежливой – ради потенциальной его благосклонности, ради собственной цели продвинуться в иерархии Эпицентра ей следовало бы даже попытаться полюбить его.

Но она пыталась быть с ним вежливой и даже льстить – ничего не помогло. Он просто делает вид, что не понимает ее, или оскорбляет, пока она не затыкается. Она проявляла все те мелкие признаки уважения, которых старшие в Эпицентре ждут от младших, но это только раздражает его. Она злится, и, странным образом, это положение вещей, кажется, больше всего ему по вкусу.

Так что, хотя она никогда бы себе такого не позволила с другим старшим, она резко говорит:

– Да, господин.

Остаток вечера проходит в обидчивом, дрожащем молчании.

Они ложатся спать, и она, как всегда, тянется к нему, но на сей раз он поворачивается к ней спиной.

– Займемся этим поутру, если это еще нужно. У тебя еще не наступил срок менструации?

От этого Сиенит чувствует себя самой большой деревенщиной в мире. То, что он ненавидит секс так же, как она, это к гадалке не ходи. Но ужас в том, что он ждет передышки, а она не считала дни. Она начинает считать – примерно, поскольку не помнит точно, когда начались последние месячные, и он прав. Задержка.

Он, засыпая, вздыхает в ответ на ее изумленное молчание.

– Задержка еще ничего не значит. Путешествие – нагрузка для тела. – Он зевает. – Займемся этим утром.

Утром они спариваются. Иного слова она для этого подыскать не может – вульгарности не подходят, поскольку само действие тупо, а эвфемизм для затуманивания интимности не нужен, поскольку ничего интимного в этом нет. Это механично, как упражнение, как растяжки, которые она стала делать в начале дня перед тем, как сесть верхом. На сей раз это более живо, поскольку он успел отдохнуть, ей почти приятно, и он издает настоящие стоны, когда доходит. Но это все. Закончив, он лежит, глядя, как она встает и быстро умывается у костра. Она так к этому привыкла, что вздрагивает, когда он говорит:

– За что ты ненавидишь меня?

Сиенит молчит, раздумывая, не солгать ли. Если бы они были в Эпицентре, она солгала бы. Если бы это был кто-то другой из старших, одержимый пристойностью и тем, чтобы орогены Эпицентра всегда вели себя подобающе, она солгала бы. Однако он дал понять, что предпочитает честный ответ, пусть и грубый. Потому она вздыхает.

– Просто ненавижу, и все.

Он перекатывается на спину, смотрит в небо, и она уже думает, что разговор закончен, когда он спрашивает:

– Я думал, ты ненавидишь меня потому, что… потому, что я из тех, кого ты можешь ненавидеть. Я под рукой, я подхожу. Но на самом деле ты ненавидишь весь мир.

При этих словах Сиен швыряет полотенце в тазик с водой и злобно смотрит на него.

– Мир не несет такой ерунды.

– Мне неинтересно наставлять льстецов. Хочу, чтобы ты была со мной такая, как ты есть. А когда ты такова, ты едва ли говоришь мне хоть одно приличное слово, как бы я ни был вежлив с тобой.