Похищенная, или Красавица для Чудовища

Себя она тоже ругала такими словами, которые прежде себе даже в мыслях упоминать не позволяла. Ругала, пока ее везли в чащу, ругала, пока волоком тащили из коляски.

– Может, так и оставим связанной? – предложил бандит со шрамом, швырнув ее на землю. – Для надежности.

– Еще скажи, пристрелим! – хмыкнул второй наемник с глухим гнусавым голосом и отвратительной привычкой ежеминутно сплевывать себе под ноги.

– А почему бы и нет? – доставая заткнутый за пояс пистолет, усмехнулся первый. – Кто его знает, сожрут или не сожрут. А так наверняка сдохнет.

За те короткие несколько секунд, пока бандиты решали ее судьбу, у Мишель едва сердце от ужаса не остановилось, что, несомненно, тут же прекратило бы их спор.

– Хозяин платит – хозяин решает, – философски изрек гнусавый. – Сказал развязать – развяжем. Пусть побегает, тебе что, жалко, что ли? Далеко все равно не убежит. Девка нежная, леди. А леди бегать не умеют.

– Да я просто так предложил, – убирая пистолет, проворчал наемник и, к ужасу Мишель, достал заткнутый за голенище сапога охотничий нож.

Она дернулась, попыталась отползти, но сильная рука бандита тут же сдавила ей запястья.

– А жить-то хочется, да, красавица? – загоготал мужчина.

Придавив пленницу к земле коленом, разрезал веревки, освободив ей руки и ноги.

– Сволочи! Какие же вы сволочи! – Мишель взвилась на ноги и, растирая саднящие запястья, отшатнулась от негодяев. – Гады!!!

– Кричи громче, чтобы не только унюхали, но и услышали, – засмеялись бандиты.

И тот, что гнусавил, в очередной раз сплюнув себе под ноги, забрал нож у своего сообщника. Отскочить еще дальше Мишель не успела: наемник оказался и быстрее, и сильнее. Схватив девушку за руку, полоснул по ладони острым лезвием, заставив ее вскрикнуть от боли.

– Это за сволочь и за гада. Ну и чтобы охота стала более захватывающей. – С этими словами он отвернулся и направился к экипажу.

– Не скучай, красавица! – отсалютовал ей шляпой бандит со шрамом и, насвистывая себе под нос какую-то веселую песню, присоединился к своему подельнику.

Мишель прижала окровавленную ладонь к груди, чувствуя, как платье под ней становится влажным, а боль, пульсируя, нарастает, обжигая кожу невидимым огнем.

– Сволочи, – сквозь слезы повторила она, проводив коляску ненавидящим взглядом. – Чтоб вас уже этой ночью повесили! – пожелала своим мучителям, после чего оторвала от нижней юбки широкий лоскут ткани и, как могла, перевязала им ладонь, морщась от боли и стараясь не смотреть на кровоточащую рану.

В лесу темнело быстро, и уже совсем скоро Мишель почувствовала себя слепым беззащитным котенком. Надеялась, постепенно глаза привыкнут к темноте и света луны будет достаточно, чтобы хотя бы видеть, куда идет, и не превратиться в ужин для аллигаторов. Вот только густые кроны не пропускали блеклое лунное свечение, отчего тьма вокруг с каждой минутой становилась все плотнее.

Какое-то время Мишель просто стояла на месте, прижимая к груди руку и боясь пошевелиться. Стояла, дрожа от холода и страха, прислушиваясь к малейшему шороху, к звукам ночи, и готова была простоять так до самого рассвета, если бы это помогло сохранить ей жизнь.

Ее окружали хлипкие деревца и те, что имели длинные гладкие стволы с высокими кронами, дотянуться до которых не представлялось возможным. Мишель была уверена, ей не хватит сил сдвинуться с места, не хватит сил бежать, искать укрытие, а потому разумнее всего будет затаиться и ждать. Она продолжала себя в этом убеждать, минуту или, может, час, пока далекий волчий вой не вывел ее из состояния безвольного оцепенения.

Не отдавая себе отчета в том, что делает, она рванулась вперед почти на ощупь, путаясь в пышной юбке, чувствуя, как боль, чуть было притихшая, снова вспарывает кожу на ладони.

Она бежала, боясь обернуться, увязая в паутине мха, свисавшего с ветвей деревьев. Оступалась, готовая в любой момент рухнуть, и снова, подхватив юбки, упрямо бросалась вперед, как никогда мечтая о жизни: долгой и счастливой.

«Главное, пережить эту ночь, – повторяла она мысленно. – Убежать далеко-далеко. Я смогу. Главное, не останавливаться! Убежать… Спрятаться!»

Споткнувшись об узловатый, торчащий из земли корень, неразличимый во тьме, она вскрикнула и, беспомощно взмахнув руками, рухнула в кромешную тьму. Скатилась с пологого склона на дно оврага, а немного придя в себя, порадовалась, что тот оказался неглубоким и жухлая листва смягчила падение.

Но, кажется, на этом ее везение закончилось: Мишель задрожала всем телом, услышав совсем близко приглушенное рычание зверя. Приподнялась на дрогнувших руках и замерла, глядя на застывшего волка на вершине склона. Желтые глаза с черными провалами зрачков, клыки – острые и влажные от слюны. Короткая вздыбившаяся шерсть на загривке, посеребренная светом луны.

Рык повторился: короткий, злобный, голодный. Не сразу Мишель осознала, что доносится он у нее из-за спины. Только когда позади под лапами хищника зашелестела листва, она поняла, что уже не сможет ни убежать, ни скрыться. Ей даже на то, чтобы обернуться, сил не хватило. Да и не успела бы она: жадно оскалив пасть, зверь с янтарными глазами бросился на свою добычу.



Даже в самом жутком ночном кошмаре Серафи не могла себе представить, что окажется связанной и брошенной на кладбище Сент-Луи – любимом пристанище нью-фэйтонских ведьм и колдунов. Но реальность оказалась страшнее любого, даже самого невероятного сна: она сидела, прижимаясь к белесому надгробию, связанная по рукам и ногам, да еще и с кляпом во рту. Сидела, дрожа и задыхаясь от беззвучных рыданий, расширившимися от ужаса глазами сквозь мутную пелену глядя на ту, что боялась пуще всех демонов ада.

Королеву ночи, к которой ее привели, как жертвенную овечку, да тут и оставили умирать от отчаяния и страха.

О том, что стало с ее госпожой, Серафи и вовсе старалась не думать, потому что точно знала: тогда ее бедное сердечко не выдержит, разорвется от страданий и переживаний за жизнь беспутной хозяйки.

– Мне нужно больше… Больше жертв. Больше юных невинных дев, – бормотала мамбо, очерчивая кукурузной мукой круг среди могил. – Ему теперь мало моих подношений… Но, может, твоя жертва окажется ему угодной, – вскинула она на рабыню хищный, жадный, полный безумия взгляд и продолжила бессвязно бормотать: – Да, ему, несомненно, понравится это мое подношение. Вместо курицы – девушка. Да и Донеганы сегодня будут охотиться. Новые смерти – новые жертвы. Барон Суббота не может быть мной недоволен!

Серафи приглушенно завыла от такой перспективы: стать жертвенной курицей в руках душегубки, а Мари Лафо тем временем, не переставая шептать, принялась вычерчивать на земле колдовской знак – гроб и крест, символизирующий перекрестье дорог. Приглашая таким образом в мир живых лоа.

Единственного гостя, которого боялась и которому всегда была рада. Того, кто все это время дарил ей молодость и поддерживал в ней жизнь. Для него она приготовила ром, сдобренный жгучим перцем. Им же окропила будущую жертву, чем привела Серафи в состояние, близкое к тому, когда от страха перестаешь осознавать происходящее, теряешь связь с реальностью.

Девушка беспомощно замычала, вжимаясь в холодный камень, но Королева, поглощенная ритуалом, не обращала на нее внимания, рассматривая юную рабыню всего лишь как необходимый для ритуала атрибут.

Пламя в плошках яростно зашипело, взвилось, отравляя воздух удушливым дымом, когда капли рома смешались с маслом. Отхлебнув из бутылки терпкого хмельного напитка, колдунья расхохоталась.

– Сегодня я выторгую для себя еще немного времени, – смеясь, заявила она. – А потом еще и еще. Я буду встречаться с Бароном здесь, на земле, но не позволю ему утащить меня в могилу. Пусть роет их для других, а я предпочитаю оставаться в мире живых!

Она достала из плетеной корзины, оставленной возле безымянного склепа, нож, провела пальцами по широкому ребристому лезвию и прикрыла глаза, не то погружаясь в транс, не то прислушиваясь к приглушаемым кляпом звукам, что издавала Серафи.

– Сегодня ты познакомишься с ним, девочка, – меланхолично улыбнувшись, проговорила Королева.


Какое-то время она стояла неподвижно в центре круга, предвкушая новую встречу со своим господином. Не размыкая век, подушечками пальцев касалась, словно лаская, ритуального оружия и наслаждалась страданиями своей жертвы.

А когда открыла глаза, поняла, что на кладбище она уже не одна.

Мари Лафо испуганно попятилась. На какой-то миг ей показалось, что она увидела Барона Субботу, живого и во плоти. Он шел не спеша, опираясь на трость. Длинные тонкие пальцы, выбеленные лунным светом, словно кости скелета, сжимались на широком набалдашнике: черепе, из трещин которого торчали крашеные перья. А за Повелителем смерти, будто свита, скользя по стенам склепов и поросшим травой могилам, следовали тени.

Множество теней, они подкрадывались бесшумно, окружая Королеву Нью-Фэйтона. И, наверное, будь это лоа, она бы им порадовалась и, преклонив колени в благоговейном экстазе, протянула бы своему покровителю бутылку рома.

Но ее обступали не лоа – ведьмы и колдуны, явившиеся со всей округи в эту ночь на кладбище Сент-Луи. Да и Барон оказался вовсе не Бароном. Это был отшельник, старый бокор по имени Тафари, почти всю жизнь проживший на болотах. Его внешний облик – изношенный потертый сюртук и черный цилиндр – ввели Мари в заблуждение.

А осознав, что перед ней всего лишь кучка бывших рабов, Королева презрительно выкрикнула:

– Зачем пришли?!

– Остановить тебя, Мари. – Тафари подошел к самому краю очерченного желтоватой пылью круга, посреди которого застыла, исходя злостью, Королева. – Ты, мамбо, извращаешь нашу веру. Духи – не твои марионетки, а мы… – взгляд колдуна скользнул по девушке, сжавшейся в комок у каменного надгробия, – не твои жертвы.

– И что ты предлагаешь, Тафари? – усмехнулась ведьма. – Извиниться перед вами?

– Ты должна уйти. Уйти навсегда.

Мари вся внутренне напряглась, заметив притаившегося среди непрошеных гостей волка. Оборотня. Пронзительные желтые глаза, рассеченные надвое темными зрачками, следили за каждым ее движением. Зверь оставался спокойным, но Королева понимала, это было обманчивое спокойствие.

Если Сагерт Донеган догадался…

А может, все дело в этой проклятой девчонке Мишель Беланже? Неужели каким-то образом, несмотря на ее чары, дрянь проболталась? Она ведь действовала осторожно. Разве что в последние дни позволила себе чуть больше положенного.

Но ведь девка так и так должна была подохнуть!

– Думаешь, тебе, старик, хватит сил со мной тягаться? – пренебрежительно хмыкнула Королева.

Сейчас она сильна как никогда и уж точно не станет пугаться какого-то паршивого зверья!

Тафари смиренно опустил голову.

– Не хватит, и я это признаю. – Еще один шаг за черту круга, потревоженную поднявшимся ветром, беспокойно зашумевшим в кронах деревьев. – Мне. Одному. А здесь, как ты, наверное, уже заметила, нас много.

– Я не уйду, – вскинула голову Королева.

– Или из этих краев, или из этого мира, – чуть слышно проговорил Тафари.

– Не уйду, – тихо, но твердо повторила Мари Лафо. – Это мой дом.

Пространство вокруг нее сокращалось – колдуны подступали все ближе. Оборотень следовал за ними, мягко переступая с лапы на лапу. Она видела его голодный взгляд, в котором явственно читалось желание кого-нибудь растерзать.

Однако, несмотря на чары, с годами Сагерт Донеган научился сдерживать свои порывы, что раньше ее доводило до бешенства. Теперь же колдунья надеялась, что сила воли этого мужчины окажется сильнее его инстинктов.

– Твой дом, – эхом отозвался бокор, – который ты осквернила тьмой. Ты, гниль, Мари, запачкавшая весь наш род.

Тафари смотрел ей в глаза. В них, как в зеркале, отражался страх, навеянный его чарами. Видения, которых не существовало, но которые сейчас казались Королеве Нью-Фэйтона реальнее самой реальности. Попав в клетку собственного разума, мамбо безвольно осела на землю. Сжалась, обхватила руками колени и замерла, пытаясь сопротивляться, но понимая, что ей не выстоять против всех ополчившихся на нее колдунов графства.

– Мы отпустим тебя, Мари. Но прежде чем уйти, ты покаешься во всех своих грехах.

Волк замер у ног бокора, словно приготовился слушать, и Тафари жестко приказал:

– Говори, Мари.



Мишель ждала, что за несколько мгновений до мучительной смерти перед глазами у нее промелькнет вся ее жизнь. Именно так происходило в романах, которые она любила читать. Но ничего, что обычно описывалось в книгах, с ней не случилось. Она не увидела своего прошлого, ни далекого, ни недавнего, благодаря событиям которого из капризной бунтарки она превратилась в девушку, безотчетно влюбленную в оборотня.

Чудовище.

Которое вот-вот вонзится в нее своими клыками. Будет рвать ее плоть, пока дух ее не покинет это истерзанное пристанище. И неизвестно, что будет болеть сильнее: тело, раздираемое хищниками, или душа за любимого мужчину. Ведь когда он очнется и вспомнит о том, что случилось…

– Я прощаю тебя, – прошептала Мишель, смиряясь перед неизбежным.

Она готовилась испытать боль, какую прежде никогда не испытывала, но так ничего и не ощутила. Только услышала, как совсем близко зарычали два хищника: один волк преградил дорогу другому, глаза которого, словно напитавшись кровью, сверкали во тьме рубинами.

Все, что произошло дальше, заставило Мишель отползти в сторону и вжаться в выступающую из влажной земли корягу. Зверь, подкравшийся к желанной добыче сзади, снова и снова пытался к ней подступиться, но желтоглазый не давал ему приблизиться. Ей отчаянно хотелось верить, что они так и продолжат кружить друг против друга, пока первые лучи восходящего солнца не заставят полную луну поблекнуть и Донеганы не станут Донеганами. Но до рассвета еще было слишком далеко, а терпения у волка с налитыми кровью глазами становилось все меньше.

Мишель это поняла, когда, приникнув к земле и коротко зарычав, оборотень бросился на ее защитника, и оба, издавая леденящие душу звуки, сцепились в схватке. Мишель никогда не доводилось видеть дерущихся волков, и сейчас она боролась с желанием зажмуриться и заткнуть уши. Только бы не становиться этому кошмару свидетельницей. Она отдала бы все на свете, лишь бы хищники, вгрызавшиеся друг в друга с исступленной яростью, опомнились и перестали полосовать друг друга когтями.

– Пожалуйста, успокойтесь, – шептала она, словно молитву, с ужасом прижимая к лицу руки. – Пожалуйста, не надо! Прекратите!