Поцелуй, Карло!

– Простите меня, миссис Муни.

– Поздно извиняться. Меня уже заковали в наручники. – Гортензия подняла руки.

– Я думал, получится, – устало сказал Ники.

– Я тоже думала, что у тебя получится. Я думала, ты можешь все. Но теперь мы оба знаем, что даже ты не всесилен.



Эдди Даванцо принес Гортензии картонный стаканчик с водой в комнату ожидания в полицейском участке. Гортензия отхлебнула, стоя у окна и наблюдая, как по Гарибальди-авеню проходит юбилейный парад. Ники сидел в углу, уронив голову на руки.

– Есть какие новости? – спросила Эдди Гортензия. – Мне домой пора.

– Собрался городской совет. Это займет какое-то время.

– Слышали что-нибудь?

– Они пререкаются. Но это обычное дело.

– Спасибо, что не заперли нас в обезьянник.

– Еще не нашли состава преступления, – улыбнулся Эдди, подбадривая Гортензию.

– Потому что его нет, – тихо сказал Ники.

– Пусть совет решит, есть или нет, – Эдди закрыл дверь, оставив Ники и Гортензию одних.

– А ведь были на секунду от того, чтобы смыться.

– Я возмещу вам, миссис Муни.

– Я хочу шляпу от Лили Даше[87]. Красную, с большим бантом. – Гортензия покосилась на окно. – Ники, подойди сюда.

Ники присоединился к ней, чтобы увидеть посла Карло Гуардинфанте, выходящего из черного седана.

– Это, видимо, и есть настоящий гость, – заметила Гортензия.

– Должно быть. Экий подтянутый.

– Это все, что ты заметил?

– Медали, что ли?

– Нет.

– Нам-то от него какая польза?

– Он здесь. Поэтому они захотят, чтобы ты исчез.

– В самом деле?

– Ты итальянец. И он – из ваших. Ты попросишь его нас отпустить.

– Он тоже, наверное, захочет меня убить.

– Пусть. Но сначала дай мне сбежать.

– Я не могу. Я устал. – Ники плюхнулся на стул.

– Ты устал? Ты? Николас Кастоне? А ну сядь прямо. У тебя нет права на усталость, когда три дня ты всего-то и делал, что плясал да увивался за женщинами. Усталость – это когда ты спускаешься в шахту. Усталость – это прокладывать трубы в городской канализации. Усталость – это когда убираешь дом от подвала до чердака и стираешь белье с хлоркой в машине с ручным отжимом и развешиваешь его на морозе, пока кожа на пальцах не начинает шелушиться, и тогда ты уходишь в дом и все это еще и гладишь чугунным утюгом. Усталость – это когда выталкиваешь из себя десятифунтового ребенка после двенадцати часов схваток. Усталость – это когда укладываешь шпалы.

– Я понял, я понял. Но я слабак.

– Нет, ты не слабак. Но лучше встряхнись. Одно дело – самому попасть в беду, другое – втянуть меня в трясину и бросить, когда весь план провалился. А он провалился. Так что найди выход, потому что я хочу домой. У меня дела. Жизнь, наконец. – Гортензия провела рукой по венецианским бусам. – И я хочу снова увидеть моих девочек.

Эдди просунул голову в дверь:

– Тут к вам пришли. – Он открыл дверь и занял позицию охранника.

Вошла Мэйми Конфалоне в сопровождении посла Карло Гуардинфанте. Ауги вбежал в комнату. Он посмотрел на Карло, а потом на Ники и воскликнул:

– Близнецы!

– Похожи, правда? – тихо сказала Мэйми сыну.


– Я заберу Ауги. – Эдди предупредил просьбу Мэйми.

– Можно посмотреть пожарную машину? – спросил его Ауги.

– Конечно, малыш, пошли. – Эдди взял его за руку и вывел из комнаты.

Ники встал и сказал:

– Господин посол. Простите меня.

– Тебе не надо вдаваться в подробности, я уже все объяснила. По-итальянски. Настоящим итальянским языком, на котором еще Цезарь разговаривал, – сказала Мэйми. – Я ему все рассказала.

– Все?

– Ту часть, где ты выдавал себя за него.

– Я хочу возместить ему ущерб. – Ники посмотрел на Карло.

Мэйми перевела, Карло кивнул. Мэйми предложила Карло, Ники и Гортензии занять места за столом для совещаний.

– Мне ужасно стыдно, – сказал Ники послу, перегнувшись через стол.

Карло сложил руки.

– Sono venuto qui per celebrare il Giubileo, si, ma anche per incontrare il mio cugino. Ho un cugino, Alberto Funziani[88].

– Фунци, – подтвердила Мэйми. – У него здесь двоюродный брат. Мы его знаем.

– Й il presidente della banca[89], — гордо заявил Карло.

– Нет, – возразила Мэйми. – Он думает, что наш Фунци – президент банка.

– Нет? – Карло смешался.

– Й il bidello presso la banca. – Мэйми теперь обращалась к Гортензии и Ники: – Фунци – уборщик, а не президент.

Карло схватился за голову.

– Неужели в обоих Розето все ведут двойную жизнь? – громко поинтересовалась Гортензия. – Хоть кто-нибудь является тем, за кого себя выдает?

– Это неважно, миссис Муни.

Ники обратился к Карло:

– Что вам нужно? Может, я могу помочь?

Посол объяснил, зачем приехал в Пенсильванию.

– Una strada. Una strada che va dalla cima della collina verso il fondo, una strada di tre miglia per collegare la mia cittа al resto del paese. In questo momento, siamo abbandonati[90].

Мэйми перевела. Гортензия затрясла головой, откинулась на спинку стула и закрыла глаза.

– Сейчас не время дремать, – пошутил Ники.

– Я просто даю отдохнуть глазам, – огрызнулась Гортензия. – И тогда моя голова не оторвется от плеч и не окажется в Олбани.

– Мэйми, ты можешь пригласить сюда Рокко?

– У них собрание, они решают, что с тобой делать.

– Я думаю, что когда поговорю с Рокко, то мы сможем уладить дело, – уверил ее Ники.

Мэйми вышла и вскоре вернулась с Рокко и Эдди.

– Рокко, у меня есть предложение, – начал Ники.

– И у меня. Вам дорога в тюрьму. Вы самозванец. Вы позер. Вы вор. Ну кто еще позарится на форму музыканта оркестра Университета Пенсильвании?

– Я ее одолжил.

– И решили, что можете заявиться в фабричный городок и дурачить тружеников? Пока вы замышляли, как бы обогатиться, стать важным человеком и использовать наших женщин ради своих извращенных удовольствий, мы платили за все это. Понимаете, какую реакцию вы вызываете у рабочих людей? Они вот-вот взбунтуются. Вы сделали из меня дурака, унизили мое положение. Вы устроили посмешище из самого себя в этом диком мундире. Я распахнул для вас мой дом. И вы отплатили мне тем, что попрыгали на танцевальной площадке с моей женой. Чача не без недостатков, но она добрая женщина, и она со мной больше лет, чем прошло с тех пор, как вы начали бриться. Никаких переговоров. Нам не о чем говорить.

– Я понимаю, что это выглядит так, будто я сделал все это ради собственной выгоды, и отчасти это правда. Я работаю в Театре Борелли в Филадельфии, и мне не терпелось сыграть чью-то жизнь. Я актер.