Пленник

– Какую? – интересуюсь я.

– Я промолчал. Я подумал, что если скажу ему категорическое “нет”, то он, еще чего доброго, набросится на меня. Я встал и ушел. Он догнал меня на улице и предупредил, что молчание – знак согласия. Я сел в такси и видел, что он стоит и смотрит мне вслед.

У меня в горле стоит ком. Чтобы не выдать своего замешательства, я состроил из себя дурачка.

– Ну ведь сразу понятно, что это какой-то городской сумасшедший.

– Я тоже так думал, – Нестор переходит на шепот. – А потом началось.

– Что? – тоже шепотом спрашиваю я.

– Сначала я разбогател. Вернее, я и до этого не бедствовал, но на этот раз деньги посыпались как из рога изобилия. Я натурально не знал, куда их девать. Их было много, слишком много. Я ничего не заподозрил, потому что заработок был связан с моей профессиональной деятельностью. Рекламные контракты, роялти, гонорары, но их объемы увеличились в несколько раз. Меня стали приглашать в Европу. Да, я там был не последним человеком, но мной заинтересовались по-настоящему, организовали несколько концертов, публика в восторге. Вена, Париж, Монако, Лондон. Проще перечислить столицы, в которых я не побывал. В Москве меня и вовсе готовы были разорвать на куски. Музыка звучала из каждого утюга. Думаю, что ни один классический пианист не удостаивался такого внимания со стороны масс-медиа в последнее время. Ургант, Познер, Дудь, Собчак, – некоторым из них мне даже пришлось отказать из-за плотного графика. И я все еще ничего не подозревал. Я все еще думал, что все идет своим чередом. Что это следствие моих прежних успехов.

– Разве это было не так? – спрашиваю я.

Мое амплуа случайного слушателя требовало изредка подливать масла в огонь.

– Как выяснилось, нет, – говорит Нестор. – Однажды он просто позвонил мне в дверь. Я спрашиваю, вы откуда, Горазд, знаете, где я живу? А он отвечает, что все готово, что он подготовил почву. И теперь дело за мной. Я его спрашиваю: “Вы о чем?” А он говорит: “О мелодии. Вы должны написать для меня мелодию”. Я говорю: “Вы с ума сошли?” А он отвечает: “У нас контракт”. Я закрыл дверь перед его носом. И сосредоточился на концертной деятельности. Какое-то время он меня не беспокоил. И ничто меня не беспокоило. Первый звоночек поступил, когда я понял, что уже давно не пишу ничего нового. Репертуар был заезжен донельзя. Некоторые музыкальные критики начали аккуратно намекать, что ожидают от меня нового шедевра. Да я и сам был не прочь вернуться к сочинению музыки. У меня как раз выдалась пауза между турне. Я отменил все интервью, перенес встречи, уехал на дачу, выключил телефон. Я действительно был готов создать нечто значительное. Нечто, что перевернет музыкальную индустрию… Но я так ничего и не написал.

Он снова уронил лицо в ладони. Я рехнусь, если он сейчас разрыдается. Но он только глубоко вдохнул и снова пригубил пиво.

– И так и эдак – все было без толку. Я не выходил из студии целыми днями, стер пальцы до крови. Но – ничего. Вообще ничего. Вернее, какие-то попытки были, но это были или самоповторы, или подражание классикам. Я такого себе не мог простить. Я размышлял, что случилось, почему я вдруг утратил способность сочинять. И я быстро нашел ответ. Горазд.

Я киваю.

– Да, Горазд, – говорит Нестор. – Я понял, что он всему виной. Он поставил слишком высокую планку. Написать шедевр. Написать нечто, что затмит весь предыдущий опыт. Написать мелодию, которая будет звучать столетия спустя. И хоть я и отказался играть в его игры, но подсознательно пошел у него на поводу. Возможно, я думал, что убью двух зайцев – смогу освежить репертуар и заодно исполню свою часть контракта. И тут я разозлился на него. Какой, спрашивается, к чертовой матери, контракт? Кто этот Горазд вообще такой, чтобы мной манипулировать? Я выступал в зале Венской оперы, в “Олимпийском”, в Карнеги-холле, в конце концов! Кто он такой, чтобы чего-то от меня требовать? И кто такие те журналисты, которые ждут от меня шедевра. И вся прочая публика, которая считает, что произведение искусства – это товар: его производят и продают, а все прочее – детали.

Н-да, его случай был несколько тяжелее, чем мой. Дополнительное давление на него оказывало окружение.

– Короче, я решил, что ничего писать не буду. Ни для Горазда, ни для кого другого. Я им ничем не обязан. Пусть едят, что дают. Это будет мой бунт, мое восстание. Какое-то время я чувствовал себя свободно. Мне было легко. Я не строил планов, отдыхал, наслаждался отказом от исполнения обязательств… А потом меня сбила машина.

Я вздрогнул. Такого поворота я не ожидал.

– Я сильно пострадал, две недели врачи боролись за мою жизнь. Еще полгода я был прикован к постели.

– Это снова был Горазд?

– Нет, – сказал Нестор. – Точнее, во время пребывания в коме мне являлся один и тот же образ: на меня несется пикап, а за рулем сидит Горазд. И вдавливает педаль газа в пол. Но за рулем его не было. Там сидел какой-то работяга, который перевозил на пикапе стройматериалы. Однако когда Горазд появился в моей палате – спустя пару месяцев после аварии – он намекнул о своей причастности к происшедшему. Он сказал…

Что дает материал, подумал я.

–…Что дает мне материал. “Ну а что? – ухмылялся он своей мерзкой рожей. – Вспомните Бетховена, Рэя Чарльза, Стиви Уандера. Их ограниченные возможности стали отправной точкой для величия”. Я нажал кнопку экстренного вызова медсестры, но перед тем, как уйти, он вновь напомнил мне о контракте.

Я задался вопросом, каким еще “материалом” Горазд снабжал людей творческих профессий. Ограбления, похищения, изнасилования, пытки, отравления, буллинг и шантаж, – на что еще он был способен?

– И я… я решил отвязаться от него. Написать хоть что-то. Ведь он наверняка ничего не смыслит в музыке. Пусть это будет легкая пьеса, мажорная побрякушка, какая разница… И в этот момент я понял, что больше ничего и никогда не смогу написать. Что мне это не надо. Что я вообще не музыкант. И никогда им не был.

Мне это знакомо, горестно подумал я.

– Конечно, всему виной был Горазд. Этим идиотским контрактом, непрестанными напоминаниями о нем, одним своим появлением на горизонте он испортил мне карьеру и жизнь. Отбил желание быть тем, кем я стал… После выписки из больницы, я стал пить. Я выпал из жизни. Я с удивлением узнал, что почти разорен: со мной судились из-за срывов концертов, выхода альбомов, меня обвиняли в плагиате, а журналисты превратили меня в пугало и персону нон-грата. Вчера Горазд позвонил мне и назначил встречу. На фудкорте торгового центра. Вы замечали, какие у них невероятные названия? “Европа”, “Столица”, “Ривьера”, “Океания”. Как будто их придумал один и тот же спившийся учитель географии. По-моему, это смехотворно. Но я не нашел в себе сил проигнорировать его приглашение.

– И вы встретились с ним?

Судьба Нестора, кажется, беспокоила меня больше, чем развязка этой книги.

– Да. Я недавно был у него. Он спросил, как продвигается моя работа. Я ответил, что никак. Он сказал, что так и знал. Я понял, что в этом и состоял его план. Я спросил, зачем ему это надо? Он ответил, что он – лакмус. Он выводит на чистую воду тех, кто прикидывается гениями. Ставит их на место. Что его воротит от таких, как я. И от тысяч подобных мне. Он одаривает нас абсолютной властью – деньги, слава, успех, любовь – с единственной целью – доказать, что мы не в состоянии воспользоваться этой властью. И обратить нас в тех, кем мы всегда были – в ничтожеств.

– Он сумасшедший, – говорю я.

– Нет, – отвечает Нестор. – Вернее, да, возможно, у него не все дома, но это и неважно, потому что он своего добился. И он прав. По всем статьям.

– Не может быть, – возражаю я, – неужели он убедил вас…

– Послушайте, вам не понять, вы не… – он подбирает слово. – Кем вы работаете?

– В ресторанном бизнесе, – говорю я.

– Да, это совсем не то. Вам не понять. Ты всю жизнь уповаешь на свое творческое начало, а потом выясняется, что нет у тебя никакого начала. А есть только конец. И он совсем не счастливый.

– Он манипулирует вами.

Я говорю “вами”, а подразумеваю “нами”.


– Пусть так, – невесело соглашается Нестор. – Это ничего не меняет. Имея все шансы и условия, образование и опыт, любовь поклонников и деньги, – я не могу создать шедевр. Я вообще ничего не могу создать. Кто я после этого? Разве музыкант? По-моему, у этого другое название… Знаете, – продолжает он после паузы, – я даже благодарен ему. Он открыл мне глаза.

Его не отговорить. Это чувствуется по голосу, интонации, наклону головы. Горазд похоронил его заживо. Но это согбенная фигура, эта хромая душа еще больше убеждает меня в необходимости продолжать борьбу. Я не такой, как он.

– Вы что-нибудь знаете про него? – спрашиваю я.

– В каком смысле?

– Вы пытались выяснить, кто он такой?

– А, вы про это… Да, конечно. Пытался. И даже кое-что выяснил. Только мне эта информация никак не помогла. Вернее, я не успел ей воспользоваться.

– Что за информация?

– Мне удалось выйти на одну из прошлых жертв Горазда.

Уж не тем ли самым способом, которым я вышел на него?

– Художник. Довольно знаменитый.

Интересно, что во мне нашел Горазд, раз он специализируется на знаменитостях?

– Он каким-то образом разнюхал, что у Горазда есть архив всех, кто ему должен. Контракты, имена, послужные списки и собственно предмет договора: картины, книги, фрески, пьесы, скульптуры, архитектурные сооружения. Все, что так и не воплотилось в культурное наследие. Зародыши великих смыслов.

Я оживился.

– И что, вы пробовали проникнуть в этот архив?

– Зачем? – удивился он.

– Но как же? Ведь это возможность лишить его рычагов давления.

– Не поймите меня неправильно, но в каком-то смысле Горазд делает нужно дело.

– Хватит бред нести! – закипаю я, и он отшатывается, пиво чуть не выпадает из рук. – Он абьюзер, преступник и террорист. Вы о чем вообще?

– Террорист? – неуверенно переспрашивает Нестор.

– Неважно, – говорю я. – А где находится этот архив?

– Зачем вам это знать? Вы тут не при чем.

Теперь я натурально ненавижу этого музыкантишку. Если он попробует встать у меня на пути…

– Просто скажите мне адрес.

– К тому же, – не слыша меня, рассуждает он, – он вряд ли допустит, чтобы…

Я сталкиваю его с постамента, он валится на землю. Встает, но навязать мне борьбу после двух банок пива сложновато. Я вновь укладываю его на лопатки, нависаю с занесенным кулаком.

– Адрес, – говорю я.

Он сдается моментально.

– Я его не помню. Это заброшенный жилой комплекс. “Идиллия”. Пятый корпус, последний этаж. – Он сочувственно улыбается, потому что все понял. – Там смерть Кощеева. Удачи.





Глава тридцать четвертая




Надо же, я смог. Я закончил книгу. Написал ее на одном дыхании. На последнем. Оказывается, я себя недооценивал. А вот Горазд знал все наперед. Странно признавать правоту антигероя. После такого можно и веру в справедливость потерять.

Меня, как вы уже поняли, заманили в ловушку. Не было никакого архива, а музыкант Нестор Махеев – очередная марионетка, которую дергал за ниточки сами знаете кто. Я зашел в полупустую комнату, где на столе стояла печатная машинка, соединенная проводами с ящиком неопределенного назначения. Пока я рассматривал эту странную конструкцию и недоумевал, где же архив Горазда, за мной плавно и незаметно затворилась тяжелая непоколебимая дверь.

Я бился в нее минут двадцать, пока не понял, что это бесполезно. Еще с полчаса я потратил на то, чтобы докричаться до кого-нибудь сквозь зарешеченное окно. Затем я решил внимательнее исследовать машинку с проводами. Я нажал клавишу, и спустя несколько секунд на странном ящике загорелся дисплей с обратным отсчетом. Я нажал еще одну клавишу – и отсчет оборвался. А затем возобновился. И я все понял.

Я провел здесь почти двое суток, сейчас, когда близка последняя строчка и последний выдох, я задумался: ну как? Какой получилась эта книга? Есть ли у нее шанс занять верхние строчки хит-парадов, попасть в списки школьной литературы, выдержать десятки переизданий?

Прошу прощения за очередное отступление от канона. В обычной (“нормальной”) книге не встретишь рассуждений о том, сможет ли она стать бестселлером. Но раз уж четвертая стена лежит в руинах, то позвольте мне поведать свои соображения на этот счет. Тем более, что они могут подсказать нам, кто победил – добро или зло.