Покровители

Взмокшая от пота, я очнулась в своей спальне, залитой ярким дневным светом. Мое сердце гулко колотилось в груди, лицо было залито слезами, но волна облегчения омыла меня, когда я осознала, что нет больше никакого леса и никаких кабанов. Переведя дух, я почувствовала тупую боль в запястье. По совету Алисы я наложила на руку тугую повязку, но она развязалась, и конец терялся где-то подо мной в постели. Зевнув, я прищурилась от солнечного света, потянулась и повернулась на бок.

Рядом с моей кроватью, взирая на меня ястребиным взглядом, сидела моя мать.

В молчаливом ожидании она наблюдала, как я неловко пытаюсь принять сидячее положение. Даже не глядя на нее, я знала, что она, поджав губы, укоризненно смотрит на мои растрепанные черные волосы, на посеревшее, как каминный пепел, лицо. Мэри Бартон решительно не одобряла любого рода болезни, слабости или недостатки; более того, она воспринимала их как личное оскорбление. Прежде чем мы нарушили молчание, из коридора донеслись шаги башмаков Ричарда и позвякивание монет в подвешенном к ремню кошеле.

– Вот видите, кто приехал к нам с визитом, – провозгласил он, войдя и положив руку на несгибаемое плечо моей матери.

Наконец наши с матерью черные глаза встретились. Она гордо восседала с непокрытой головой, но ее прическу высоким веером окружал идеально накрахмаленный воротник. Ее сложенные белые руки благопристойно покоились на коленях, а на лице застыло выражение выразительной весомой сдержанности. Платье скрывалось под дорожным плащом, создавая впечатление, что либо она только что спешилась, либо собралась уезжать. В Бартоне она вечно мерзла, сетуя на гигантские размеры его комнат, и именно поэтому с удовольствием уехала оттуда после нашего с Ричардом венчания и поселилась, приняв приглашение Ричарда, в более скромном доме дальше к северу.

Увы, недостаточно далеко.

– Здравствуйте, мама, – сказала я.

– Вы пропустили завтрак, – отозвалась она.

Я провела языком по зубам. Во рту ощущался мерзкий вкус, такой же, наверное, как и мое дыхание.

– Я принесу что-нибудь перекусить, – сказал Ричард, выходя и закрывая за собой дверь.

Под пристальным взглядом матери я откинула толстое стеганое одеяло, слезла с кровати и, пройдя к умывальнику, взяла полоску ткани, чтобы почистить зубы.

– Спальня у вас похожа на свинарник. Вашим слугам следует быть более усердными… чем еще им тут заниматься? – спросила она и, не услышав моего ответа, продолжила: – Вы собираетесь сегодня одеваться?

– Вероятно.

Над каминной полкой с двух сторон от герба Шаттлвортов, точно часовые, стояли две гипсовые статуэтки, высотой фута в два: символические изображения Благоразумия и Справедливости. Порой я представляла их своими подругами. А перед камином, прямо посередине между ними, стояла с гордо выпрямленной спиной моя мать, напоминая воплощенное Страдание, их третью сестру.

– Флитвуд, что вас так забавляет? Вы же хозяйка дома… одевайся немедленно.

За дверью жалобно заскулил Пак, и я впустила его. Он не спеша подошел к моей матери, обнюхал ее юбки и направился ко мне.

– Не могу понять, – продолжила она, – почему вы держите этого зверя в доме. Собаки предназначены для охоты и охраны, с ними не цацкаются, как с детьми. Что это у вас на запястье?

Я подобрала конец ленты и начала потуже обматывать руку.

– Вчера во время прогулки я упала с лошади. Это всего лишь растяжение.

– Флитвуд, – сказала она, понизив голос, и оглянулась через плечо, проверяя, закрыта ли дверь.

До меня донесся слащаво-приторный запах сухих духов, которые она наносила на свои запястья.

– Ричард сообщил мне, что вы опять в тягости. Если не ошибаюсь, вы уже потеряли троих детей, даже не появившихся на свет.

– Я ничего не потеряла.

– Тогда я скажу проще. Три раза вам не удалось выносить ребенка. Неужели вы действительно думаете, что разумно позволять лошади сбрасывать вас на землю? Как же вы неосторожны. У вас есть повитуха?

– Да.

– Где вы нашли ее?

– Она живет неподалеку. В Колне.

– Возможно, вы поступили бы разумнее, наняв женщину с хорошими рекомендациями от знакомой нам почтенной семьи? Вы с Ричардом уже говорили с Джейн Таунли? Или с Маргарет Старки?

Я пристально глянула на гипсовое лицо Благоразумия. Ее стоический взгляд ускользал от меня. Выйдя замуж, я стала хозяйкой одного из лучших имений на многие мили вокруг, но мне приходится стоять в ночной рубашке, выслушивая брюзжание моей матери. Неужели ее пригласил Ричард? Он же знает, как я ненавижу ее. Пытаясь успокоиться, я начала сжимать кулаки, медленно считая до трех.

– Кого бы я ни наняла, это мое решение, матушка, – последнее слово я произнесла с особой медоточивостью, и на ее неизменно невозмутимом лице невольно проявился легчайший оттенок ярости.

– Я поговорю об этом с Ричардом, – заявила она, – и тем не менее я хочу, чтобы вы дали обещание сделать все возможное ради успешного вынашивания этого ребенка. В настоящее время ваше поведение не внушает мне доверия. Вам необходимо больше отдыхать и заниматься… домашними делами. Вероятно, лучше заняться музицированием, чем галопировать по лесам, как Диана-охотница. У вас же прекрасный муж, и если вы будете вести себя, как подобает жене и матери, то Господь одарит вас. Я предпочла жить отдельно не для того, чтобы вы разыгрывали из себя принцессу в башне. Итак, я надеюсь, вы отобедаете со мной. Пожалуйста, одевайтесь и спускайтесь вниз.

Я слышала, как она начала спускаться по лестнице, и мысленно пожелала, чтобы наш портрет свалился со стены и придавил ее.





* * *


Ричард налил бокал красного вина и передал его моей матери. Темное, как рубин, оно имело цвет того, что трижды истекало из меня… удивительно красивый в своей яркости, он так прочно окрашивал простыни и матрасы, что их приходилось сжигать на костре. Избегая пьянящего винного аромата, я подняла лицо к оштукатуренному потолку столовой. Его украшала лепнина из множества вьющихся по всему потолку виноградных лоз, изобиловавших спелыми гроздьями, их листья сплетались, как любящие руки.

– Не хотите ли вина, Флитвуд?


– Нет, спасибо.

Ричард наполнил другой бокал для своего друга Томаса Листера, заехавшего к нам по пути в Йоркшир. Мы сидели вокруг камина, где тихо тлели поленья, исходящий от них жар и духота столовой навевали сон. Но окончательно не усыпили, позволив заметить жадный взгляд Томаса, скользнувший по кольцам на пальцах Ричарда, когда он вручал ему бокал. Его собственные, лишенные колец, пальцы, сжали бокал и, перехватив мой взгляд, он тут же отвел глаза.

По возрасту Томас был где-то между Ричардом и мной, а по благосостоянию – где-то между простым землевладельцем и нами. С первым он мог согласиться, но со вторым – никогда. Их с Ричардом объединяли другие жизненные моменты: оба они женились в один и тот же год; у обоих умерли отцы; оба унаследовали большие поместья и заботились о матерях и сестрах. Четыре года тому назад старшему мистеру Листеру стало плохо во время венчания сына, он потерял сознание в церкви, не дослушав свадебных обетов, и через несколько дней отошел в мир иной. Мать Томаса, так и не оправившись от горестной потери, жила с тех пор затворницей.

Я считала Томаса Листера странным, но довольно интересным мужчиной – он с трудом поддерживал беседу, предпочитая в основном слушать и помалкивать. На мир он смотрел большими, слегка навыкате глазами, но сам был по-женски маленьким и хрупким. Ричард говорил, что благодаря такому телосложению он стал великолепным наездником и держится в седле прямо, как стрела.

Моей матери не удавалось найти общего языка с молодыми людьми: зато она легко заставляла их чувствовать себя детьми, и Томас, заикаясь, выдавил вежливый ответ, когда она поинтересовалась здоровьем его матушки. Его спасло появление Эдмунда, помощника с псарни, он сообщил Ричарду, что с одной из ферм пришла женщина с новостями о собаке, загубившей овцу. В те дни мы разводили много овец; почвы на полях были слишком влажными для иного пользования.

Помедлив, Ричард поставил свой бокал и спросил?

– А чья эта собака?

– Она не знает, господин, – Эдмунд покачал головой, – обнаружила только, что эта псина носится вокруг, пугая все стадо. Она просила вас поскорее приехать.

Ричард быстро вышел. Местные жители частенько приходили к нам и рассказывали о своих печалях. Ричард был щедрым хозяином, давал им зерно в неурожайные годы и разрешал вырубать деревья для ремонта домов. В Падихаме жили две сотни семей, и с тех пор как мы поселились здесь, приходилось решать столько же проблем.

– Зачем вы едете в Йоркшир? – спросила моя мать Томаса.

Она старательно изображала радушную хозяйку, с удовольствием намекая на мою несостоятельность в этой роли.

– Я еду на судебное заседание. Великопостные ассизы[10], – ответил Томас.

– Какое-то судебное разбирательство?

Поленья в камине затрещали, разгоревшись с новой силой. Я задумалась, надолго ли Ричард уехал; день клонился к закату, и за окнами скоро стемнеет.

Томас неловко сменил позу.

– Разбирательство убийства, – тихо произнес он, – обвинение выдвинуто против одной женщины, по имени Дженнет Престон.

Я слегка напряглась.

– Вы знаете ее? – спросила я.

– К несчастью, очень хорошо. – На его скулах проступили желваки. – Она долгие годы работала в нашем доме, но со времени кончины моего отца никак не может оставить нас в покое. Мы предоставили ей помощь и поддержку, но она, неблагодарная, требовала все больше и больше.

– И в чьем же убийстве ее обвиняют?

– Ребенка.

Нас с матерью ненадолго объединило общее потрясение.

Томас мрачно уставился на языки пламени.

– Вы отстаиваете ее невиновность?

– Невиновность? – Томас резко взглянул на меня. – Ее вину. Она виновна в смерти сына другого слуги – младенца, ему еще и года не было, – жестоком и бессердечном.

Перед моим внутренним взором вдруг всплыло нежеланное воспоминание: застывшее тельце, два ряда крошечных ресничек, которые уже никогда не откроются. Закрыв глаза, я отогнала это видение.

– Почему же она решилась на это? – спросила я.

– Потому что ревнива и завистлива, – отрывисто произнес Томас, – ей не удалось совратить Эдварда, поэтому она забрала у него с женой самое дорогое. Она ведьма.

– Еще одна ведьма? – Моя мать резко подалась вперед, явно смутив Томаса. – Вы разве не слышали о последней гостье Рид-холла?

– А откуда вы знаете об этой гостье Рид-холла? – удивилась я.

– Мне Ричард рассказал. – Она пренебрежительно передернула плечом.

И жестом, и тоном она подразумевала, естественно, что он охотно разговаривает со своей тещей о всех важных делах. На самом деле она умела вытягивать сведения из людей, мгновенно улавливая их нерешительное или случайно брошенное замечание, и тогда уж принимаясь изводить их, точно собака, гоняющая овец. Ричард не стал бы сам рассказывать о деловых планах своего друга в графстве; должно быть, моя мать уже слышала об этом от кого-то другого и наверняка сумела задать нужный ей вопрос, пока он был занят и отвлечен другими делами.

– И кто же гостит в Рид-холле? – спросил Томас, переводя взгляд с моей матери на меня.

И она с удовольствием поведала ему о делах близко знакомого Томасу Роджера, а также и о том, что приключилось с торговцем Джоном Лоу по вине ведьмы Элисон Дивайс. Томас внимал ей с большим интересом.

В ее версии история, поведанная мне Роджером, предстала в сокращенном и не столь впечатляющем виде. И я с огромным удовлетворением не снизошла до того, чтобы поправить ее, а, чтобы она не поняла этого по моему самодовольному выражению, принялась увлеченно разглядывать затейливый фриз, украшавший верхнюю часть стен столовой. Русалки, дельфины, грифоны и самые разные причудливые создания, получеловеческой и полуживотной природы, взирали сверху в центр зала, словно мы собрались на каком-то грандиозном мифическом приеме. С тех пор, как я приехала в Готорп, этот великолепный фриз оставался моим любимым украшением особняка, и я могла подолгу ходить по столовой, разглядывая каждого персонажа, давая им имена и придумывая истории их жизни. Особенно мне полюбились две осиротевших сестры, морские принцессы, повелевавшие волнами; и львиное войско, вооруженное щитами и изготовившееся к битве. Я видела, как с приближением вечера фриз покрывался тенями, придававшими его героям еще большую таинственность, а моя мать и Томас Листер все продолжали сплетничать, как две прачки. Мои веки начали слипаться; во рту пересохло, голова заболела. До возвращения Ричарда мне придется сидеть в гостиной, но пока ничто не предвещало его прихода.

Но внезапно меня взбодрила одна мысль: пока моя мать гостит у нас, Ричард будет, наверное, спать вместе со мной, чтобы не возбуждать ненужного любопытства, поскольку ее глазки-бусинки не упускали ни единой подробности нашей жизни. Она еще ни словом ни намекнула, что видела выдвижную кровать, хотя Ричард, вероятно, разумно запер дверь в гардеробную.

Я слегка поправила валики в прическе, подумав, скоро ли наконец смогу вытащить их.

– Именно поэтому девица живет в доме Роджера Ноуэлла, – сверкая глазами, заявила моя мать, – он держит ее взаперти, чтобы она никому больше не причинила вреда.