Пятое время года

– Да. – Он больше ничего не говорит, но невысказанная мысль почти ощутима: Но не получит.

Это неправильно.

Она засыпает. Через несколько часов она просыпается, поскольку Алебастр стонет: «О давай, о пожалуйста, о Земля, я не могу, Иннон», уткнувшись в плечо Иннона, и дергается, раскачивая постель, пока Иннон пыхтит и возбуждает его, гладя его маслянистый член. Через мгновение Алебастр доходит, но Иннон нет, он замечает, что она смотрит, улыбается Алебастру и целует его, затем запускает руку между ног Сиен. Конечно, она сразу же становится влажной. Они с Алебастром всегда прекрасны вместе.

Иннон – заботливый любовник. Он склоняется над ней и ласкает ее груди, и делает совершенно чудесные вещи пальцами, продолжая входить в Алебастра, пока она не ругается и не требует себе всего внимания на время, что заставляет его рассмеяться и перекатиться к ней.

Алебастр смотрит, как Иннон ублажает ее, и взгляд его становится горячим, чего Сиенит не понимает даже после того, как они пробыли вместе почти два года. Бастер не хочет ее, не так, и она его тоже. И все же ее невероятно возбуждает то, как Иннон доводит его до стонов, до мольбы, а Алебастр явно наслаждается тем, как она тает в руках другого. На самом деле это ей нравится больше, чем наблюдать за Алебастром. Прямой секс друг с другом для них невыносим, но опосредованный восхитителен. Как это вообще называется? Не тройное что-то там, даже не любовный треугольник, это два-с-половиной чего-то, двугранник страсти. (Или, возможно, любовь.) Ей надо бы беспокоиться насчет очередной беременности, может, опять от Алебастра, судя по тому, как все это складывается между ними троими, но она не может заставить себя беспокоиться, потому что это не имеет значения. Точно так же, как она не слишком думает о постели или как все это между ними работает, никому на Миове до этого дела нет. Вероятно, еще один фактор эйфории – полное отсутствие страха. Представьте себе.

Они засыпают. Иннон похрапывает, лежа на животе между ними, головы Бастера и Сиен лежат как на подушке на его широких плечах, и не впервые Сиенит думает: если бы это длилось вечно.

Но она понимает, что не следует желать невозможного.





* * *


«Клалсу» поднимает паруса на следующий день. Алебастр стоит на причале вместе с половиной населения общины, которое машет руками и желает им удачи. Он не машет, но показывает на них, когда корабль отчаливает, побуждая Кору помахать им, и на какое-то мгновение Сиенит чувствует нечто, похожее на сожаление. Это чувство проходит быстро.

Затем остаются только открытое море и работа: удить рыбу, взбираться по мачтам для работы с парусами, когда Иннон приказывает, закреплять бочонки, раскатившиеся по трюму. Это тяжелая работа, и Сиенит засыпает в своей маленькой койке под одной из переборок сразу после заката, поскольку Иннон не пустит ее спать с ним, да и сил у нее не хватит добраться до его каюты.

Но понемногу дело идет лучше, она становится сильнее, начиная понимать, почему команда «Клалсу» выглядит более жизнерадостной, более интересной, чем остальные на Миове.

На четвертый день слышится крик с левой стороны, ржавь, слева по борту, и все бросаются к релингу и видят нечто великолепное: фонтан воды там, где всплывает какое-то глубоководное чудовище и идет рядом с кораблем. Одно из них выныривает на поверхность, чтобы посмотреть на людей – оно невероятно огромно, один его глаз больше головы Сиен. Одного удара хвоста хватит, чтобы перевернуть судно. Но оно не причиняет судну вреда, и какая-то женщина из команды говорит ей, что это просто забава. Она удивлена благоговейным восторгом Сиенит.

По ночам они смотрят на звезды. Сиен никогда не уделяла особого внимания небу – земля под ногами всегда была куда важнее. Но Иннон показывает ей рисунок движения звезд и объясняет, что звезды, которые она видит, на самом деле другие солнца со своими собственными мирами и, возможно, с другими людьми, которые ведут собственную борьбу. Она слышала о такой псевдонауке – астрономестрии, знает, что ее адепты выдвигают подобные ничем не подтверждаемые предположения, но теперь, глядя на постоянно движущееся небо, она понимает, почему они в это верят. Понимает, почему им не все равно, когда небо вечно и не связано с каждодневной жизнью. В такие ночи ей тоже не совсем все равно.

По ночам команда также пьет и поет песни. Сиенит неправильно произносит вульгарные слова, неизбежно заставляя их звучать еще вульгарнее и немедленно становясь другом всей остальной команде.

Остальная часть команды сдержанна в своем суждении, пока не замечает на седьмой день вероятную цель. Они рыскали на торговых путях между двумя густонаселенными полуостровами, и люди с подзорными трубами высматривали с мачт корабли, достойные усилий. Иннон не отдает приказа, пока ему не сообщают об особо большом корабле, из тех, что используются для перевозки грузов слишком тяжелых или опасных для перевозки по суше: масло, камень, летучие химикаты и древесину. Те самые вещи, которых больше всего недостает на голом острове посреди нигде. Это судно сопровождает другое, менее крупное, которое, согласно донесениям тех, кто смотрит на него сквозь подзорные трубы и определяет такие вещи на глаз, наверняка набито местным ополчением, оснащено боевыми таранами и собственным вооружением. (Возможно, один из них каррака, второй каравелла, как говорят моряки, но она не может запомнить, что есть что, и запоминать – сплошная головная боль, потому она намерена ограничиться «большим кораблем» и «маленьким кораблем».) Их готовность обороняться от пиратов подтверждает, что на борту есть нечто ценное.

Иннон смотрит на Сиенит, и она яростно ухмыляется.

Она поднимает двойной туман. Первый требует от нее забрать энергию из окружающего на дальнем круге ее предела достижимости, но она это делает, поскольку там находится малый корабль. Второй туман она поднимает в коридоре между «Клалсу» и грузовым кораблем, так что они будут у цели, перед тем как их заметят.

Все идет как по часам. Команда Иннона очень опытна и искусна, остальные, как Сиенит, еще не понимают, что им делать, и их отодвигают в сторону, когда другие готовятся к делу. «Клалсу» выходит из тумана, на корабле бьют тревогу, но слишком поздно. Люди Иннона палят из катапульт и рвут паруса цепями. Затем «Клалсу» подходит близко к борту – Сиен думает, что они сейчас ударятся, но Иннон знает свое дело – и команда забрасывает крюки, сцепляет борта и подтягивает корабль при помощи большой лебедки, занимающей почти всю палубу.

Это опасный момент, и один из старых членов команды загоняет Сиен под палубу, когда люди с торгового корабля начинают выпускать стрелы, метать камни из пращей и метательные ножи. Она сидит в тени под лестницей, пока остальные бегают вверх и вниз, и ее сердце колотится, а ладони влажны. Что-то тяжелое бьет в обшивку в пяти футах от ее головы, и она съеживается.

Но, Клятая Земля, насколько же это лучше, чем торчать на острове, рыбачить да петь колыбельные!

Все заканчивается в считаные минуты. Когда суета затихает и Сиенит осмеливается снова высунуться наверх, она видит, что между двумя бортами переброшен трап, и люди Иннона бегают по нему взад и вперед. Некоторые из них захватили в плен членов команды грузового судна и держат их на палубе, угрожая им стеклянными ножами, остальная команда сдалась – сдает оружие и ценности, боясь, что иначе повредят заложникам. Некоторые из моряков Иннона уже ушли в трюм, выкатывают оттуда бочонки, выносят ящики и перетаскивают их на палубу «Клалсу». Добычу разберут потом. Сейчас главное – скорость.

Но внезапно слышится крик, и кто-то бешено бьет в колокол – и из клубящегося тумана появляется судно конвоя. Оно идет прямо на них, и Сиенит запоздало понимает их ошибку – она полагала, что боевой корабль остановится, не видя ничего вокруг и понимая, что находится слишком близко к другим судам. Но люди не столь логичны. Атакующее судно идет под всеми парусами, и хотя она слышит крики тревоги с его палубы, поскольку они тоже осознают опасность, невозможно остановить его прежде, чем он врежется в «Клалсу» и грузовое судно… и, скорее всего, потопит все три.

Сиенит переполняет сила, взятая из тепла и свободных волн моря. Она реагирует не раздумывая, как вбили в нее во время бесконечной муштры в Эпицентре. Она тянется вниз, сквозь странную скользкость морских минералов, сквозь вязкую бесполезность донных осадков, вниз. Под океаном камень, древний, дикий, и он весь в ее распоряжении. Люди на всех трех кораблях перестают орать, потрясенно замолкают. Поскольку внезапно палубу атакующего корабля протыкает снизу зазубренный массивный нож донного камня, высовываясь на несколько футов над палубой, пригвождая корабль к месту и не давая ему перевернуться.

Трясясь, Сиенит медленно опускает руки.

Крики на «Клалсу» из тревожных переходят в дикую радость. Некоторые из команды торгового корабля даже выдыхают – лучше уж пусть одно судно пострадает, чем затонут все три.

После того как боевое судно пришпилено к месту, все разворачивается быстро. Иннон находит ее после того, как команда рапортует, что трюм пуст. Сиен переходит к носу, откуда ей видно, как команда судна конвоя пытается стесать зубец.

Иннон становится рядом с ней, и она поднимает взгляд, готовясь принять его гнев. Но он вовсе не гневается.

– Я и не знал, что можно такое сделать, – с изумлением говорит он. – Я-то думал, что вы с Алебастром просто хвастаетесь.

Впервые в жизни Сиенит похвалил за орогению кто-то, не принадлежащий к Эпицентру, и если бы она уже не начала любить Иннона, то сейчас полюбила бы.

– Не надо было выдергивать его так высоко, – робко говорит она. – Если бы я успела подумать заранее, я бы подняла камень, только чтобы пробить обшивку, чтобы они подумали, что налетели на риф.

Иннон задумывается, поняв ее слова.

– О. А теперь они знают, что у нас на борту есть довольно умелый ороген. – Лицо его становится жестким, Сиенит не понимает, но считает за благо не спрашивать. Так хорошо стоять здесь, рядом с ним, купаясь в лучах успеха. Некоторое время они вместе наблюдают за разгрузкой торгового корабля.

Затем подбегает один из людей Иннона и сообщает, что они закончили: трап убран, крюки сняты, веревки смотаны. Можно уходить. Но Иннон тяжело говорит:

– Стоять.

Она почти понимает, что сейчас будет. Но ей все равно плохо, когда он смотрит на Сиенит с ледяным выражением лица.


– Затопить оба.

Она обещала никогда не оспаривать приказов Иннона. Она никогда прежде никого не убивала – специально. Это всего лишь ошибка, что она заставила камень подняться так высоко. Неужели действительно нужно, чтобы эти люди погибли из-за ее глупости? Он подходит ближе, и она заранее сжимается, хотя он никогда прежде не делал ей больно. Тем не менее кости ее руки ноют.

Но Иннон всего лишь говорит ей на ухо:

– Ради Бастера и Кору.

Это бессмыслица какая-то. Бастера и Кору здесь нет. Затем до нее доходит. Безопасность всех на Миове зависит от того, что жители материка считают их досадной неприятностью, а не серьезной угрозой. Это доходит до нее и заставляет ее тоже похолодеть. Воспринимать это холодно.

Потому она говорит:

– Отведи нас подальше.

Иннон тут же поворачивается и приказывает «Клалсу» поднять паруса. Как только они отходят на безопасное расстояние, Сиенит делает глубокий вдох.

За семью. Странно думать о них так, но они и есть ее семья. Еще страннее делать что-то по настоящей причине, а не потому, что ей просто приказали. Значит ли это, что она больше не инструмент? И чем она теперь становится?

Все равно.

По ее воле каменное острие выходит из обшивки корабля, оставив десятифутовую дыру близ кормы. Судно тут же начинает тонуть, задирая нос по мере того, как набирает воду. Затем, набрав еще силы с поверхности океана и подняв достаточно тумана, чтобы закрыть видимость на много миль, Сиенит смещает каменный зуб, целясь в киль торгового судна. Быстро ударить вверх и быстро убрать. Словно пырнуть кого-то ножом. Обшивка корабля лопается, как яичная скорлупа, и через мгновение разламывается пополам. Все кончено.

Туман полностью затягивает два тонущих корабля, и «Клалсу» уходит. Вопли тонущих долго преследуют Сиен в текучей белизне.





* * *


На эту ночь Иннон делает исключение. Позже, сидя в постели своего капитана, Сиенит говорит:

– Я хочу увидеть Аллию.

Иннон вздыхает.

– Нет. Не хочешь.

Но тем не менее он отдает приказ, поскольку любит ее. Корабль ложится на новый курс.





* * *


Согласно легенде, Отец-Земля не всегда ненавидел жизнь. На самом деле лористы рассказывают, что некогда он делал все, чтобы облегчить странный расцвет жизни на его поверхности. Он даже создал предсказуемые времена года, делал изменение ветров, волн и температур достаточно медленными, чтобы все живое могло приспособиться и развиваться, создал воды, которые сами очищались, небеса, которые всегда прояснялись после штормов. Он не создавал жизни – она возникла случайно, – но она была ему приятна, он был ею очарован и с гордостью пестовал эту странную дикую красоту, возникшую на его поверхности.

Затем люди стали делать страшные вещи с Отцом-Землей. Они так отравили воду, что даже он не смог ее очистить, и перебили много другой жизни, что процветала на его поверхности. Они просверлили корку его кожи, сквозь кровь его мантии пробились к сладкой мякоти его костного мозга. И в момент расцвета гордыни и могущества человечества именно орогены сделали нечто, чего не смог простить даже Отец-Земля – они погубили его единственное дитя.

Никто из камнелористов, с которыми разговаривала Сиенит, не знал значения той загадочной фразы. Это не Предание камня, это просто традиция, порой записываемая на таких эфемерных носителях, как бумага или кожа, и слишком много Зим исказили ее. Иногда это любимый стеклянный нож Земли, который разбили орогены, иногда его тень, иногда его самый любимый Селект. Что бы это ни значило, и лористы, и прочие как-бишь-там-месты сходятся на том, что случилось после того, как орогены совершили свой тягчайший грех: кора Отца-Земли треснула как яйцо. Почти все живое погибло от его гнева, который стал первым и самым ужасным из Пяти времен года – Зимой Раскола. Хотя древние люди и были могущественны, им не было предупреждения, они не запасли еды, у них не было Предания камня. Только по счастливой случайности выжило достаточно людей, чтобы потом размножиться вновь, и никогда больше жизнь не достигала своих былых высот. Постоянный гнев Отца-Земли никогда не допустит этого.

Сиенит всегда интересовали эти предания. Конечно, в них есть толика поэтического вымысла, попытка примитивных людей объяснить то, чего они не понимали… но все легенды содержат зерно истины. Возможно, древние орогены каким-то образом раскололи кору планеты. Но как? Теперь понятно, что то, чему учат в Эпицентре, – не предел орогении. Возможно, именно потому большему и не учат, если легенда не врет. Но факт остается фактом: даже если всех существующих орогенов вплоть до детей собрать вместе, они не смогут вскрыть поверхности Земли. Это заморозило бы все – просто нигде нет такого количества теплоты или движения, чтобы причинить такой вред. Они все выгорели бы при попытке и погибли.

Это значит, что часть этой истории неправда – орогения не может быть причиной гнева Земли. Но только рогга может сделать такой вывод.

Однако воистину изумительно, что человечество сумело пережить пламя этого первого из Сезонов. Поскольку весь мир тогда был как сейчас Аллия… Сиенит по-новому осознает, насколько же Отец-Земля всех их ненавидит.

Сейчас Аллия представляет собой ночной пейзаж алой, нарывной смерти. От общины не осталось ничего, кроме кольца кальдеры, которая некогда его вмещала, и даже его трудно рассмотреть. Прищурившись, Сиенит всматривается в колеблющуюся алую дымку, и ей кажется, словно она видит несколько уцелевших домов и улиц на склонах кальдеры, но, возможно, она выдает желаемое за действительное.

Ночное небо затянуто облаками пепла, подсвеченными снизу пламенем. Там, где прежде была гавань, растет конус вулкана, извергающего смертоносные облака и горячую родовую кровь из вершины, которая стекает в море. Он уже огромен, занимает весь объем кальдеры, и он уже породил отпрыска. На его боках открылись два дополнительных отверстия, блюющих лавой и газом, как и их отец. Скорее всего, со временем все три срастутся в единое чудовище, поглотят окружающие горы и будут угрожать всем поселениям в радиусе достижимости его облаков или последующих извержений.

Все, с кем Сиенит встречалась в Аллии, теперь мертвы. «Клалсу» не может подойти ближе чем на пять миль к берегу, иначе они рискуют погибнуть – либо обшивку перекосит в горячей воде, либо люди задохнутся в горячих облаках, которые периодически извергает гора. Или запекутся на одном из дочерних каналов, которые продолжают развиваться, расходясь из места, прежде бывшего гаванью Аллии, как спицы колеса, и таящиеся, как смертоносные мины под водой. Сиен сэссит каждую из этих горячих точек, яркие бурлящие вихри гнева прямо под кожей Земли. Даже Иннон их сэссит и уводит корабль от тех, которые имеют шанс скорее прочих взорваться. Но поскольку пласт сейчас хрупок, новый канал может открыться прямо под ними, прежде чем Сиен успеет почувствовать или запечатать его. Иннон очень рискует, потакая ей.

– Многие с окраин поселения сумели спастись, – тихо говорит ей стоящий рядом Иннон. Вся команда «Клалсу» высыпала на палубу и молча смотрит на Аллию. – Говорят, сначала прямо в гавани была красная вспышка, затем серия вспышек, в каком-то ритме. Как… пульсация. Но первый толчок, когда вся гавань вскипела, стер большинство маленьких строений в поселении. Тогда-то и погибло большинство людей. Тревоги не было.

Сиенит вздрагивает.

Тревоги не было. В Аллии было почти сто тысяч жителей – небольшой по экваториальным стандартам город, но для Побережья крупный. Гордый, и по праву. У них были такие надежды.

Ржавь их побери. Ржавь и пламя грязного, ненавидящего чрева Отца-Земли.