Поменяй воду цветам

40




Бабушка очень рано научила меня собирать звезды: поставь ночью таз с водой посреди двора – и они у твоих ног.



Я отправилась к мэтру Руо и попросила ничего больше не предпринимать. Сказала, что он, конечно же, прав, Филипп Туссен исчез, на этом и нужно остановиться. Не ворошить прошлое.

Мэтр Руо не стал мучить меня вопросами. Он позвонил адвокату Легардинье и сообщил, что клиентка хочет остановить процедуру и ей все равно, какую фамилию она сегодня носит – Трене или Туссен.

Обращаясь ко мне, люди говорят: «Виолетта» или «мадемуазель Виолетта». Возможно, слово «мадемуазель» вычеркнули из французского языка, но не на моем кладбище.

На обратном пути я прошла мимо могилы Габриэля Прюдана. Одна из моих сосен отбрасывала тень на урну с прахом Ирен Файоль. Прибежала Элиана, что-то глухо проворчала на своем собачьем языке и уселась у моих ног. Следом за ней из ниоткуда материализовались Муди Блю и Флоранс, потерлись о меня и растянулись на могильной плите. Я наклонилась, погладила зверушек по теплым мохнатым животам и спросила себя: «Интересно, это Габриэль и Ирен общаются со мной через кошек? Подают знак – как Лео, машущая с крыльца пассажирам проходящих мимо поездов?»

Я представила себе вокзал в Эксе, Ирен бежит по платформе, смотрит вслед уходящему поезду, а Габриэль сидит в кафе. Почему она не ушла от Поля Сёля, зачем вернулась домой? И почему захотела после смерти лежать рядом с ним? Воображала, что у них впереди не жизнь, а вечность? Вернется ли Жюльен Сёль, чтобы рассказать мне продолжение истории?

Все эти вопросы неизбежно переключили мои мысли на Сашу.

Появился Ноно. Спросил:

– Мечтаешь, Виолетта?

– Можно и так сказать…

– У братьев Луччини клиент.

– Кто?

– Жертва автоаварии… Кажется, в плохом состоянии.

– Ты его знал?

– Никто не знал. Документов при нем не оказалось. Неопознанный.

– Странно.

– Городские нашли его в кювете, похоже, бедняга пролежал там дня три, не меньше.

– Три дня?

– Угу… Мотоциклист.



В похоронном бюро Пьер и Поль Луччини объясняют, что ждут полицейского заключения. Через несколько часов тело отвезут в Макон. Судебный медик настаивает на вскрытии.

Обстановка напоминает съемочную площадку дешевого детектива с третьесортными артистами и неумело поставленным светом. Поль показывает мне тело погибшего. Только тело, не лицо. «Лица не осталось…» – объясняет он.

– Вообще-то, я не должен никого к нему допускать. Но на тебя запрет не распространяется. Мы никому не скажем. Думаешь, узна́ешь его?

– Нет.

– Так зачем смотреть?

– Для очистки совести. Он был без шлема?

– Надел, но не застегнул.

На столе лежит обнаженный мужчина. Поль прикрыл салфетками лицо и промежность. Все тело – один сплошной кровоподтек. Впервые вижу мертвеца воочию. Обычно я имею дело с усопшими, когда они уже «упакованы», как говорит Ноно. Мне становится дурно, ноги подкашиваются, глаза заволакивает темная пелена.





41




Земля тебя скрывает, но от моего сердца спрятать не может.




Третьего января 1993 года, перед тем как уехать, мамаша Туссен дала мне брошюру. Анаис – подруга Катрин (свекровь ни разу не назвала мою дочь Леониной!), девочка из «очень хорошей семьи», мы познакомились в Альпах. Отец – врач, мать – рентгенолог. Свекровь всегда произносит слова «врач» и «адвокат» с придыханием. Они вызывают у нее такой же восторг, как у меня – плавание в Средиземном море с маской и в ластах.

Анаис была в одной лыжной группе с Лео, они вместе получили первую звезду. По счастливой случайности семья Анаис жила в Максвилле, недалеко от Нанси.

Мне сообщили, что Анаис каждый год отправляют на каникулах в Ла Клейет, что в департаменте Сона-и-Луара, и будет замечательно, если Леонина поедет с ней в июле. Родители Анаис предложили отвезти ее на своей машине, и Шанталь согласилась, даже не посоветовавшись с нами, потому что будет ужасно, если бедная малышка Катрин проведет этот жаркий месяц у железной дороги… Мадам Туссен всегда говорила о внучке жалостливым тоном, как будто свято верила, что только она может избавить ее от несчастья быть моей дочерью.

Я не стала отвечать. Не сказала, что «бедной малышке» в любое время года нравится ее жизнь в доме у переезда. Что летом мы много чем занимаемся между поездами, например, надуваем бассейн и ставим его в саду, он хоть и маленький, но купаться в нем весело, и мы смеемся. Слово «смех» не входило в лексикон родителей Филиппа.

Я сказала:

– В августе мы будем в Сормиу, а в июле Лео может поехать с подружкой – если захочет.

Они отбыли, а я открыла рекламный буклет летнего лагеря Нотр-Дам-де-Пре в Ла Клейет. «Отдыха не знает только наше серьезное отношение к делу» – под этим слоганом, на фоне голубого неба, были перечислены условия записи в лагерь. Видимо, автор буклета напрочь исключил дождь из программы. На первой странице он разместил фотографии очень красивого замка и большого озера. На следующей был представлен буфет – за столами сидели дети лет десяти, мастерская, где ребятишки учились рисовать, пляж у озера – там они купались. На снимке самого большого формата юные «курортники» сидели на пони, на цветущем лугу.

Почему все маленькие девочки мечтают прокатиться на пони?

Лично я стала их бояться после фильма «Унесенные ветром», меня меньше пугали даже прогулки на мотоцикле, когда Филипп сажал Лео себе за спину и катал вокруг дома!

Бабушка Туссен заморочила Лео голову: «Этим летом ты будешь ездить верхом на пони вместе с Анаис». Магическая фраза, заставляющая мечтать любую семилетку.



Шли месяцы, проходили мимо поезда. Леонина поняла разницу между сказкой, газетой, словарем, стихотворением и изложением. Она решала задачки: «Мне подарили тридцать франков на Рождество. Я купила свитер за десять франков и пирог за два франка, потом мама дала мне карманные деньги – пять франков. Сколько у меня осталось к Пасхе?» Моя дочь изучала Францию по карте, запомнила названия больших городов, место нашей страны в Европе и мире. Она отметила красным фломастером Марсель. Показывала фокусы и «колдовала»: заставляла исчезать все предметы. Неизменным оставался только беспорядок у нее в комнате.

Наступил день, когда Лео с гордостью предъявила мне дневник с записью: «Переведена во второй класс».

Тридцатого июля 1993 года родители Анаис заехали за моей дочерью.

Они оказались очаровательными людьми. Как будто сошли со страниц рекламного буклета. Их глаза были голубыми, как небо. Лео и Анаис жарко обнялись. Малышки смеялись, не умолкая. Я даже подумала: Со мной она так не веселится.



– Я устала и хотела бы отдохнуть…

Жюльен Сёль плохо выглядит, наверное, все дело в лампах дневного света и стенах больничной палаты гнусно-неопределенного цвета. Ноно вызвал комиссара, когда я потеряла сознание у братьев Луччини. Он считает нас любовниками и справедливо решил, что Жюль обо мне позаботится. Весельчак Ноно заблуждается: никто не поможет мне, кроме меня самой.

Комиссар выглядит встревоженным, но я в силах выговорить одно: «Я устала и хотела бы отдохнуть».

Не поверни Ирен Файоль назад с полдороги между Эксом и Марселем, чтобы перехватить на вокзале Габриэля Прюдана, Жюльен Сёль не оказался бы на моем кладбище. Если бы Жюльен Сёль не разглядел подол красного платья, выглядывающий из-под темно-синего пальто, когда я вела его утром к могиле Габриэля Прюдана, он не влез бы в мою жизнь. И не нашел бы Филиппа Туссена. А тот не получил бы письма с просьбой о разводе и ни за что не вернулся бы в Брансьон. Вот от какой малости зависит иногда наша судьба.

Я никому, даже Ноно, не сказала, что Филипп Туссен навестил меня на прошлой неделе, но Жюльен Сёль, войдя в палату, сразу приметил синяки у меня на руках. Ищейка есть ищейка! Он ничего не сказал, но посмотрел выразительно.

Случилась немыслимая вещь: выйдя из моего дома, Филипп Туссен убился на том самом месте, где погибла Рен Дюша (1961–1982), в трехстах метрах от кладбища. Кое-кто уверяет, что именно ее призрак бродит летними ночами по обочине дороги.

Видел ли ее Филипп Туссен? Почему он не застегнул шлем, если не удосужился снять его, входя и выходя? Почему при нем не оказалось документов?

Жюльен Сёль встает – ему пора. Обещает вернуться, спрашивает:

– Вам что-нибудь нужно?

Я молча качаю головой, закрываю глаза и в тысячный, может, больше, а может, и меньше раз вспоминаю.



Родители Анаис уехали не сразу – захотели поближе познакомиться. Дать девочкам время заново освоиться друг с другом.

Мы пошли к Джино, в пиццерию эльзасцев, ни разу не бывавших в Италии. Филипп Туссен остался дома, чтобы обслужить поезда в 12.14, 13.08 и 14.06. Он был не против, потому что терпеть не мог общаться с незнакомыми людьми и называл бабскими разговоры об отпуске, детях и пони.

Девочки ели пиццу с глазуньей, болтая о пони, купальниках, втором классе, первой лыжной звезде, фокусах и солнцезащитных кремах.

Родители, Анаис Армель и Жан Коссен, взяли блюдо дня. Я последовала их примеру, подумав, что платить за всех придется мне. Это самое малое, чем я могу ответить людям, бесплатно везущим Леонину в лагерь. Деньги за путевку я уже послала, так что после этого обеда могу остаться на бобах.

Эта мысль терзала меня неотступно, я спрашивала себя, как буду разбираться с банком, и подсчитывала: Три блюда дня, два детских меню плюс напитки. Помню, что сказала себе: Слава богу, что им сразу в дорогу и можно не заказывать вино. Филипп Туссен по-прежнему ничего мне не давал. Мы втроем жили на мою зарплату.

Помню еще, что Коссены спросили: «Вы такая молодая, сколько же вам было лет, когда родилась Катрин?» Эти люди не знали, что Леонину зовут Леонина. Лео размазывала желток ломтиком пиццы и смеялась.

Я сказала себе: Ну вот, она выросла и у нее появилась настоящая подруга. Мне для этого понадобилась забастовка железнодорожников, и случилось это в двадцать четыре года.

Я отвечала: «Да… нет… о… а… конечно… это восхитительно» – время от времени смотрела в голубые глаза собеседников, но не слушала их. Не могла отвести взгляд от Лео и считала: Три блюда дня плюс два детских меню плюс пять напитков.

Лео болтала и смеялась. У нее выпали два зуба, и ее улыбка напоминала клавиатуру пианино, забытого на чердаке. В тот день я заплела ей две косички – в дороге так будет удобнее.