Поцелуй, Карло!

– Возможно, по твоим меркам и нет. Но я каждый день встаю, иду на работу и занимаюсь делом, которое люблю. Каждую неделю я плачу жалованье семнадцати актерам, а во время крупной постановки доходит и до сорока. Мне кажется, я неплохо справляюсь.

Фрэнк Арриго вышел из театра. Похоже, все мужчины, которых Калла любила, покинули ее за последнее время. Впрочем, на этот раз все было иначе. На этот раз именно она указала джентльмену на дверь.

Калла вернулась на сцену, и оказалось, что все ждут ее. По выражениям лиц она поняла, что они слышали весь разговор. Будто дети, подслушавшие родительскую ссору через стенку, они знали правду. Калла была продюсером, режиссером и матерью для этой труппы талантливых полупрофессионалов, любивших Театр Борелли так же сильно, как и она. Она знала все их тайны, понимала их. А в ту самую минуту им нужна была ее поддержка.

Днем актер может водить грузовик с газировкой, помощник костюмера может стоять за паровым прессом на блузочной фабрике, актриса – нянчить шестерых детей и посменно трудиться в пышечной, но по вечерам они приходили в Театр Борелли, надевали костюмы, накладывали грим и становились труппой актеров, которая выходила на сцену, озаренная разноцветными лучами, и разыгрывала пьесы Уильяма Шекспира. Там, за бархатным занавесом, у них начиналась другая жизнь. Они ускользали из настоящего в другое место и время, чтобы разобраться в словах, написанных человеком давно умершим, но каким-то образом все понимавшим. Это был не просто театр, и процесс для них не был просто шоу-бизнесом или развлечением, это был их шанс приобщиться к поэзии, стать ее частью.





Интерлюдия




29 октября 1949 г.

Розето-Вальфорторе, Италия



Шелковая занавеска вздувалась внутрь спальни палаццо, как юбка бального платья в разгар танца. Ники крест-накрест зашнуровал рабочие ботинки, крепко завязал вверху двойным узелком, встал и прошелся по комнате. Ботинки сидели отлично, не слишком плотно, – этой премудрости со шнурками, как и многим другим, он научился в армии, и она не раз сослужила ему добрую службу.

Он подошел к занавескам и закрепил их, заправив за крюк. Застекленные двери вели на балкон, Ники открыл их и вышел. Солнце взмывало над горой на востоке. Он представил кобальтовую синь Адриатики за горой и улыбнулся. Как же отличается эта поездка от той, первой, сразу после войны. Есть в мирном времени некая элегантность, обходительность, учтивость, что способен оценить только солдат, побывавший на полях жестоких сражений. Чайная ложка меда на горячем хлебе была золотом. Ледяная вода из родника, не замутненного ни серой, ни шрапнелью, – эликсиром. Чистейший воздух, шелестевший точно шелк, ласкающий женскую кожу, был наслаждением.

Италия изменила Ники Кастоне в лучшую сторону.

Он потянулся и вдохнул полной грудью. Если война выстроила мускулатуру его ног, то укладывание камней в Розето-Вальфорторе вылепило его руки. Епитимья придала ему сил, только подлинное раскаяние способно на такое. Грешник отбрасывает эгоистические побуждения, и тогда проявляется истинная цель.

Ники облокотился на чугунные перила террасы. Его бицепсы обрели точеный рельеф микеланджеловских статуй. Плечи раздались, талия сузилась, а сознание прояснилось. Работа над дорогой почти завершилась, а значит, скоро пора возвращаться домой. Нельзя сказать, что ему не терпелось покинуть Италию, но он был полон решимости взять все, чему он здесь научился, и изменить свою жизнь.

Урожай плодов со смоковниц на склонах холмов вокруг Розето-Вальфорторе был уже почти весь собран. Осень в Апулии – пора лихорадочных приготовлений к зиме: розетанцы засаливают и вялят мясо, варят твердые сыры, которые будут храниться долгие месяцы бесплодных холодов. Тем утром народ с корзинами наперевес рассыпался по холмам, снимая последние фиги с почти пустых ветвей. Часть будет порезана и съедена сейчас же. Ники довелось полакомиться фигами со свежей зеленью, лимонным соком и солью. Из нескольких бушелей в каждом семействе варили джем, а остальное высушивали, резали колечками и хранили в марлевых мешочках, чтобы потом испечь печенье с инжиром или подать с вяленым мясом, когда небеса разразятся снегами.

В дверь тихонько постучали. Ники откликнулся.

– Finalmente![95]

В дверях стоял посол. Счастье пополам с грустью сквозило в его взгляде, если такое вообще возможно.

– Пройдемся сегодня по новой дороге? – спросил его Ники, помогая себе жестами и мимикой. – Andiamo Spadone![96]

– Si. – Карло помаршировал на месте, показывая, что пройдет каждый шаг.

Карло Гуардинфанте и Ники Кастоне повстречались при крайне странных обстоятельствах, но их сближало какое-то необъяснимое родство. Может быть, оба втайне тосковали по нерожденному брату, а встретившись, признали друг друга. Как бы то ни было, их дружба выросла и окрепла за эти месяцы так, что они сами удивлялись.

Жители итальянского Розето считали их встречу чудом. Gemelli! Близнецы, давным-давно разлученные, воссоединились, преодолев океан. Для итальянцев это было явное подтверждение Божьего промысла на земле.

С точки зрения американской стороны это было жульничество. Ники разыграл роль в водевиле, а появился настоящий посол – и полиция тут как тут. Забавно? Не тут-то было. Вот если бы он довел дело до конца и сбежал из города, тогда – да, это было бы жуть как забавно. Это было бы по-американски.

А для Ники и Карло это было нечто большее. Ники не продвинулся в итальянском, а Карло не выучил английский, так что общались они, как общаются дети, копируя поведение, подавая и принимая сигналы, жестами, звуками, покатываясь со смеху. Взаимная эмпатия стала их общим языком. И не было ни малейших сомнений в их дружбе, когда они вместе шли по дороге во время la passeggiata[97]. Жители Розето провожали их восхищенными взглядами. Преданность – глубокая река симпатии, чьи воды текут в русле осознания, что один брат всегда готов жизнь отдать за другого, – была первоосновой любой итальянской семьи. В этом смысле Карло и Ники были братьями.

Для похода вниз по новой дороге посол обул рабочие ботинки, надел замшевую рубашку и шерстяные штаны. Ники подхватил с набалдашника на спинке стула соломенную шляпу с обвязанной платком тульей и дал понять, что готов следовать за Карло.

Под горой на краю площади, там, где начинался въезд на дорогу к Розето-Вальфорторе, бригада рабочих из пенсильванского Розето торопливо завершала работы. Они трудились бок о бок с местными мужчинами, чтобы построить в Италии дорогу, как в Америке. Их умения и навыки пересекли Атлантику. Руководил ими Рокко Тутолола, он был их лидером.

Все-таки не зря Рокко Тутололу избрали бургомистром подавляющим большинством голосов. Он умел общаться с людьми, знал их нужды (водопроводы, парковки, дороги), он умел планировать, умел доводить работу до конца, умел окрылять, побуждая людей использовать свои таланты для достижения цели. Но у этого хорошего человека была слабость – охота к перемене мест, которую могли утолить лишь долгие часы общения с женщинами в баре «Каменный краб» в Ист-Страудсберге, штат Пенсильвания. Однако после нескольких месяцев разлуки с Чачей, жарясь на раскаленном солнце, ворочая камни грязными заскорузлыми руками, он принял решение вдохнуть новую жизнь в отношения с женой, о чем и писал ей страстные письма, которые она неделями читала и перечитывала в слезах, поднимаясь по крутому склону Гарибальди-авеню. Она ходила вверх и вниз по улице, развивая свои чувства, вчитываясь в мысли мужа, пылко выписанные темно-синими чернилами на папиросной бумаге.

Рокко вернется к прелестной девушке, на которой женился когда-то. Чача обрела свою прежнюю фигуру и нрав, но теперь у нее было еще преимущество опыта, умение затягивать гайки, когда нужно. Она знала, как сделать Рокко счастливым. А его письма убеждали Чачу в том, что он готов сделать то же самое для нее.

– Эй, Фунци! – позвал Рокко, идя вниз по дороге.

Он проверил водостоки, вырытые по обе стороны сверху донизу, для того чтобы уберечь дорогу от грядущих разливов реки Форторе. Много времени понадобилось, чтобы соорудить эти дренажные каналы, им пришлось задержаться еще на два месяца, зато теперь американцы были уверены, что дорога в полной безопасности.

Фунци поднялся, вынул из кармана платок, вытер руки и поглядел на творение этих самых рук. Он подошел к Рокко, встал рядом с ним и указал на ровнехонький перекресток:

– Ну что? Неплохо для уборщика, да?

Рокко глянул и улыбнулся.

– Как думаешь, что посол скажет?

– А что он может сказать? Дело сделано.


Фунци установил знак у въезда и среди прочего местного булыжника выложил камни, на которых вручную были высечены буквы. РОЗЕТОПА – гласила надпись от бровки до бровки.

Рокко свистнул остальным рабочим бригады из восьми американцев, и те спустились к ним по новой дороге. Все поглядели наверх и увидели Ники и посла, которые были на полпути к ним. Рокко широко улыбнулся. Он был счастлив, что работа окончена, и был доволен ее качеством. Все было сделано согласно общей философии Розето, итальянского и американского, – каждый внес свою лепту сколько мог: немного наличных от Ники Кастоне, чуть больше – от лотереи на банкете с «кадиллаком», итальянцы подсобрали своих лир, и все таскали камни, кто сколько мог поднять и нести, – и вскоре дорогу построили.

– Славная работа, ребята! – восхитился Рокко.

– Иногда приходится закатать рукава, – сказал Фунци, стоя позади него и обозревая дорогу, которая оплетала склоны холма, врезаясь в его изгибы и рельефы, словно шнуровка корсета.

– Соскучился по дому?

– Пожалуй, да, – признался Фунци.

– Но ведь и это дом. Все мы вышли отсюда, – напомнил Рокко.

– Дом моих родителей. И я думаю, что место, где они жили, когда я был ребенком, родное и для меня. Но дайте мне Розето в штате Пенсильвания, верните мне мое крыльцо на Честнат-стрит. Я скучаю по субботним карточным играм в клубе Маркони. Мне по душе Гари Трумэн, и мне нравятся «Доджеры». Летом мы ездим на побережье в Джерси, а зимой в Поконо. Что еще-то нужно человеку для счастья?

Италия, отчизна, была для этих людей лишь далеким пейзажем мечты. Теперь их домом была Америка, но едва ли розетанцы смогут забыть эту мечту.

Ники и Карло воссоединились с рабочими у подножия горы. Они оглянулись с благоговением на пройденный путь, озирая великолепие пурпурной ленты из природного камня, змеившейся от основания горы до самого ее верха, словно королевская перевязь. Ники машинально сдернул шляпу, посол тоже обнажил голову, словно они стояли в храме, выражая почтение и трепет.

Американцы сделали все, что обещали: расширили мостовую на поворотах, укрепили основание дополнительными слоями щебня и песка, чтобы вода быстрее просачивалась в дождливую погоду, обрамили края современными дренажными канавами, чтобы новую дорогу снова не смыло при очередном разливе реки Форторе.

Но Карло больше всего впечатляла искусная диагональ пурпурных камней. А что за чудесный въезд на площадь! Итальянская красота в сочетании с американским мастерством, которые вместе сохранятся на веки вечные.

– Какое сегодня число? – спросил Ники.

– Двадцать девятое октября.

– День моей свадьбы.

– Поздравляем, – забубнили работяги.

– Dove й la tua bella sposa?[98] – поинтересовался Карло.

– В Филадельфии, – ответил Ники.

– Может, вернувшись домой, все уладишь? Попросишь прощения, – предложил Рокко.

– А то оставайся в Италии, живи холостяком, глядишь, и прибавишь себе лет двадцать жизни, – проскрипел Фунци.

– Ни так ни этак, парни, – заверил их Ники.

Слуга Карло вывел на новую дорогу деревенский грузовичок без бортов.

– Полезайте в кузов. Поедем есть-пить и праздновать, – сказал Ники. Бригада устроилась в кузове, и Ники прибавил: – А потом мы поедем домой.

Карло сел рядом с водителем в кабине. Американцы сидели позади него, их ноги болтались и стучали о край платформы, когда грузовик делал разворот, чтобы отправиться на гору.

– А гладко ехать, – заметил Фунци.

Ники сидел, опираясь сзади на руки. Они ехали в гору, и дорога под ними разворачивалась длинной лентой. Каждый камень, уложенный тяжким трудом их рук, приближал Ники к его правде. Не место ему было в Италии, хотя он испытывал родственные чувства к местным жителям и ему нравилась природа итальянской глубинки. Не место ему было и в Розето, что в штате Пенсильвания, где все напоминало бы о его глупости, раскаянии и искуплении, хотя без них не было бы дня сегодняшнего. Он не мог вернуться на улицы Саут-Филли, водить «четверку» и жить в подвале на Монтроуз-стрит, как будто всего этого не происходило. Он вырос из своих ботинок. Его старая жизнь осталась с парнем, носившим «Флоршеймы».

Ники решил поехать в Нью-Йорк и воплотить свою мечту стать актером. Там он будет жить, и там он будет играть на сцене. Только это делало его жизнь наполненной, волнующей, внушало ему тревоги и опасения, только это заставляло его чувствовать себя живым. Своими сожалениями Ники вымостил дорогу на Розето-Вальфорторе. Он искупил свои прегрешения, когда таскал мешки с песком, выравнивал щебенку и укладывал булыжники. Теперь он был готов строить новую дорогу – ту, что приведет его в новую жизнь.



Ники стоял в подвальной кухне на Монтроуз-стрит, 810, вдыхая аромат свежей вермишели, длинными полосками сушившейся на деревянных перекладинах. Ему будет не хватать женских звуков этого дома, их возни во время приготовления макарон, их болтовни, шушуканья и смеха.

Он будет скучать по голосу тети Джо, подпевающей песням по радио во время вечерней передачи «Филли в эфире». Он надеялся, что никогда не забудет рабочий стол, на котором готовились макароны, и тетю Джо, которая точно знала, сколько горстей муки нужно, чтобы сделать вулканчик, который Ники потом низвергал ложкой. Когда в центре вулкана был готов кратер, тетя Джо разбивала туда яйцо и позволяла Ники мешать желтки и муку, пока не получалась клейкая масса, которую она потом сама вымешивала руками.

Под этим окном оставалась в прошлом его мама, озаренная светом. Вся она мерцала и переливалась. Мерцали мамины золотые серьги, мерцала брошка на платье, мерцала заколка в ее волосах, монетка, которую она давала Ники положить в свинку-копилку. Ники грустно было оставлять в прошлом эту комнату – святилище его воспоминаний. Он затворил деревянную дверь между кухней и своей спальней.

Ники положил последний предмет одежды в чемодан. Униформу и фуражку компании «Вестерн Юнион» он повесил в шкаф, на случай, если они понадобятся его сменщику.

– Ты хоть знаешь, куда едешь? – спросила Эльза.

– Я нашел жилье, – солгал Ники.

– Ты в самом деле нас бросишь? – вздохнула Эльза и присела на краешек его кровати.

Ники будет скучать по голосу Эльзы, по ее грациозным движениям. Она была его любимой невесткой. И оба они это знали.

– Эльза, я думаю, что пришло мое время. Семье нужно больше места, а мне нужно двигаться вперед.