Погружение в отражение

Вера Ивановна изумилась. Нигде в деле не было указано, что Еремеев живет в коммуналке.

– Когда меня забирали, Витька лежал в стационаре, – сказал Алексей Ильич, – вероятно, у следователей поэтому создалось впечатление, что я живу один.

– Нет, Алексей Ильич, это невероятно. Они обязаны были выяснить ваши жилищные условия и допросить соседа.

Еремеев засмеялся:

– Витя – отличный парень, но, к сожалению, даун, так что его допрашивать – это все равно что решетом воду носить. У него, бедняги, память, как у рыбы.

Вера Ивановна села поудобнее. Нет, приговор точно вынесут не сегодня.

Еремеев не был коренным ленинградцем, поэтому, устроившись на работу в НПО, сначала жил в общежитии, но вскоре получил комнату в малонаселенной коммуналке, каковую жилплощадь посчитал для себя, холостого мужчины, вполне достаточной. Комната оказалась большая, почти в самом центре города, а сосед – одинокий человек с синдромом Дауна, но достаточно компенсированный для того, чтобы жить самостоятельно. Витя даже трудился лифтером в ближайшей психбольнице, в которую периодически укладывался практически без отрыва от производства, чтобы, по выражению Еремеева, «подтянуть разболтавшиеся гаечки в мозгах».

Мужчины сосуществовали довольно мирно, оказывали друг другу разные мелкие услуги, поэтому накануне госпитализации Вити Еремеев попросил его спрятать в своем старинном буфете кое-какие важные бумаги, решив, что там они будут в большей безопасности.

Информация повергла Веру Ивановну в шок. При таком грамотном, можно сказать, филигранно проведенном следствии вдруг грубейший ляп. Как это – не допросить соседа, даже если он дурак дураком и не помнит, что было полчаса назад? Все равно необходимо отразить это в протоколе и подкрепить заключением психиатра. У Вити есть родственница, которая его официально опекает, значит, надо допросить и ее. Она живет отдельно, но практически ведет Витино хозяйство, так что ее показания могут оказаться чрезвычайно ценными, в первую очередь для обвинения. Вдруг видела одежду Алексея Ильича измазанной в крови и земле? Или обувь в какие-то дни была необычайно грязной? Да все что угодно, ведь люди если где и расслабляются, то в первую очередь дома.

Нет, женщину обязательно должны были допросить, а по-хорошему и не один раз. Почему игнорировали? Это непременно надо выяснить.



Ирина объявила перерыв до послезавтра. Пусть Витя с опекуншей соберутся, а там и комсорг подтянется. Пусть, глядя в глаза суду и своему товарищу, громко скажет, что Еремеев был козел. Пусть, пусть, не одной же ей мараться в этом деле.

И приметливый юноша тоже должен дать показания, во всеуслышание объявить, что Еремеев был без протеза. Как раз ему сутки подготовиться, маму с собой взять или другого законного представителя.

С большим трудом выставив из кабинета возмущенного проволочками Лестовского, дерзко заявившего, что этот суд достоин пера Диккенса, Ирина решила уйти домой пораньше. Веселая Аллочка увязалась ее провожать и всю дорогу щебетала, какой очаровательный промах совершил Глеб Ижевский и как она доложит об этом кому надо.

– Ты же вроде помирилась со своей подружкой?

– Ой, Ирочка, все равно прежнюю близость не вернешь!

– Да почему?

Алла пожала плечами:

– Настя с ним какая-то замороженная стала. Когда мы помирились по телефону, я на следующий же день бросила ребенка на Левку, а сама купила тортик и полетела к ним в гости. И что ты думаешь, ренессанс? Ни фига подобного! Вроде бы они меня вежливо приняли, и Глеб развлекал своими фирменными историями, которые я уже слышала пятьсот раз, но Настя сидела как на иголках. Знаешь, я прямо чувствовала, что ей страшно. Будто я что-то такое сделаю или ляпну, от чего Глеб на нее обидится. Ну я и ушла.

– Понимаю тебя, – вздохнула Ирина.

– Конечно, сомнений в том, что это наш подсудимый парней замочил, нет и быть не может, но мне прямо хочется, чтобы ты его оправдала!

– Почему?

– А Глебушке тогда вставят кол от земли до неба! – злорадно воскликнула Алла. – Размажут тонким слоем, как масло на хлеб в голодные годы.

– Не говори так. Масла не нюхали тогда.

– Прости.

– Алла, а у тебя правда нет сомнений?

– Нет.

– Вот ни на столечко? – Ирина показала кончик ногтя.

Алла засмеялась:

– Господи, ну конечно же нет! Понимаю твои колебания, потому что решение выносить тебе, но реально, Ир! Если бы мы наказывали только тех, кого застали с поличным, представь, сколько убийц бы сейчас гуляло на свободе! Мы бы тут жили, как в каком-нибудь Чикаго.

– А ты вечером в спальном районе каком-нибудь прогуляйся. Чем не Чикаго?

– Там взрослые дядьки, а у нас малолетки.

– Тоже верно. И все-таки, неужели ты ни разу не засомневалась, а вдруг убивал кто-то.

– Мне это по должности не положено.

– Ладно, фляжка эта. Хотя тоже подумай, каким растяпой надо быть, чтобы потерять памятный подарок боевых товарищей!

– Ира, в тот момент у него другие приоритеты были.

– Хорошо. Но Еремеев – военный человек, а их учат так экипироваться, чтобы ничего случайно не выпадало.


– Ой, я тебя умоляю!

– Ладно, пусть. Выпала и под корягу закатилась. Но зачем двушки человеку, у которого в квартире есть телефон? Я понимаю – иметь монетку-другую на всякий случай, но целый запас, любовно завернутый в бумажку? Как будто бабушка, а не молодой мужик! Такой незадачливый преступник, что все из него вываливается.

Алла засмеялась:

– Старый холостяк, что ты хочешь? Вместо карманов решето. У моего Левки та же самая история. Сколько ни говори человеку не таскать ключи в карманах, все без толку! Через неделю уже вот такенная дыра! Еще хорошо, если подкладка, я тогда при стирке целые клады выгребаю, а нет, то все на улицу. А я тоже не могу ему каждую секунду карманы штопать. Я вообще-то прокурор и должна дела шить, а не одежду.

– Это да, – кивнула Ирина, – но все равно странно, что как по нотам все сошлось.

– Ир, ты не думай, я понимаю, какая на тебе ответственность, поэтому давай все рассмотрим внимательно, изучим каждую мелочь, чтобы ты потом спала спокойно.

– Спасибо, Алла.



От мысли, как быстро женская дружба рассыпается ради штанов, Ирине стало грустно. На пороге жизни делили все пополам, были друг с другом откровенны, как с самими собой и даже больше, а потом одна пошла дорожкой счастья, а другая путем трудностей и невзгод, и дружба высохла, как лужица под солнцем.

Почему так? «Да потому что ты, дорогая, сама обрезала все связи ржавыми ножницами зависти, – ответила сама себе Ирина, – гордыня тебя обуяла, везде тебе мерещилось злорадство вместо искреннего сочувствия!»

Она едва не остановилась, вдруг осознав, насколько разрушительным оказался для нее развод. Она тогда не просто осталась без мужа, нет, предательство изменило ее личность, разрушило, раздавило, а она этого не поняла. Она была тяжело больна, а продолжала жить как здоровая, и от этого творила со своей жизнью черт знает что.

Отвернулась от друзей, ликвидировала подруг, как выразилась героиня замечательного фильма «Служебный роман», и, что хуже всего, связалась с женатым, а главное – чуть не спилась.

Все силы уходили на то, чтобы поддерживать профессиональный уровень и сохранить сыну душевное спокойствие. На себя нисколько не оставалось.

Страшно подумать, чем бы дело кончилось, не появись в ее жизни Кирилл! Валялась бы уже в канаве пьяная, а сына растила бабушка.

Ирина засмеялась, представив себе эту жуткую картину.

Вот и ответ, почему она ни секунды не стала бы сомневаться, если бы ей предложили выбирать между женатым любовником и карьерой, а теперь раздумывает.

Тогда она не ощущала себя собой. Развод надломил ее личность, а женатый любовник окончательно растоптал. Она подсознательно чувствовала, что ничего для него не значит, и жаждала, чтобы это было не так, мечтала занять в его жизни место законной жены, потому что думала, что только таким образом сможет вернуть самоуважение. Любовнику ничего от нее не было нужно, кроме секса, но и ей тоже было на него плевать. Кто он, какой он, чем дышит, на что готов, благородный или подлец – без разницы, лишь бы женился. Карьера? Да господи, какая там карьера! Прежде всего законный брак, убедиться в том, что она не ничтожество, не ноль, что не только ее могут бросить, но и кого-то другого могут бросить ради нее. Кольцо на пальце и штамп в паспорте – вот что важно, а не какие-то там профессиональные достижения, ибо самоуважение можно вернуть только таким путем, через штаны. Если их нет в доме, то никакая карьера не спасает.

А с Кириллом все не так. С ним она чувствует себя женщиной. Нет, не так, не этот пошлый штамп. С ним она чувствует себя и свою собственную силу. Любовник заставлял ее думать, что она ничто, пустое место и без мужика пропадет, а с Кириллом она чувствует, что способна справиться сама, вот и выбирает.

Вот и дура.

Или нет? Или он был предназначен именно для того, чтобы вернуть ей мозги на место? Помочь вновь поверить в себя, найти опору в собственной душе, а не искать ее в чужих людях? Он поддержал ее, преподал урок, но теперь его миссия выполнена и они должны расстаться?

Нет, это бред.

За размышлениями поездка в метро пролетела быстро. Ирина вышла на улицу и, подняв воротник и спрятав подбородок в шарф, отчего на пушистой шерсти сразу образовалась тонкая ледяная корочка, зашагала в садик.

Как она ни хорохорится, как ни кичится своим цинизмом, но не хватит у нее подлости отправить на смерть невиновного человека! Умом будет прекрасно понимать, что «так надо», что этого требует государственная безопасность (допустим), и сердце тоже будет сжиматься в предвкушении будущих немалых номенклатурных благ, но рука не поднимется написать обвинительный приговор. Не заставит она себя это сделать.

Поэтому все очень просто. Она проведет процесс до конца, и если не появится никаких новых фактов, то с чистой совестью признает Еремеева виновным и влепит ему вышак. А дальше будет думать, что делать с Кириллом.

Ну а если этой тетехе Вере Ивановне удастся перетянуть на себя весы правосудия… А почему нет? Раз ей удалось каким – то чудесным образом из расхристанной кулемы превратиться в сочную интересную женщину, то такому человеку все по плечу.

Докажет, что Еремеев ни при чем – ради бога! Оправдание для Алексея Ильича, а ей – тихая семейная жизнь с Кириллом и вечное прозябание на должности судьи.

Две дороги, и надо выбирать, по которой идти, а не стоять всю жизнь на перепутье. Главное, что и там и там бывают неожиданные повороты.

Ирина засмеялась. И вообще, главное – не цель и не путь, а тот, кто по нему идет.



Сегодня она забрала Егора из садика раньше других ребят. Сын был в восторге.

– А хочешь в гости? – неожиданно для себя самой спросила Ирина.

Она позвонила подруге. Та завопила: «Конечно, приезжайте!»

В гастрономе как раз продавались апельсины (почему-то эти фрукты часто выбрасывали в мясном отделе), и очередь еще не набежала.

Ирина купила два килограмма для подружкиных детей, и они с сыном отправились в гости.

В квартире царил уютный и чистый кавардак, как бывает в семьях с маленькими детьми.

В кухне с веревок свисали, как сталактиты, ползунки и детские колготки, со страшным грохотом раскачивалась и тряслась стиральная машина, в коридоре было не повернуться из-за коляски. Старший, ровесник Егора, выглядывал из-за дверного косяка с оружием в руках, средняя девочка сидела на руках отца, на всякий случай зарывшись лицом ему в шею, а младенец питался.

Сняв пальто и ботинки, Ирина остановилась на пороге, не решаясь приблизиться и напугать малышей.

Но тут застрекотал и завыл автомат в руках старшего, и Ирина поняла, что в этой семье нервы у детей крепкие. Младенец сосредоточенно и вдумчиво сосал грудь, не отвлекаясь на разную ерунду.